Екатерина Мещерская - Змея
Но вот пришел последний поезд из Москвы. Сумерки спустились. Мама с Натальей Александровной успокоились, повеселели и стали хлопотать об ужине.
Наутро я проснулась от солнечных лучей, заливавших ярким светом всю комнату. Мама еще спала, а постель Натальи Александровны была пуста, она ушла в больницу на службу. Быстро одевшись, я вышла на крыльцо. В ярком свете весеннего утра я жадно оглядывала родные места моего детства. Дворец, у которого были выбиты стекла, стоял грустно заколоченный простыми досками. Статуй не было, их увезли, и по аллеям торчали одни серые пьедесталы. Аллеи парка были теперь дорогами, глубоко изрытыми колеями проезжавших по ним телег...
Из синей, глубокой чаши неба лились ослепительные лучи солнца. Играя на последнем снегу, на талом льду, купаясь в весенних лужах и в весенней воде, разлитой вокруг, они ударяли в глаза таким ярким снопом света, что глаза, защищаясь, щурились сами по себе. Я смотрела на родные места, чувствовала милую деревенскую весну, но почему-то радости в душе не ощущала. Наоборот, в душе росла какая-то пустота оттого, что рядом, возле себя, я не видела бледного, с тонкими чертами лица Владимира, не слышала его голоса и нежных слов любви. Поэтому, когда вдали на дороге показалась его знакомая фигура, я испугалась, думая, что это моя галлюцинация. Откуда он мог явиться? Из Москвы еще не приходило ни одного поезда. И как он мог решиться увидеть маму после того, что она ему написала?..
Первой моей мыслью было подготовить к его появлению маму; потом я стала решать, как мне надо с ним себя вести, и решила, что надо быть холодно-вежливой, чтобы скрыть мою радость, но Владимир был уже рядом, и, очутившись в его крепких объятиях, я не произнесла ни слова, мне только показалось, что лучи весеннего солнца стали вдруг совсем близкими и от их тепла голова моя сладко закружилась...
В это время сзади нас распахнулась дверь, и мама с ведром в руке встала на пороге. Ведро выпало из ее рук и, звонко стукнувшись о деревянный порог, покатилось. Владимир, ничуть не растерявшись, галантно ей поклонился, поднял ведро и пошел за водой к колодцу.
- Иди сию минуту в комнаты! - вне себя от гнева, крикнула мне мама.
Позднее оказалось, что Владимир сразу догадался, куда мы уехали, но задержался в Москве из-за вечернего концерта. На рассвете, не дожидаясь поездов по Брянской дороге, он поехал по Александровской, сошел в Голицыно, причем, желая сократить путь, свернул с шоссе и, не зная дороги, рискуя жизнью, пустился в переправу по только что тронувшейся реке. Ранним утром он уже был в Петровском.
Когда из больницы пришла Наталья Александровна, мама, очевидно дождавшись свидетеля, начала отчитывать Владимира. В конце своей речи она добавила:
- Итак, я высказала все! Если моя дочь вас любит, я требую, чтобы она сейчас, сию минуту выходила бы за вас замуж! И немедленно покинула мой дом. Если она не хочет быть вашей женой, я требую, чтобы вы вообще избавили нас от вашего присутствия. Что вам угодно? Какие у вас права? Вы же сами разорвали ордер и еще воображаете, что я буду вас терпеть в своих комнатах?
- Да, я разорвал его, - тихо и спокойно ответил Владимир, - но я тут же раскаялся в этом поступке. Я буду жить с вами до тех самых пор, пока не уговорю вашу дочь выйти за меня замуж... - и тут Владимир, к великому ужасу моей матери, вынул из кармана и развернул перед нею ордер. Его четыре разорванные части были аккуратно подобраны, и он, наклеенный на толстую бумагу, выглядел целым и невредимым. - Вот, - добавил он, - если вы будете идти против меня, я скажу, что ордер разорвали вы, и мне поверят скорее, нежели вам!
- Подлец! - воскликнула мама и, обратясь ко мне, закричала: - ты, Китти, можешь, если желаешь, выходить за этого "джентльмена", и чтобы ни тебя, ни его я больше не видела! Немедленно убирайтесь оба вон! С глаз моих долой!
- Да, это некрасивый поступок, - возмутилась я, - и честным его нельзя назвать... Но вспомните, мама, вы плакали перед Владимиром, и ради ваших слез он разорвал ордер... А вы сами были так уж безукоризненны?.. Потом, почему вы гоните меня из дома? За то, что мне нравится Владимир? Да, нравится! Но замуж я не собираюсь. Для замужества надо иметь желание вить свое гнездо, растить детей, ухаживать за мужем, стряпать пироги... все это не прельщает меня! Я осталась с тринадцати лет без образования, сейчас мне нет еще восемнадцати, и я ничего из себя не представляю, я недоучка, без профессии, даже без простого ремесла.
Владимир, все время взволнованно меня слушавший, при моих последних словах подошел и протянул мне ордер.
- На, возьми! - мягко сказал он.
К негодованию моей матери, я не протянула руки за этой всемогущей бумагой, и сцена эта была мне глубоко противна.
- Это не искупит твоего поступка, - ответила я, - и вторичной минутой твоей слабости я не воспользуюсь. Храни эту жалкую бумажонку, если ты видишь в ней твою власть надо мной!
После этого мы еще долго объяснялись, потом обедали, пили чай, затем, помирившись, играли в Джоккэра и, наконец, вечером втроем поехали в Москву.
Все трое были довольны. Мама была счастлива - оттого ли, что я не собираюсь замуж за Владимира, или же убедившись в том, что он не опасен.
Владимир же был счастлив оттого, что вновь попадал с нами под один кров. Я радовалась тому, что наступило хотя и временное, но перемирие, однако душа моя была полна смятения, и казалось, что-то тонкое, нежное, неуловимое улетело навсегда. Как легко "выпихивает" мама меня замуж, и как смеет Владимир утверждать, что я стану его женой?! Разве не прав профессор? Конечно, мы с мамой - это "приключения маркиза Рокамболя", и вот их достойное начало!..
Был вечер, когда мы подъезжали к Москве. Мама с Владимиром были заняты профессиональными разговорами о методе пения, и мама, забыв обо всем, рассказывала ему о маэстро Италии. Я смотрела в окно на приближавшиеся огоньки Москвы и думала: сколько музеев, галерей, учебных заведений, театров в этом городе, сколько в нем можно найти наслаждений!.. Разве не в познании нового, не во внутреннем росте, не в вечной борьбе мысли, не в творчестве заключено то, что мы зовем счастьем?..
Вчера только в Петровском помирились, а сегодня уже Владимир закатил совершенно неприличную сцену ревности к моему романсу...
Зная, что вечером Владимир поет в концерте в Доме Союзов, к нам пришли гости, мои друзья: Илья Ефремович, Виталий, Ричард, профессор Т. и Львов; последний намеревался нам петь. До отъезда Владимира оставалось каких-нибудь полчаса, и я, чтобы занять время и предотвратить всякие выпады с его стороны, пошла и села за рояль. Я уже чувствовала, что Владимир при виде пришедших бледнел от злости и готов был ринуться на любого.
Львов, перебирая мою папку с романсами, выбрал "Последний аккорд" Прозоровского (мой любимый) и попросил дать ему домой эти ноты, чтобы транспонировать их на его голос - баритон. Не успела я ему ответить, как в комнату ворвался, очевидно, все слышавший Владимир и вырвал у Львова ноты прямо из рук.
- Пойте в церкви свои тропари! - закричал он. - и не коверкайте любимый романс Котика, я его вам не отдам! - И, схватив мои ноты, собрался с ними уезжать на концерт.
Пока мама уладила поднявшийся скандал, боясь сцены еще похуже, я успела черкнуть на клочке Владимиру записку, называя его нахалом, невоспитанным человеком и прося, чтоб он немедленно вернул ноты и извинился перед Львовым. Но он и глазом не моргнул, не извинился и, схватив мои ноты, уехал с ними, оставив мне следующую записку:
"Милый, родной Котик! Убеждать тебя в том, что у меня нет ни комедии, ни дерзости, излишне. Ты сама чувствуешь, как мне тяжело получить вместо обещанной пятницы лицезрение тебя при всех в Петровском, - радость небольшая. Взвинченный целым вечером ожидания, я опять сошел с ума и наговорил, сам знаю, гадостей, но ты же знаешь, что "Последний аккорд" единственная вещь, которую я чувствую без тебя, чувствую твой голос так, как ты бы пела. Прочти внимательно свою записку, и ты увидишь, что и ты написала ее тоже со злости. Ведь смысл получился совсем другой, чем ты хотела.
Прости, если можешь. Безумно тяжело уезжать с ссорой. Это какой-то рок - за минуту вырванного счастья так жестоко расплачиваться. Крепко целую лапочки.
Володя".
Я перечитала эту записку. он мил мне своим безумием, невольно он будит в груди ответное чувство. О да, это был миг счастья там, в Петровском, на крыльце, в раннее весеннее утро...
Е. П. Мещерская - Н. А. Манкаш
Дорогая моя, наши ужасы продолжаются. Вся моя надежда только на то, что он безумно любит Китти, и это отчасти его обезвреживает. Надеюсь я также и на то, что его властный подход к Китти отталкивает ее. Его вечные сцены ревности мучают и надоели ей ужасно!.. Это ей и мешает его полюбить, несмотря на то что нравится он ей так, как никто.
А я смотрю на нее и думаю: моя ли это дочь?.. Чем старше она становится, тем более чужой я ее чувствую. Портреты Мещерских, висящие на наших стенах, притягивают к нам души дорогих усопших, и, конечно, эти тени возмущены тем, что творится и говорится в наших комнатах, а главное, поведением той, которая носит их имя!.. Она совершенно аморальна: выходить замуж не желает, а целоваться с этим проходимцем желает! Это какое-то чудовище! Замужество ей отвратительно, и она утверждает, что оно ничего общего с любовью не имеет... К тому же она перестала не только петь, но и ходить в церковь.
