Михаил Липскеров - Элохим, о Элохим
Умирая от меча на Голгофе,
С тоской собираю свои кишки по помосту.
Тускнеющее Солнце в глазах.
Накамуро-сана уволокли. Публика осталась недовольна кислым исполнением. Через секунду стало ясно, что харакирист - вовсе не Заслуженный самурай. А гражданский программист из Осаки Херовато-сан. Произошла элементарная накладка. Потому-то харакири и было сработано так непрофессионально.
Херовато-сана на скорую руку канонизировали под именем Святой Херовато и возвели синтоистскую часовню. Тем самым сделав первый шаг к экуменизму.
Следующим номером программы был расстрел некоего римского солдата. Его привязали к столбу и красиво утыкали стрелами. И он умер с именем Христа на устах. Это был довольно странный и загадочный с исторической точки зрения эпоизод. Во имя какого Христа он умер? Во имя первого? Или во имя второго? Которого еще не распяли?.. А может быть, во имя обоих? Мовшович для себя предпочел последний вариант. Это дало ему возможность высказать следующую сентенцию:
- Он умер за прошлое и во имя будущего...
На что ученики, знавшие о другой кончине Христа и ожидавшие новую сочли за лучшее промолчать. Не имея аргументов ни за, ни против этой мовшовической мысли. Да и сам Мовшович не был на сто процентов уверен в глубине и ценности сказанного. Просто он знал, что на каком-то этапе нужно вообще что-то сказать. Чтобы разрядить обстановку. Установить статус-кво. Поставить, хоть сомнительную, но все-таки точку над И.
А потом к столбу с хворостом выволокли некоего человека в одной небедренной повязке. Церемонийсмейстер так объяснил его прегрешения:
- Видите ли, друзья мои, - говорил он, - этот парень утверждает, что миров, подобных нашему, множество. И к тому же, по его утверждению, все они вертятся. Таким образом, если Земля - пуп Вселенной, то таких пупов, по его мнению, множество. Представьте себе, друзья мои, человека с множеством вертящихся пупков. И вы поймете, что такого человека быть не может. Этот человек состоял бы сплошь из одних пупков. И на нем не осталось бы места для других органов. В том числе и тех, которые доставляют нам усладу. И служат для размножения. То есть, веление Господа "плодитесь и размножайтесь" было бы нарушено. И каждый из вас был бы лишен, кто - члена, кто - влагалища. Кто этого хочет? - провокационно выкрикнул он.
Тысячи рук машинально метнулись к промежностям. В один миг зрители представили, что вместо дымящихся членов и дышаших влагалищ, между их ног находятся пупки. И жуткое недоумение овладело всеми. Если нет членов и влагалищ, то откуда появятся дети, и откуда тогда появятся пупки?..
И этот парадокс был разрешен сжиганием псевдомыслителя. Во имя Господа. И все остались при единичном пупке и своих членах и влагалищах. Которые некоторые из присутствующих тут же использовали для услады. И возможного продолжения рода.
- Да, - задумчиво прокомментировал Мовшович, сдергивая Жука с некоей дамы - сожжение будет посильнее супер-йохимбе... Странно, почему чужие страдания так возбуждают... Очевидно, каждый присутствующий радуется, что его миновала чаша сия. И до приближения ее нужно как можно полнее восопльзоваться всеми благами жизни. Так как рано или воздно к губам каждого будет поднесена чаша. У каждого она будет своя. И никому не дано миновать ее. Только одни пьют из нее с честью, а другим приходится вливать ее насильно. Первые достойно готовятся к этому событию. А вторые стараются увильнуть. Забывая, что каждая чаша идет от Господа...
Мовшович не слышал, что говорит громко. Что к нему приближаются эти самые вторые. Что он может оказаться сюрпризом, не указанным в афише празднества. Ученики окружили Мовшовича. И между ними и толпой возникла невидимая стена. Которая помешала возбужденным зрителям вытащить Мовшовича на сцену. Распять, колесовать, сжечь и четвертовать незнакомца, высказывающего мысли, не записанные в книге. Не переваренные книжниками. А такие мысли без сомнения подлежат искоренению при помощи вышеописанных средств. Как поступили с мыслями о множестве миров.
18 И тут на плечо Мовшовича сел белый голубь. Он жадно открывал клювик. Мовшович напоил его слюной. Голубь посмотрел на Мовшовича глазами, заключающими в себе время, взлетел и сел на край креста. Который, подстегиваемый плетьми легионеров, тащил на себе Иисус. Приближалась завершающая часть шоу. Цуг-номер. Гвоздь программы, написанный в афише истории большими буквами.
- Смотрите, - сказал Мовшович ученикам, - в который раз распинают Христа. В который раз он добровольно идет на смертные муки. Во имя завтрашнего спасения этих невежественных людей, живущих в сегодня. Не знают того, что рано или поздно, здесь или там, каждый из них будет распят на кресте собственной совести. Каждый из них, их потомки в четвертом, семнадцатом, пятьсот двадцать шестом поколении будет в муках вспоминать этот день. Здесь или там. И тысячи тысяч других дней. Когда они убивали сами или посылали на смерть детей Господних. Придет и мой час принять от них смерть. И если Иисус смертью своей спас других, то я смертью своей верну человеку способность творения Святым Духом. Заложенную в человека Господом. Да святится имя Его, да не пребудет слава Его...
С креста взлетел все тот же голубь, застыл в воздухе перед лицом Мовшовича, трепеща крыльями. И в глазах его Мовшович прочитал:
- Истинно, истинно говоришь, Мовшович. Сын мой. Как в муках я сопровождаю на крест сына моего Иисуса, так в муках я буду и с тобой. Когда придет время. И буду умирать вместе с тобой. Как умираю смертью каждого моего творения. Человека, животного, бабочки и цветка. Умираю и возрождаюсь вновь. Ибо Дух Святой, Дух творения, который трепещет крыльями перед твоими глазами, вечен. Творим мною, творит меня, творит все живое в мирах. Творит самои миры. Я Святым Духом многажды преобразовывал хаос. И Книга Бытия была написана не однажды. И будет еще писаться множество раз. Потому что каждый из вас обладает даром вторения. И этот дар бесконечен. Как бесконечен Я. Как бесконечен Дух Святой. Как бесконечно само творение...
Меж тем, Иисус, наконец, доволок свой крест до Голгофы. Доволок и бессильно опустился на помост. Рядом с дырой, вырытой для основания креста. Колени его дрожали от усталости, руки тряслись. Из-под тернового венца стекали капли крови, скатывались вдоль носа, задерживались в уголках губ, падали на грудь и застревали в редких волосах. Волосы слиплись в бесформенные комки и, очевидно, страшно чесались. Потому что Иисус периодически скреб руками грудь. И сгустки крови собирались под сломанными ногтями.
В правительственной ложе один бесконечно мыл руки под бесконечной струей воды, льющейся из бесконечности. Другой бесконечно набивал трубку папиросным табаком. Бесконечно раскуривал, бесконечно курил, не затягиваясь. Третий постоянно облизывался, прокусывая себе нижнюю губу. Чтобы ощутить вкус хотя бы собственной крови. Четвертый, перебирая четки, скорбел о предстоящем распятии. Убеждая себя, что Иисуса необходимо распять. Чтобы потом во имя его распинать, сжигать, закапывать живьем в землю других. Чтобы смертью одного оправдать смерти других.
Тут курящий случайно затянулся, и закашлялся. И этот кашель был принят как знак начала казни.
Цани, слуги сцены, в разноцветных балахонах опрокинули Иисуса на крест, взяли молотки и стали выбирать гвозди. Нужно было отобрать наиболее длинные и чистые. Чтобы у Иисуса часом не произошло заражения крови. И тут обнаружилось, что сволочь-подрядчик, обслуживающий все распятия в Римской империи вообще и в Иудее, в частности, поставили гвозди, хоть и чистые, но короткие. Так что руки и стопы пробить они могли. Но войти в дерево у них не получалось. Поэтому Иисусу привязали руки к поперечной перекладине креста. А гвозди вбили в ладони, чтобы они символически коснулись дерева креста. Стопы, также пробитые гвоздями, разместили на маленькой поперечной дощечке. Голени перебили молотками. Чтобы у них не было опоры. И привязанные руки, пробитые гвоздями, не могли получить облегчения.
На соседних крестах на скорую руку распяли двух разбойников. А может быть, и не разбойников. Может быть, просто случайных людей. Потому что по канону Иисус должен быть распят обязательно в компании.
Палило Солнце, в толпе шастали разносчики воды, орудовали карманники. Зрители заключали пари на время смерти Иисуса. Кипела обычная для его казней жизнь.
И только Мовшович с учениками стояли на коленях. И молили Господа, чтобы Он побыстрее закончил крестные муки Сына Своего. И Бог внял молитвам Мовшовича и учеников. С безоблачного неба сверкнула молния, ударила в тело Иисуса. И он со словами "Иду к Тебе, Отче" обмяк на веревках. А молния небесная, отразившись от тела Христова, коснулась плеча Мовшовича, слегка царапнув его. И вот уже на плече Мовшовича снова сидел голубь и требовательно смотрел на него.
19 И услышал Мовшович слова Господа:
