Михаил Федотов - Иерусалимские хроники
Я носком открыл дверь своей парадной и неожиданно на чем-то поскользнулся. Тогда я включил свет. Вся лестница была усеяна бумагами, более того, я сразу понял, что это мои собственные папки. "Маккавеи!" -ужас промелькнул у меня мозгу. Уже несколько месяцев я не подтверждал свой индекс, но пока это могло ограничиться простым штрафом. Я побежал наверх.
В комнате творилось что-то невообразимое. Все было вверх дном, диван вспорот, перевернуты полки, разодраны картонные ящики, в которых я держал старые письма. Нашли где искать! Я тихонечко выругался и начал сносить вещи обратно к себе в квартиру. Соседи спали. Раскладывать книги по полкам я поленился -- притащил все, бросил на пол и, обессиленный, опустился на стул. Меня уже второй раз пытались ограбить, но у меня совершенно нечего взять. Письма все смяты, фотографии сорваны со стен.
За один день у меня было слишком много впечатлений. Еще этого мудака Арьева подменили. Я видел много людей, которым начинает сниться нечисть, и сейчас это был кандидат номер один на психдиспансер.
На следующее утро я спустился в мясную лавку к хозяину и постучался к соседкам. Тайная полиция "маккавеев" всегда предупреждает соседей, но на этот раз никто ничего не слышал. Но прошло несколько дней, и ко мне в дверь кто-то осторожно постучался. "Нет никого? -- чуть слышно прохрипел Аркадий Ионович (а это был он). -- Закрой на всякий случай ставни, никто не знает, что я в городе".
Выглядел он встревоженным, и ему хотелось чем-то со мной поделиться. Я пошел ставить чайник, и когда вернулся в комнату, он уже извертелся на табурете.
-- Послушай, -- сказал он, -- я немедленно отсюда уезжаю. Денег -- ни гроша. На тебя вся надежда.
Меня поразило и то, что он впервые обратился ко мне на "ты", и то, что его лицо было как-то необычно вдавлено и перекошено по оси.
-- Пора вам тоже завязать с питьем, -- посоветовал я, -- кажется, что по вам проехал танк.
-- Молчи, у меня нет времени, -- прошипел он, -- ты был у меня дома? Такой, блядь, погром устроили, будьте нате! Но это еще не все. Я тебе сейчас порасскажу такое, что у тебя волосы встанут дыбом. Верные сведения. Плесни мне еще чая. Но проболтаешься -- пеняй на себя!
-- Вы все с ума посходили! -- сказал я, чтобы что-нибудь сказать. Я налил ему чая в большую кружку в горошек и слушал, не прерывая, пока он передавал мне сведения о списке жертв, о профессоре Тараскине и, наконец, о "Конгрессе".
-- Ну как тебе? -- спросил он наконец, глядя на меня и пытаясь понять, какие из его ужасных историй мне уже известны.
-- Знаете, меня тоже громили, -- сказал я, -- но я решил, что это "маккавеи".
-- Да кому ты нужен! Разумеется, это "Конгресс"! Они всюду ищут вещи Габриэлова.
"О Господи, если это так, -- подумал я, -- то значит "брату Арьеву" поручили выманить меня из квартиры. Вот тебе и "нехватка чуткого собеседника!".
- Как фамилия этого эмиссара? -- спросил я вслух.
Барски. Грегори Барски. Прилетел из Стокгольма.
-- Еврей?
- Черт его знает! Кто их сейчас разберет? С виду довольно гладкий.
- Фамилия знакомая. И вы действительно уверены, что они упоминали мое имя?
Аркадий Ионович вместо ответа покачал головой.
- Я уезжаю, -- сказал он, -- а ты как знаешь. Я тут больше не останусь ни дня. Всем заправляет старец Н. Скажет в Висконсине слово -- и тебя тут сварят в кипятке.
- Не преувеличивайте! Не может быть, чушь какая-то.
- Еще как сварят. Ты -- младенец. Ты бы видел, как они отделали Габриэлова! Теперь на очереди Шиллер, но сами хороши! -- грустно усмехнулся он. -- Уволокли у этого шведа портфель на вокзале из-под самого носа.
-- Столько лет спокойно жили, а теперь начинается какой-то бред. И зачем им понадобился Тараскин?
-- Они ищут бывших журналистов, а Тараскин еще почище -- он работал в "Вопросах философии". Теперь его стерегут два михайловца, ходят за ним по пятам: Леха и его батяня. Я их видел сегодня на улице. Профессор в чистом костюме -- заговаривается, но совершенно трезвый. Им сняли контору в Рехавии.
- Как же ему удается не пить?!
- Попьешь тут! Ампулу вшили в одно место: нос блестит, глаза выпучены, а пить боится. Используют его -- и в расход.
- Да откуда вы все знаете?
- Знаю!
- И газета тоже при них?
Газеты фактически еще никакой нет. Иначе им не нужен был бы Тараскин. Старец дал приказ открыть газету, и теперь они роют землю, ищут толкового редактора. Управляет всем этот толстый боров. Остальные все пешки. Страшный человек. Ловит гири на шею.
- Какие гири?
- Какие-то гири. Настоящий людоед! Куинбус Флестрин. Тоже называет себя писателем. Можешь обменяться с ним опытом.
- А что это за история с Нобелевским лауреатом?
- Ах, ты и это слышал! Можно сдохнуть. "Армяшка" носится по Бен-Иегуде и всем докладывает, что он пишет лучше Бродского.
- Но вы смотрите, они и Фишера окрутили!
- Это как раз не удивительно -- Фишер чует деньги. Сам этот Барски без гроша, но старец Н. сидит на бочке с золотом! Нам-то от этого не легче -надвигается чума. Я вожу их за нос и пока ничего не подписал. Мне просто страшно. Зря ты меня не слушаешь: надо уезжать!
- Да плевать я на них хотел.
Аркадий Ионович вздохнул. Допил остатки чая. Взял двадцать шекелей и пакетик с бутербродом, который я ему завернул, и на цыпочках вышел.
Барски без гроша, но старец Н. сидит на бочке с золотом! Нам-то от этого не легче -- надвигается чума. Я вожу их за нос и пока ничего не подписал. Мне просто страшно. Зря ты меня не слушаешь: надо уезжать!
-- Да плевать я на них хотел.
Аркадий Ионович вздохнул. Допил остатки чая. Взял двадцать шекелей и пакетик с бутербродом, который я ему завернул, и на цыпочках вышел.
Глава тринадцатая
КОВЕНСКАЯ ЕШИВА "ШАЛОМ"
Встреча, о которой мне рассказывал Аркадий Ионович, меня, надо признаться, ошарашила. Теперь я уже точно выяснил, что через двое суток после эпопеи с котом Григорий Сильвестрович Барски позвонил в ковенскую ешиву "Шалом" и представился.
Он сказал, что находится в Святом городе со специальной миссией, являясь посланником "Русского Конгресса". И что не далее как этой осенью был удостоен аудиенции у Верховного ковенского Гаона! И Гаон настоял на том, чтобы, находясь в Иерусалиме, Григорий Сильвестрович обязательно заручился поддержкой ковенцев, и прочее, и прочее, и прочее. По этому поводу он и звонит.
Надо отметить, что финансовое положение ковенской ешивы было к этому моменту весьма нестабильным. На бедность, конечно, никто не жаловался, деньги вкладывались неплохо. Но с другой стороны, время было смутным, правильнее сейчас было покупать недвижимость, но коль скоро ты этим занимаешься, банковские платежи даже в Святом городе пока все-таки оставались несвятыми.
А поступления от Великого Гаона были, разумеется, как солнечный свет или как воды Мерава, но если бы им быть еще чуточку пообильнее! Кроме того, с ковенцами соперничали два других русских духовных центра: дела и у сатмарцев и у любавичских хасидов шли замечательно, и отвоевывать у них сердца новых эмигрантов тоже стоило пару копеек.
И когда Григорий Сильвестрович сказал по телефону, что Фишера в Нью-Джерси по-прежнему помнят и ценят, его пригласили в ешиву незамедлительно.
Впечатление на ковенцев Григорий Сильвестрович произвел смешанное. Что может быть общего у постигшего еврея с, извините меня, представителем "Гойского Конгресса", с настоящим русским хамом с бритым затылком и маленькими голубенькими глазками! (Не при Моисее Шкловце будет сказано: в блестящих комментариях Раши есть четкое указание, что "при прозелите, и даже при его правнуках до десятого колена, не следует дурно отзываться о неевреях!") И затылок, конечно, затылком, но что-то в глубине души подсказывало раву Фишеру, что гость этот подозрительно свой. То есть такой хват, что правильнее будет держать глаза и уши открытыми, а у человека, может оказаться, есть что сказать. Даже если допустить, что болтовня Аркадия Ионовича являлась правдой, что Барски был в опале и старец Ножницын не ставил его ни в грош, то это в жизни никому в голову прийти не могло. Он говорил о старце свободно, с большим уважением, но без тени подобострастия. Себя же Барски определил скромным литератором и художником боди арта, ну и, кроме того, безымянным солдатом "Русского Конгресса", маленьким винтиком большой машины, которую ведет старец.
Еще он сказал, что четко понимает свою ответственность перед Россией и перед российским еврейством, возвращающимся на историческую родину. И "Русский Конгресс" готов протянуть возвращающемуся еврейству руку материальной помощи. Если потребуется.
Главный упор доктор Барски делал на "последнем национальном обмене" и на русской крови, которую по заданию старца он повсюду разыскивал. Чего бы она ни стоила.
"Старец считает, что русские -- это в каком-то смысле евреи будущего! -- произнес высокопарно Григорий Сильвестрович, глядя прямо в глаза шаломовцам. -- Но в отрыве от Святой России русские становятся мировой заразой! И русская кровь, разбрызганная по планете, должна вернуться к своим истокам!"
