Владимир Солоухин - Черные доски
– Анна Дмитриевна, как же так? Икона «Борис и Глеб» считается очень древней, однако письмо на ней не старинное, а новое. Может, вам ее подменили?
Анна Дмитриевна усмехнулась:
– Ценили мы очень эту икону. Была она чтимая. А вышло так: когда сгорела наша часовня, сгорели вместе с ней все иконы, сгорели, конечно, «Борис и Глеб». И вот посылаю я своего мужа в Москву. Поезжай, говорю, найди хорошего живописца, пусть напишет нам нового «Бориса и Глеба». Собрали мы со всей деревни денег, и муж поехал. Привез икону, которую вы теперь видите. Мы ее освятили и с молебном поставили в часовню.
– Часовня, говорите, сгорела.
– Новую срубили мужики.
– Когда сгорела часовня?
– Как раз в светлое воскресенье. Пьем чай, а в окне что-то поблескивает. Я оглянулась – батюшки мои светы! Часовня горит! Упала свеча, кругом дерево, краска, сушь. Все сгорело. Поздно заметили. «Бориса и Глеба» как чтили, а из огня вытащить не могли.
– Когда это было?
– Говорю, в самое светлое воскресенье. Чай сели пить…
– В каком году?
– Год-то я теперь и не вспомню. Была я замужем. Моего мужа в Москву к живописцу посылали. Помнится, уж и дети народились. Году, должно быть, в десятом.
Мне льстило, что я так точно определил про себя возраст живописи на иконе, но уж лучше ошибиться.
– Как думаете, Анна Дмитриевна, ваш муж из Москвы привез совсем новую икону или намоленную, старую?
– Как это старую? Чай, он деньги живописцу платил, пятьдесят рублей. По тем временам очень большие деньги. А потом мы ее освятили.
– Похожа была старая икона на эту или вы не помните?
– Очень хорошо помню. Так-то она вроде и похожа. Те же Борис и Глеб. Но лики были поменьше, сами фигуры подлиннее и писано все по-старинному. Все то же самое, а фасон другой. И доска сама… Одним словом, другой фасон.
Уезжая из Горямина, мы не знали, огорчаться нам или радоваться. Нет, конечно, независимо ни от чего ужасно, что в 1910 году сгорела вместе с часовней замечательная по древности икона «Бориса и Глеба». Эта потеря невосполнима, и можно только скорбеть. Примитивно же, исходя из текущего часа, мы не могли решить для себя, что для нас было бы легче: уезжать из Горямина, зная, что у Анны Дмитриевны хранится подделка пятидесятилетней давности, или уезжать от нее, оставляя бесценную старину, на которую можно лишь посмотреть, но до которой нельзя даже дотрагиваться руками.
Я отчетливо помню, что в то время я испытывал некоторое облегчение, питаемое эгоизмом собирателя. Но чем больше проходит времени, тем больше я жалею, что икона погибла и ничем никогда потери не возместишь. Ибо не было и нет на Руси двух совершенно одинаковых икон, даже и по письму, не говоря уж об их судьбе.
6
Итак, из двух направлений нашего первого поиска мы выбрали Горямино, не выбрав Пречистой Горы. Теперь нам ничто не мешало всю энергию переключить на Пречистую Гору. Наше приключение в Горямине, несмотря на его полную безрезультатность, внушило нам большие надежды. В самом деле, стоило остановиться около первой женщины, как та сейчас же сообщила, у кого хранится старая икона. Не так ли получится и в Пречистой Горе? Приедем, спросим, найдем, постараемся купить.
Наши праотцы, основатели российских деревень и сел, заботились не только об удобстве, но также – о красоте. В расположении каждой деревни отыщется своя прелесть, но мало найдется сел, расположенных столь красиво и столь удобно, как Пречистая Гора. Сейчас, правда, названия такого официально не существует. Дело в том, что к селу Пречистая Гора примыкает через овраг большая деревня Кобелиха. Это название показалось неблагозвучным, и решили Кобелиху, а заодно и Пречистую Гору именовать – Красное Поречье.
Из нового названия легко догадаться, что поблизости есть река. Действительно, среди широких лугов, то просто зеленых, то цветущих разными цветами, протекает тихая светлая Колокша. Она сейчас потеряла свой вид, потому что нарушились многие мельницы, подпиравшие воду плотинами, но все же кое-что и осталось. Меньше воды, больше кувшинок да осоки. Над Колок-шей и над лугом поднимается высокий холм, прорезанный в одном месте оврагом, словно раскроили ножом каравай хлеба. На холме по обе стороны оврага и разместились Кобелиха с Пречистою Горой – Красное Поречье.
Можно бы и не говорить, что место красивое и благодатное. Ведь существовал в незапамятные времена на этом холме монастырь, а известно, что основатели всех монастырей были люди со вкусом или, по крайней мере, с соображением. Все монастыри располагались в угодных, в очаровательных уголках земли. Да и нужно было для благолепия, для того, чтобы богомольцам захотелось сюда прийти, а придя, чтобы умилились, а уйдя, чтобы вспоминали, рассказывали и прославляли.
Интересно бы взглянуть, как выглядел холм над рекой в те времена, когда располагался на нем и вырисовывался древний Покровский монастырь. Теперь мы видели только, как дорога, красиво загибаясь, прочертила белой чертой зеленый скат холма от подножия до вершины.
Поднявшись на холм, мы оказались в большом селе, расположенном в два порядка. Между порядками – ужасно разъезженная грузовиками и тракторами дорога. По ухабам проехали вдоль села и прикинули, что домов не меньше семидесяти.
Что нам делать и как действовать, мы не знали. Проще всего было бы обойти все семьдесят домов из дома в дом и спрашивать – не у вас ли, мол, хранится древняя, от неведомого монастыря оставшаяся, из огня сто тридцать лет назад спасенная икона? Но путь этот, по некотором размышлении, мы отвергли. Во-первых, не в каждый дом войдешь, в ином доме никого нет, все ушли на работу. Во-вторых, сообщать заранее, что мы ищем икону древнюю монастырскую, значило бы возбуждать к ней интерес у жителей Пречистой Горы. В-третьих, атмосфера в современных селах такова (нам казалось), что само по себе смешно и нелепо ходить по домам и спрашивать про иконы.
Мы были во многом робки и наивны, мы были подвержены ложному стыду, который долго и много еще мне вредил. Мы решили найти колхозного бригадира. План был прост. Один писатель и один художник интересуются старым бытом крестьян, вернее, остатками старого быта. Я, писатель, буду спокойно изучать, а художник будет срисовывать. Нас интересовали бы разнообразные предметы крестьянского обихода: серп, цеп, лукошко, какое-нибудь берестяное плетенье, вышитое полотенце, деревянный ковшик – все, что валяется без надобности на чердаке или в чулане. Под этим предлогом, рассчитывали мы, легко зайти в любой дом.
За бригадиром пришлось ехать на другой конец села, на колхозный ток, где шла подготовка к уборке урожая. Снова испытали мы чувство неловкости: люди занимаются делом, ровняют и разметают ток, расстанавливают в нужном порядке разные там сортировки и веялки, бригадир руководит людьми, но вот нужно отрывать его от дела и рассказывать ему, стоящему на фоне современных сельскохозяйственных орудий, о цепах и лаптях.
Бригадир Петр Алексеевич Филиппов, мужчина средних лет, отошел, прихрамывая, от тока и выслушал нас серьезно и внимательно. Повезло нам уж в том, что как раз начинался в колхозе обеденный перерыв. Бригадир все равно, конечно, помог бы нам, но в некоторых домах могло бы не оказаться людей. Петр Алексеевич сразу отверг наш план подворного обхода целой деревни. Он ведь не знал нашей главной цели, он хотел как можно экономнее и лучше сделать то, о чем мы его просили.
– Дома у нас разные. В одном доме, кроме веника у порога, ничего не найдешь, в другом сундук набит прабабушкиным приданым. Есть у нас один старик. Хозяйство когда-то было крепкое, и свои руки в любое дело годились. Одним словом, старинный старик, с него и начнем.
Мы решили подчиниться бригадиру и плыть, что называется, по течению.
Дом старинного старика ничем не выделялся из всех остальных домов. Он был одноэтажный, кирпичный, три окна по улице, заурядный для Пречистой Горы домишко.
У старика – седая, местами пожелтевшая от табака борода, сам он весь небольшой, сухонький, но из тех, про кого говорят: двужильный.
– Хорошее дело вы задумали, молодые люди. Пройдет еще десять лет, и не найдешь в деревне не то что цепа – серпа. Отошло. Значит, должна молодежь знать, что был такой инструмент – серпы.
Старик полез под застреху и вручил нам замечательный, но давно не работавший, не высветленный беспрерывным скольжением по соломе серп. В некоторой растерянности мы приняли подарок. Ради серпа можно было бы и не ездить за двенадцать верст. Серп нашелся бы и в своем селе.
Вслед за серпом старик вытащил плетенный из бересты кошель, по форме похожий на ранец, с откидной, как у ранца, крышкой.
– Вот вам кошель. Раньше пастухи носили в нем еду.
Из застекленного шкафика старик достал изящную, сплетенную из корешков сосны солоницу. Он высыпал соль на районную газету, а само произведение искусства отдал нам со словами:
