Василий Митин - С глазу на глаз
Историк по образованию, он мечтал о научной деятельности. Однако от мечты ему пришлось временно отказаться.
Он успел побывать на разных оперативных должностях, хорошо усвоил на практике тонкости многогранной чекистской работы.
Бесстрашный и решительный чекист принимал непосредственное участие в самых рискованных и ответственных операциях по обезвреживанию врагов Советского государства. Новая операция под условным названием "Поиски кукушки" подходила к завершению.
Сегодня Саше Бессонову предстояло встретиться с товарищем по работе из областного управления. На тихой улочке он подошел к деревянному домику с двумя крылечками, своим ключом открыл наружную дверь, через темные сенцы вошел в небольшую комнату.
Проверил, хорошо ли закрыты плотными шторами окна. Зажег свет. Электрическая лампочка свешивалась с потолка над столом и освещала комнату, обставленную более чем скромно: три стула, кровать, накрытая солдатским одеялом, старенький шкафчик для посуды и продуктов, в переднем углу этажерка с книгами, на стене-телефон. Афанасий-к нему:
- Здравствуйте, Михаил Иванович, вас приветствует и благословляет раб божий Афанасий. Да, только что. За новостями пожалуйте сюда. Жду. Дверь будет не заперта.
Вскипятил на примусе чайник, заварил чай, выставил на стол два стакана и блюдце с сахаром.
Вскоре в сенях послышалась осторожная возня.
Вошел Михаил Иванович - невысокий плотный человек лет сорока пяти. Осмотрел экипировку Афанасия и рассмеялся:
- Хорош! Хоть сейчас на паперть.
- Давайте сначала побалуемся чайком, тем более, что ничего другого у меня нет: яко наг, яко благ.
- Предвидел и прихватил.
Михаил Иванович достал из кармана плаща сверток. После чаепития Афанасий обстоятельно доложил Михаилу Ивановичу о ходе выполнения задания по розыску и обезвреживанию "кукушки". Михаил Иванович похвалил Афанасия и снабдил его "информацией".
- Будь осторожен, Саша. Ни пуха ни пера, - сказал Михаил Иванович.
Чекисты крепко пожали друг другу руки и расстались.
...Вадим долго вчитывался в записную книжку, в которой торопливым и неразборчивым почерком Афанасия были сделаны заметки. То и дело спрашивал:
"Это что, это о чем? Не мог писать разборчивее!" Афоня объясняет и улыбается, ждет одобрения. А вместо этого:
- Под чью диктовку писал?
- А разве не ты посылал меня? Что слышал своими ушами, что видел своими очами, то и записал.
А что, не так?
- Не притворяйся! Ты знаешь, о чем я спрашиваю, за тобой мои люди следили. Зачем ходил в НКВД?
- Да что я, сумасшедший-то и на самом деле, а не только по твоему документу? Вон чего надумал!
У меня на плечах голова одна. Я думал - ты умный, а ты, оказывается, просто псих. И зачем я только связался с тобой? Пойду к властям, покаюсь, авось дальше штрафного не отправят, а тебе наверняка петля.
Вадим выхватил пистолет.
- Стреляй! Небось не выстрелишь, побоишься шум поднять. На виселицу-то неохота. Дурак ты: человеку дело сделано, а он за оружие. Подземные братья тебе не помощники, а я кое-что могу.
- Пошутил. А ты не так труслив, как показалось вначале.
- Врасплох и медведь труслив, а смерть вокруг меня ходит, и я притерпелся к этому маршу. На фронте смерть, в трибунале смерть, от тебя тоже смерть.
Двум смертям не бывать, одной не миновать. Говорят, заяц не трусит, а себя бережет. Вот так-то! Нам с тобой до поры до времени придется быть вместе, а потом каждому свое. Я с твоим документом пойду искать укромное местечко. Ненормального всегда изображу, к дуракам не придираются.
- Ладно. Давай-ка лучше выпьем!
- С удовольствием, за успех дела, - принимая стопку,сказал Афанасий.
Вадим ушел за перегородку и составил по записям Афанасия шифрованную радиограмму.
Радиограмма была принята и за линией фронта, и советской контрразведкой. Заканчивалась она сообщением о приобретении ценного агента.
X
Пока Дуня гостила у тетушки в Липецке, Вадим жил в Куйме. Он спасался в избе у Елизаветы, а чуть что - нырял в подземное убежище Федора. Но все тревоги, кроме одной, были ложными.
Только пообедали и Елизавета убрала со стола, а Вадим вышел в огород, чтобы покурить (в избе нельзя: зайдет кто из верующих-табачный дух учует), как в дверь кто-то забарабанил. Вадим-в избу и в подполье. Елизавета не торопясь накинула па голову черный монашеский убор и направилась в сени. На пороге молодая женщина.
- Господи, Марфинька! Каким ветром тебя ко мне занесло? Да проходи, проходи. Тебе я завсегда рада.
Марфинька какими-то дикими прыжками бросилась в избу вслед за старицей и закричала истошно:
- Отдай моего Гришу! Ты, ведьма, съела моего маленького Гришеньку, а теперь лопаешь большого.
Отдай! Отдай!
Глаза круглые, на губах пена, из-под платка выбились космы волос, словно голые прутья ветлы на осеннем ветру.
- Марфинька, господь с тобой! Да ты, никак, больна, не в себе?
- Отдай, ведьма, Гришу, добром отдай!
Опустилась на колени, обняла ноги инокини и стала умолять:
- Пожалей, отпусти, на что он тебе, старой?
Елизавета с трудом подняла женщину с пола, усадила на лавку, стала уговаривать:
- Все будет хорошо, все устроится, найдется твои Гриша. Я ведь о нем ничего не знала, а теперь все разузнаю.
Проворно юркнула в запечье и вынесла в чашке какое-то сильно пахнущее зелье:
- Выпей святой водицы, и все пройдет.
Марфа покорно дала напоить себя. Святая водица отдавала валерьянкой. Женщина успокоилась. Елизавета присела рядом, обняла, гладила по голове, плавными движениями массировала затылок. Потом оделась, волосы Марфиньки привела в порядок, взяла ее под руку и вывела на улицу. Молча пошли они к деревне, где жила Марфа.
А давно ли было! В просторной избе Елизавета улещает Марфинькину Катушку. Сама Марфинька на сносях, шьет распашонки на ручной швейной машинке. Веселая, радостная, просветленная. В избу заходит Гриша. Потный, усталый: он перекапывал огород. Поздоровался и попро-сил у тещи поесть.
- Марфа, накорми его!
Марфа быстренько собрала на стол около печки.
Гриша подошел к столу и не успел присесть, как теща прикрикнула:
- Лоб перекрести! Когда только ты отстанешь от своих комсомольских привычек! - Обратилась к дочери: - Я бы с таким нехристем спать не легла.
Гриша усердно помолился.
И еще.
Короткой летней ночью Елизавета пришла вместе со старцем Федором. На осторожный стук в окно дверь открыл отец Марфиньки Яков. Старица ему шепнула:
- Подойди под благословение.
Уединились в чулане.
- О божественном я с тобой теперь не буду вести речь - времени мало. Бог простит, - начал старец. - Живем мы на грешной земле и должны помнить о земном. Слушай, запоминай, исполняй, ибо я говорю по наказу отцов истинно православных христиан, которые наделили меня правом указывать и приказывать. Настал час, и разразилась война против нечестивых коммунистов. Началось страшное кровопролитие. Весь христианский мир поднялся против антихристовой власти. Германское воинство идет с огнем и мечом. Долго мы ждали избавления нашего, и час этот близок. Все истинно православные обязаны оказывать всяческую помощь освободителям.
"Складно говорит", - думала Елизавета.
- А чем мы, немощные, пособить можем? Не только пулеметов, даже винтовок у нас нет.
- Ты, Яков, думаешь, как в гражданскую было.
У наших освободителей оружия хватает. А мы пособим и без винтовок. Ни один верующий не возьмет в руки советского оружия и не пойдет на войну, ни один не возьмет в руки пи серпа, ни молота, чтобы ни одно зерно, ни один гвоздь не попал безбожной рати. Все мужчины призывного возраста хоронятся и ночами, где только можно, растаскивают колхозный хлеб, огню предают все, что гореть может. Так и передай по всей общине.
- Ой,боязно-то как!
- Боязно? А ты мало натерпелся страху от коммунистов?
- Мне они ничего плохого не сделали...
- И чего ты можешь от них ждать? Разве угона в сибирские дебри? Все нам зачтется, когда коммунисты будут разбиты. Снова будешь хозяином, снова пуще прежнего тебя люди почитать будут. Активисты, кои в живых останутся, руки тебе целовать будут.
- Дай-то бог!
- Как твой зятек, не отшатнется?
- Гришка? Нет, он предан вере нашей. Тут мы со старухой поусердствовали, а пуще - Марфутка. Он у нее под пяткой. Да и мать Елизавета помогла.
Этого Григория и доставила Надежда Егоровна на втором году Великой Отечественной войны Ивану Петровичу. О нем-то и сокрушалась Марфинька.
Да еще о младенце Гришеньке, умершем на первом году своей жизни только потому, что было запрещено обращаться к советскому врачу за медицинской помощью.
В большой тревоге Елизавета вернулась домой, сдав Марфиньку родителям. Теперь всего можно ожидать. Рехнулась бабенка и что еще выкинет - подумать страшно!
