Николай Лесков - Том 8
Изображенная Лесковым комическая история превращения русских детей в немцев (по закону о смешанных браках дети Сипачева должны были называться русскими — по отцу) была, очевидно, типичным явлением в жизни остзейского края. Во всяком случае, задолго до написания «Колыванского мужа» тема его уже как бы получила права гражданства в русской периодической печати. Так, например, в статье «Отзыв рижского петропавловского братчика о мнимовероисповедном вопросе в прибалтийских губерниях» читаем: «Даже уступки со стороны православной церкви не укрощают, а только поощряют врагов русского православия еще к большей заносчивости. При совершении в прибалтийских губерниях браков между православными и протестантами отменено требовать подписки о воспитании в православной вере детей, имеющих родиться от сих браков. Теперь многие пасторы, как выше сказано, стали крестить чрез своих агентов не только таких детей, но даже и тех, у коих оба родителя православные. Слыша и видя все это, мы, русские, сокрушаемся и чувствуем, что в обидах, чинимых православию, выражается неприязнь не к православию только, но и к нам, к русскому народу, к русскому имени вообще, и от кого же? От людей, осыпанных и осыпаемых благодеяниями русского правительства!» («Москва», 1867, № 58).
Учитывая ревниво-насмешливое отношение Лескова к деятельности славянофила И. С. Аксакова, поместившего эту статью в своей газете, трудно допустить, чтобы такой «отзыв» не попал в поле его зрения при работе над «Колыванским мужем».
Рассказ Лескова получил высокую оценку в критике. Сотрудник газеты «Санктпетербургские ведомости» Н. Ладожский в своей статье «Критические наброски» отмечал: «…перипетии борьбы этого московского мужа со своею колыванскою роднёю… составляют всю прелесть, всю правду и глубину превосходного рассказа г. Лескова… Помимо бытового значения рассказа г. Лескова, весьма и весьма многое объясняющего в удивительной истории иностранной колонизации в России… самый рассказ безусловно следует признать… художественным…» («Санктпетербургские ведомости», 1889, № 34, стр. 2). Другой критик, столь же положительно оценивая рассказ, высказал мысль об известной его близости к произведениям Тургенева. «В «Колыванском муже», — писал критик, — затронута и солидно разработана та черта русской неустойчивости, слабости характера, которая так постоянна в многочисленных повестях Тургенева; г. Лесков… показал человека совсем русского… который «кончил свой курс немцем» и даже погребен в Дрездене» («Исторический вестник», 1890, май, стр. 401–402).
Умершее сословиеПечатается по тексту: Н. С. Лесков, Собрание сочинений, том седьмой, СПб., 1889, стр. 561–574.
Рассказ впервые опубликован в «Книжках Недели», 1888, № 5.
Написанный на склоне лет, рассказ отражает детские и юношеские воспоминания Лескова. Подобно другим произведениям писателя, в которых также силен мемуарный элемент (см., например, рассказ «Грабеж»), «Умершее сословие» подчинено задаче добродушно-иронического изображения невозвратного прошлого, города Орла.
ФигураПечатается по тексту: Н. С. Лесков. Собрание сочинений, том седьмой, СПб., 1889, стр. 305–332.
Рассказ впервые опубликован в журнале «Труд», 1889, т. III, № 13, 1 июля, с подзаголовком: «Из воспоминаний о праведниках». В том же году он был издан отдельно (Фигура. Рассказ Лескова, М., 1889).
При сверке прижизненных изданий обнаруживаются любопытные несовпадения в тексте. Прежде всего интересна тенденция к сокращениям, проявленная Лесковым при подготовке отдельного издания. В отдельном издании, например, совершенно отсутствует большой последний абзац из главы одиннадцатой, в котором упоминается ненавистный Лескову Филарет Дроздов. Исключен он, надо полагать, потому, что примерно в это время цензура не хотела пропускать в печать повесть Лескова «Гора», видя в изображенном там духовном лице сходство с Филаретом. Чтобы не давать лишнего и очень удобного повода для новых придирок, Лесков временно жертвует этим абзацем и снова вспоминает о нем лишь после преодоления цензурных затруднений с повестью «Гора». Точно так же повышенной осторожностью Лескова ввиду возможных цензурных нападок следует объяснить изъятие из отдельного издания некоторых других отрывков. Так, в самом начале главы четырнадцатой Лесков убрал рассуждение Сакена о мирском значении библии; в главе девятой исчезает рассуждение главного героя о Сакене и боге, которое при сложившихся неблагоприятных обстоятельствах могло показаться несколько фамильярным (см. в главе девятой: «Бог! Он ведь старше и выше самого Сакена. Сакен откомандует да когда-нибудь со звездой в отставку выйдет, а бог-то веки веков будет всей вселенной командовать!»).
