Николай Лесков - Том 3
— Сквернавка, — замечала, не сердясь, Марфа Андревна.
Но совсем другое дело было, если попадались женатые. Это, положим, случалось довольно редко, но если случалось, то уж тогда наказанье не ограничивалось одним тканьем в морду. Тогда Марфа Андревна не шутила: виновный из лакеев смещался в пастухи и даже специально в свинопасы и, кроме того, посылался на покаяние к отцу Алексею; холостым же и незамужним покаянные епитимьи Марфа Андревна в сане властительницы налагала сама по своему собственному усмотрению. Для исполнения этих епитимий каждый вечер, как только Марфа Андревна садилась перед туалетом отдавать повару приказание к завтрашнему столу, а за ее спиною за креслом становилась с гребнем ее покоевая девушка и начинала чесать ей в это время голову «по-ночному», в комнату тихо являлось несколько пар лакеев и девушек. Все они входили и с некоторым сдерживаемым смехом и с смущением: в руках у каждого, кто входил, было по небольшому мешочку, насыпанному колючей гречей или горохом. Мешочки эти каждый из вошедших клал всяк для себя перед образником, устанавливался, морщась, на горохе или на гречке и, стоя на этих мешках, ждал на коленях боярыниного слова. А Марфа Андревна иной раз либо заговорится с поваром, либо просто задумается и молчит, а епитемийники все ждут да ждут на коленях, пока она вспомнит про них, оглянется и скажет: «А я про вас и забыла, — ну, зато нынче всего по сту кладите!» Только что выговорит Марфа Андревна это слово, челядь и начинает класть земные поклоны, а ключница стоит да считает, чтобы верно положили сколько велено.
Это иногда заканчивалось чьими-нибудь слезами, иногда же два ударившиеся лоб об лоб лакея заключали свое покаяние смехом, к которому, к крайней своей досаде, поневоле приставала иногда и сама Марфа Андревна.
Марфа Андревна вообще, несмотря на всю свою серьезность, иногда не прочь была посмеяться, да иногда, впрочем, у нее при ее рекогносцировках и вправду было над чем посмеяться. Так, например, раз в числе вспугнутых ею челядинцев один приподнялся бежать, но, запутавшись в суконной дорожке, какими были выстланы переходы комнат, споткнулся, зацепился за кресла и полетел. Марфа Андревна тотчас же наступила на него своим босовичком и потребовала огня.
— Как тебя зовут? — спросила она лежащего у нее под ногами челядинца.
Тот в ответ ни полслова.
— Говори; я прощу, — сказала Марфа Андревна; а тот снова молчит и опять ни полслова.
— Что же ты, шутишь или смеешься? Смотрите, кто это? — приказала Марфа Андревна сопровождавшим ее женщинам.
Те посмотрели и говорят:
— Это холоп Ванька Жорнов.
— Вставай, Ванька Жорнов.
Не встает.
— Умер он, что ли?
— Где там, матушка, умер? Притворяется, а сам как смехом не пырскнет.
— Ну! потолки его палочкой!
Потолкли Ваньку Жорнова палочкой, а он все лежит, словно не его все это и касается.
— Ну, так подай мне сюда ведро воды, — приказывает заинтересованная этим характером Марфа Андревна.
— Матушка, напрасно только пол намочим в горнице: он уж этакой… его прошлый год русалки на кулиге щекотали, — он и щекоту не боится.
— Подавай воды! Ничего, подавай, мы посмотрим, — сказала Марфа Андревна и уселась на кресло, а Ванька лежит.
Подали воды прямо со двора и шарахнули ею на Ваньку Жорнова; но и тут Ванька и вправду даже не вздрогнул.
«Вот это парень так парень! — думает чтущая сильные характеры Марфа Андревна. — Чем бы его еще испытать?»
— А ну-ка, тронь его теперь хорошенько иглою.
И иголкой Ваньку Жорнова тронули; а он все не встает.
— Ну, так подайте же мне мой спирт с образника, — приказала Марфа Андревна.
Подали спирт; Марфа Андревна сама наклонилась и приложила бутылочку к носу Ваньки Жорнова, и только что ее отомкнула, как Ванька Жорнов вскочил, чихнул, запрыгал туда, сюда, направо, налево, кубарем, — свалил на пол саму Марфу Андревну и в несколько прыжков исчез сам в лакейской.
— Да какой это такой у вас Ванька Жорнов? — спрашивала после того Марфа Андревна, укладываясь в самом веселом расположении в свою постель.
— Холоп, сударыня-матушка.
— Холоп! да мало ли у меня холопей! Покажите мне его завтра, что он за ферт такой?
И вот назавтра привели перед очи Марфы Андревны Ваньку Жорнова.
— Это мы тебя вчера ночью били? — спросила Ваньку боярыня.
— Никак нет, матушка, — отвечал Ванька Жорнов.
— А покажи левую ладонь. Ага! где же это ты укололся?
— Чулок, матушка, вез, да спичкой поколол.
— А подите посмотрите в его сундуке, нет ли там у него мокрой рубахи?
Посланные пошли, возвратились и доложили, что в сундуке у Ваньки Жорнова есть мокрая рубаха.
— Где ж это ты измок, сердечный?
— Пот меня, государыня матушка, со страшного сна облил, — отвечал Ванька Жорнов.
— Молодец ты, брат, врать! молодец! — похвалила его Марфа Андревна, — и врешь смело и терпеть горазд. Марфа в Новегороде сотником бы тебя нарядила, а сбежишь к Пугачу, он тебя есаулом сделает; а от меня вот пока получи полтину за терпенье. Люблю, кто речист порой, а еще больше люблю, кто молчать мастер.
Терпенье и мужество Марфа Андревна очень уважала и сама явила вскоре пример терпеливости в случае более серьезном, чем тот, в каком отличился перед ней лакей Ванька Жернов. Вскоре-таки после этого происшествия с Ванькой Жорновым, по поводу которого Марфа Андревна вспомнила о Пугаче, вспомнил некто вроде Пугача и о Марфе Андревне.
Примечания
В третьем томе собрания сочинений Лескова печатаются его произведения второй половины шестидесятых годов: роман «Островитяне» (1865–1866), хроника «Старые годы в селе Плодомасове» (1868), очерк «Загадочный человек» (1868) и «Смех и горе» (1869–1870), для которого автор не нашел никакого жанрового определения, кроме «попурри». Эти разнохарактерные произведения свидетельствуют и о росте таланта писателя, об углублении его реалистического мастерства, о расширении охвата явлений русской жизни в его творчестве — и, одновременно, о трудностях и противоречиях в его развитии.
Как автор «Некуда», «Загадочного человека» и романа «На ножах» (1870–1871), Лесков является одним из создателей антинигилистической литературы. В то же время, как автор Плодомасовской хроники и «Смеха и горя», Лесков по праву завоевывает видное место в литературе шестидесятых годов. В этих произведениях виден великолепный знаток русской жизни и мастер художественной речи, тот Лесков, который стоит в истории нашей литературы в одном ряду с Тургеневым и Гончаровым.
Если в «Островитянах» Лесков еще пытается соединить нравоописательный очерк (типы петербургских немцев) с традиционной романической любовной интригой, то в произведениях конца шестидесятых годов он резко меняет и свой подход к явлениям русской жизни и свою художественную манеру.
Лесков начинает мерить и проверять современность историей. При этом у него складывается своеобразный взгляд на ход истории. В исторической жизни народа он видит две категории людей: «выскочек» и «хороняк». Все симпатии, все сочувствие писателя на стороне вторых, спокойно и скромно делающих свое маленькое, но полезное, и потому «историческое» дело.
От романов с острой интригой и обязательной любовной коллизией — как «Обойденные» (1865) — Лесков переходит к особому жанру «романической хроники», к роману без любовной интриги. Такова хроника рода Плодомасовых; «историей одного города» должен был стать роман «Чающие движения воды» — первая незаконченная редакция «Соборян». Отказавшись от романа «с любовью» и углубленной психологической разработкой, Лесков ищет других форм повествования. Такую форму он находит у Гоголя в «Мертвых душах». Герои Лескова (в «Загадочном человеке», в «Смех и горе») путешествуют по Руси, сталкиваясь с многообразными явлениями русской жизни. Уже «Смех и горе» оказывается произведением, в котором Лесков вскрывает многие существенные противоречия пореформенной жизни России и делает серьезный шаг к разрыву с лагерем реакции, куда привела его вражда к революционной демократии.
«Островитяне»Печатается по тексту: Н. С. Лесков. Собрание сочинений. СПб., 1889, т. 3, стр. 353–370, который совпадает с первой публикацией «Островитян» в «Отечественных записках» (1866, т. CLXIX, № 21–24, ноябрь, декабрь, стр. 1— 40, 163–211, 371–400 и 589–628, подпись — М. Стебницкий) и с отдельным изданием: «Островитяне. Повесть М. Стебницкого (автора романа «Некуда» и «Обойденные»)», СПб., 1867 (на титульном листе-1866).
Работу над этой повестью в основном можно отнести к 1865–1866 году, так как весной — летом 1866 года Лесков был занят работой над первой частью романа «Чающие движения воды» (первая редакция «Соборян»), о чем он сообщал в письме председателю Литературного фонда Е. П. Ковалевскому 20 мая 1867 года: «Хроника «Чающие движения воды» мною была запродана в «Отечественные записки» в июле месяце прошлого, 1866 года, когда у меня была готова только одна первая часть» (А. Лесков. Жизнь Н. С. Лескова. М., 1954, стр. 187). Предполагать, что «Островитяне» писались ранее, нет никаких оснований, так как в 1865 году Лесков был занят работой над большим романом «Обойденные» («Отечественные записки», 1865, сентябрь — декабрь) и, возможно, над повестью «Воительница».
