Сергей Клычков - Чертухинский балакирь
- Кто ты? - шепотом спрашивает опять Спиридон Емельяныч.
- Плоть твоя, Спиридон Емельяныч… твоя непомерная плоть!..
- Аминь, рассыпься!..
Да не помогает…
Девка как ни в чем не бывало: лежит и лежит, и из грудей у ней течет молоко, как из коровьего вымя с утелу…
Нечего делать: лег Спиридон Емельяныч на голом полу, от той же силы, должно быть, тут же заснул и всю ночь прогрезил, что рыжая девка катается на нем по келье верхом, и что величиной она сама с Афонскую гору, и что грудь у нее как обрыв у горы, который выходит к самому морю и висит над морем, как только - дивиться надо! - не оборвется!.. А из грудей за ночь налилось молока по самый приступок, и Спиридон плавает в нем и подняться на ноги не может… Девка сидит на нем верхом, и, слышно, она, как монастырский колокол, над головой выбивает в ухо своим проклятым боталом:
"Дон-дон-дон-Спиридон!.."
Поутру проснулся Спиридон Емельяныч, глядит - и всенощную проспал, и к ранней теперь опоздаешь… Посмотрел Спиридон Емельяныч на голые доски: вроде как никого!..
Только рясу ему словно пробило дождем!..
Так и пошло изо дня в день… Спиридон ни гу-гу никому, а сам сон и аппетит потерял, сохнуть стал и так спал с лица, что больше смахивал на худого медведя, чем на монаха…
*****
Так и промаялся бы Спиридон Емельяныч и высох в щепу, если б все не разрешилось помимо его…
Покаялся как-то ему Андрей Емельяныч, что видит он в главном соборе часто какого-то большого монаха с клобуком на голове чуть ли не в аршин величиной, потом его никогда не встречал, ни за трапезой, ни на какой монастырской работе… Этот-то самый монах будто ходит по церкви, заложивши руки за спину, как староста, и только и делает, что тушит и зажигает лампады и свечки перед образами, и ни разу не заметил Андрей Емельяныч, чтобы он при этом хоть бы как-нибудь лоб перекрестил…
- Ты бы сегодня встал рядом со мною, я тебе его покажу!..
- Наверно, это брат-келарь! У него такое лицо, словно онучей закрыто… никогда хорошо не разглядишь и редко узнаешь…
- Да нет, уж не келарь!.. Я домекался!,.
На поверке так и оказалось: вовсе не келарь!..
Как ни толкал Андрей Емельяныч Спиридона в бока, показывая чуть рукой, ничего Спиридон не увидел… Верно, что лампады которые гаснут, а какие горят, а чтобы кто-нибудь невидимо их зажигал, так этого Спиридон Емельяныч, нечего зря говорить, не увидел…
Подивились только братья такому наважденью, выйдя из церкви…
Тут-то Спиридон и рассказал брату, что и у него не все слава богу.
- Что бы это такое значило? Вот напасть какая! - сказал Андрей Емельяныч, выслушав брата с дрожью по всему телу и расставаясь у самой калитки…
- Надо крепкий пост наложить!..
- Верно, что надо… Может, перст!.. Давай-ка завтра за дело!..
- Откладывать неча: у черта каждая минутка начеку!..
Стали они оба себя бичевать втайне от монашеской братии, чтобы кто-нибудь не сглазил да не рассказал. В Афонском лесу нашли такой уголок, куда ходили грешить богомолки. Чего-чего только с собой не делали: и батогами друг дружку били до крови, и крапивой жгли по битому месту, и древесную кору вместо хлеба жрали, молились так, что у обоих ребра стали глядеть на улицу, а ничего не помогает - у Спиридон Емельяныча голая девка по-прежнему на досках лежит, и коса у нее растет с каждым днем все гуще и дольше, и становится все рыжей да отливистей, а перед Андреем во время святой службы некий монах, для всех остальных невидимый, тушит и зажигает безо всякой надобности перед образами лампады…
*****
Долго терпели братья…
Потом открылись все же игумену на духу, но игумен наложил на них такую епитимью, которая показалась им пустяком.
Скоро братья решили из монастыря убежать, не видя уже ни в чем и ни в чем не находя больше спасенья…
СОБОРНЫЙ ЧЕРТ
Разные бывают черти на свете…
…А про такого вот черта небось ни один поп не слыхал!..
Потому и не слыхал, что у себя под носом не видит!..
А есть и такой, и самый-то страшный изо всей их чертовской братии, потому что самый он… хитрый… Мудрость и простота - это от бога, а черт… глуп и хитер!..
Рассказывал про такого соборного черта брат Спиридона Андрей Емельяныч, когда они воротились с Афона домой и стали первое время жить как и не все же…
Этот самый соборный черт и был главной причиной, по которой братья дали с Афона тайно от монашеской братии тягу, оставивши после себя надолго недоуменную и нехорошую славу… Случилось это все так.
*****
Не знаю, как теперь, а в то время, про которое у нас идет речь, стояла на самой макушке святой горы небольшая церковка, построенная в дальние поры безвестным купцом памяти какого-то тож безыменного рода и неведомой земли странника и богомольца Варсонофия…
По имени если судить, так мужиком этот странник, видимо, не был, хотя после него и остался домотканый посконный армяк.
У нас, мужиков, таких имен не дают по причине их трудного на язык произношения, а также еще и из-за того, что с таким именем еще в ребятишках насмерть задразнят…
Так вот дело-то в том, что настоящего имени этого странника никто хорошенько не знал, почему при погребении уже монахи по монашеству своему нарекли его: Варсонофий!..
Этот самый странник Варсонофий и принес в свое время на Афон неугасимый в дороге огонь на копеечной свечке, которую зажег он в светлую утреню от лампады над гробом осподним в святой земле Палестине… Как уже сподобило его донести в такую даль столь малый огонь, никто хорошо и наверную не знал - тогда легче было человеку поверить, потому что куда было меньше жулья, - только монахи так объясняли всем богомольцам и странникам: донес он-де, странник божий Варсонофий, святой огонь, спрятав его в рукав армяка, а шел-де все время по берегу моря в обход, по камушкам по-за-одаль волны, которая всю дорогу бросалась на него, аки тигр рыкающий, потому что с моря, как на беду, все время, как шел Варсонофий, дул бешеный ветер в обе щеки, и от ветра того много кораблей и лодок в море потопло… Святой же огонь остался в рукаве армяка нетушимым!..
Некий купец, пожелавший остаться безвестным, был самовидцем и свидетелем прихода этого странника на Афон и всей этой истории, и во увековечение памяти его выстроил храм. Странник сей в тот же день, как пришел на гору Афон, прожил только до ранней службы: с блаженной улыбкой во все его широкое и скуластое лицо тихо преставился он во время обедни, не обронивши и после смерти горящей свечки из рук…
Смерть, объяснили монахи, поставила его пред алтарным образом в главном соборе, вынула из него с ижехерувимною песнью убогую странничью душу, а свечки с палестинским огнем в похолодевших руках не загасила… потому огонь тот от последнего вздоха за мир спасителя мира!..
Остался после странника посконный армяк, и в этом армяке и впрямь был один рукав немного прожжен. Висел он долгое время в надмогильном храме как мужичья хоругвь и святыня… Бабы прикладывались к армяку, и под ним висела железная кружка с замочком, в которую капали мужичьи полушки, как капли с крыши после большого дождя…
*****
Правда, если все это и было, так было очень давно…
Сколько лет тому будет, поди, и сами монахи счет потеряли. Теперь если пойдешь на гору Афон к нему приложиться, так от него уж, да, может, и от самого странника Варсонофия, никакой памяти и следка не осталось…
Армяк - мужичья одежа, не риза!..
Только с тех незапамятных пор на Афоне так и установилось, как безуставное правило, сторожить неугасимый огонь в лампаде пред образом Вознесения в главном соборе, кою зажег в последний раз перед ранней службой и перед своею смертью некий странник, нареченный при погребении Варсонофием…
Каждую ночь между всенощной и ранней обедней оставался при лампаде монах на череду…
Потом с течением времени малоразумные игумены стали налагать епитимью к лампаде за разную провинность, монахи шли на эту сторожу не больно охотно -как раз время, когда хоть немного всхрапнуть от молитвы и от работы. В те времена монахи сложа руки не сидели, за день так упетаются с богом да киркой, что ног не слышат… Тут же опять надо стоять на ногах, читать жития и следить за огнем, подливать в лампаду деревянное масло с елеем и держать в руках фитиль с поплавком, чтобы не упустить огонь, когда фитиль догорит и будет мигать и мелькать, как человек перед смертью мигает глазами…
С той поры соборные двери никогда не знали замка… Во всякий час дня и ночи можно было войти в него и помолиться…
*****
В тот самый вечер, как идти Андрей Емельянычу в очередь перед лампаду, позвал его брат Спиридон к себе в келью: хотел Спиридон испытать, увидит ли брат иль не увидит…
После вечерни вошли они в Спиридонову келью, и оба долго не могли прямо взглянуть на голые доски.