Другая категория разночтений может быть объяснена перепиской Лескова с Л. Н. Толстым. 31 апреля 1889 года Лесков писал Толстому: «Вчера я послал Вам под бандеролькой мой маленький новый рассказ «Фигура». Он дозволен к печати и должен явиться в журнале «Труд»… Это тот самый рассказ о родоначальнике украинской штунды, о котором я писал Вам некогда, испрашивая у Вас совета, чтобы сделать из этого мал<енький> роман. Не получив ответа, я скомкал все в форме рассказа, сделанного оч<ень> наскоро. Тут оч<ень> мало вымысла, а почти все быль, но досадно, что я из были-то что-то важное позабыл и не могу вспомнить. Кроме того — я Сакена никогда не видал и никаких сведений о его привычках не имею. Оттого, вероятно, облик его вышел бесхарактерен и бледен. Не могу ли я попросить Вас посолить этот ломоть Вашею рукою и из Вашей солонки? Не укажете ли в корректуре: где и что уместно припустить для вкуса и ясности о Сакене, которого Вы, — я думаю, — знали и помните. Пожалуйста, не откажите в этом, если можно, и корректуру с Вашими отметками мне возвратите; а я все Вами указанное воспроизведу и внесу в текст в отдельном издании. Буду ждать от Вас хоть одной строчки ответа…
Помогите мне выправить и дополнить «Фигуру» в отношении неизвестного мне Сакена» («Письма Толстого и к Толстому», М.—Л., 1928, стр. 74–75).
В ответе Л. Н. Толстого, к сожалению до нас не дошедшем, необходимые указания и советы были даны, так как вскоре за этим, 18 мая 1889 года, Лесков пишет Толстому: «Благодарю Вас, Лев Николаевич, за полученное мною письмо ваше о «Фигуре». Все, что пишете, — верно: рассказ скомкан и «холоден», но я все видел перед собою опротивевшее пугало цензуры и боялся разводить теплоту. Оттого, думается, и вышло холодно, но зато рассказ прошел в подцензурном издании. «Тени на лицо Фигуры» нужны, и я их попробую навести при внесении рассказа в пятый том собр<ания> моих сочинений, а под цензурою пусть уже хоть так бредет. Кое-что доброе рассказ все-таки внушает и в этом виде. Благодарю Вас и за то, что черкнули о Сакене: я о нем ничего не знал, кроме того, что написал. Оттиска «Фигуры» во второй раз не буду Вам посылать, чтобы не беспокоить Вас. С меня довольно того, что Вы мне сказали…» (там же, стр. 76).
Эти письма Лескова, содержащие конкретные сведения о замысле и истории создания рассказа, интересны еще в том отношении, что в них выражено твердое намерение учесть при дальнейшей работе над текстом указания и советы Толстого. В комментарии к первой публикации этих писем в издании «Письма Толстого и к Толстому», М., 1928, утверждается, что никакой работы в этом направлении Лесков не проделал. Но это не совсем так. Работа была проделана (правда, не очень значительная), и поскольку при этом были уточнены или дополнены только характеристики Сакена и «Фигуры», о которых идет речь в переписке Лескова с Толстым, можно догадываться, что в данном случае без прямого или косвенного влияния Толстого не обошлось. Лесков пишет Толстому, что он о Сакене «ничего не знал, кроме того, что написал». Проходит совсем немного времени, и в текст рассказа вставляется деталь, казалось бы совсем несущественная, однако при этом Сакен представляется в новом освещении — как человек суетливо-неумный и во всяком случае лишенный самой элементарной проницательности. В главе двенадцатой (Собрание сочинений, том седьмой, СПб., 1889) о Сакене говорится: «Адъютанты у него это знали, иные и сами тоже были богомолы, — другие притворялись. Он не разбирал и всех таких любил и поощрял». Слова, выделенные курсивом, отсутствуют в журнальном тексте и в отдельном издании. В главе тринадцатой также появляется несколько новых штрихов, подчеркивающих ханжескую набожность Сакена («Гордость! У бога все возможно! Гордость» и др.).
Более определенны поправки, внесенные в образ главного героя. Толстой советовал Лескову положить «тени на лицо Фигуры». Неясно, что именно хотел сказать этим Толстой; можно только констатировать, что, обратившись еще раз к этому герою, Лесков несколькими мимолетными штрихами как бы затушевывает его безупречную святость; внося в характеристику «праведника» Фигуры некоторые черты, присущие обыкновенным смертным (вспыльчивость, непокорство, даже грубоватость), Лесков сообщает этому образу большую реальность, большую жизненную убедительность. Так, в главе тринадцатой Фигура следующим образом рассказывает о своей беседе с Сакеном:
