Инна Кинзбурская - Дорога на высоту
Они говорили тогда то шутя, то серьезно, но еще с надеждой, не так, как теперь -- устало-безнадежно. Тогда они еще пытались шуткой отогнать подступавшую тоску.
-- Ты обещал, что будешь здесь зарабатывать кучу денег, будет у нас вилла, и мне, чтобы позвать тебя завтракать придется с первого этажа кричать на третий.
-- Зачем кричать? Я сделаю переговорник.
-- Йофи! {Прекрасно!} -- только так, на иврите, можно было выразить свой восторг.
-- Уже сейчас, пока я свободен, и сделаю. Будем привыкать.
Они впятером жили тогда в крошечной двухкомнатной съемной квартире, из спальни до кухни можно было дотянуться рукой, взять свою чашку кофе и бутерброд. И позавтракать, сидя на кровати. За столом все вместе они не помещались. Конечно, именно переговорника им тогда и не хватало.
Они еще надеялись найти работу, такую или почти такую, какую хотели, какую могли делать. Но виллы у них не будет, это они уже знали.
Прошло два года. Два года, как один длинный день.
Виллы нет. Но есть иллюзия своей крыши над головой. Живут они теперь в квартире из трех комнат, они купили эту квартиру. Взяли в банке ссуду, ссуда, как петля на шее, но лучше об этом не думать. Каждый месяц надо бросать хороший кусок в прожорливую банковскую пасть, аппетит его все растет. И нужны деньги, деньги, деньги.
Нужна работа. Но никому нет дела то того, что господин Домский -специалист, да еще какой! Он разослал свои документы по десяткам адресов, никто не пригласил его, никому неинтересно знать, что он умеет делать. Наверное, знакомство с его документами кончается на графе, где обозначена дата его рождения. Возраст Анатолия здесь уже не котируется. Следовало родиться двадцать лет спустя.
А жить надо. Надо кормить семью.
Он нанялся грузчиком в перевозочную контору.
-- Толя, -- Светлана возражала, -- ты инженер...
-- Очень нужны здесь инженеры! Разве не видишь? -- ответил он с раздражением. Потом добавил: -- Молодых берут. Или -- если приведут за ручку.
-- Толя, вот объявление. Курсы как раз для тебя.
Он прочитал, не по-доброму усмехнулся.
-- Опоздали, господа, я уже переквалифицировался.
Голова не нужна. Нужны мускулы. Он стал грузчиком. Почти год колесил по стране, поднимал, таскал, складывал. В первый дань он ездил куда-то на юг, возили пианино, какую-то мебель. Затаскивали на третий этаж. Вернулся домой -- еле-еле. Кинул на стол первую сотенную. Вроде от этого легче...
-- Толя, может, не надо?
-- Надо, -- сказал он жестко. -- Заработаем, откроем свое дело. Здесь только свое дело может обеспечить нормальную жизнь.
-- Какое дело?
-- Ну, ту же перевозочную контору, но свою. Куплю машину, найму грузчиков.
Она вздохнула.
Сотенные он привозил, но они уплывали куда-то, впрочем, оба знали, куда -на жизнь. Анатолий понял, что так не заработаешь на свою контору, и ту, чужую, бросил. Подался в Эйлат строить жилой массив.
Еще пытался шутить:
-- В Союзе за длинным рублем ездили на Север, а здесь на самый, что ни на есть, Юг, почти на экватор.
-- Естественно, -- Светлана повела плечами, -- здесь же не рубли, а шекели. За ними надо ехать в другую сторону.
Как-то, когда он приехал на пару дней домой, Светлана сказала:
-- Что-то я не вижу длинных шекелей.
-- И в самом деле -- где они?
Оба еще посмеивались, но это им давалось все труднее, шутки выходили неуклюжими, в них не надо было искать долю правды, горькая правда была на виду. Анатолий тяжело работал, но не мог заработать, на нем зарабатывал другой. От шекелей набухали карманы подрядчика, каблана. Странное какое-то название -- каблан.
Тварь, -- говорил о нем Анатолий. Он понял, что я для него находка -смыслю в электричестве, можно убивать двух зайцев, а расплачиваться за одного. И то не полностью.
-- Толя, и так -- навсегда? Ты ведь не мальчик.
-- Все-таки и мне кое-что перепадает.
-- Кое-что... И ради этого так работать? И не жить дома.
А потом у них на стройке убило парня, придавило плитой, техники безопасности здесь не водится, дорогая роскошь для каблана. Анатолий сказал, что больше не поедет. И -- поехал.
А что было делать?
Инженеры не нужны, за сорок пять -- уже и говорить не хотят. А программисты нужны? Ее пригласили сесть за компьютер? Нет, только мыть полы.
Анатолий закурил тут же, в спальне, при закрытом окне. Светлана глотнула дым, закашляла. Анатолий поднялся, приоткрыл окно, стал пускать дым на улицу, ветер задувал его обратно.
-- Толя, мне нужно рано вставать.
-- Спи.
-- И ты -- ложись.
Но он не лег, продолжал курить, комнату заполнили дым, сырость, холод. Светлана молча плотнее укуталась одеялом.
Они сидели с мамой вдвоем, Игорешка спал, Светка где-то гуляла.
Так редко выпадало, что они могли побыть с мамой вдвоем, просто расслабиться.
-- Тебе тяжело, мама?
-- А тебе?
-- Господи, эти евреи, они на вопрос отвечают только вопросом.
Светлана обняла маму, прижалась к ней, тихо погладила.
-- Ну, что делать?
-- А ничего, -- сказала мама. -- Жить. Так, значит, кому-то надо.
-- А что делать с Толей?
-- Как -- что? Быть женой. Мужчины ломаются легче. А ты -- жена.
-- Ты хочешь сказать, что быть женой -- это проклятие?
-- Ну что ты, боже упаси! Это высокое предназначение.
Жуть!
Хорошо, что они не опускаются до патетики, а говорят, посмеиваясь. Но мама именно так и думает. Жена -- терпи, держись, делай. И еще -- выгляди.
А как она, Светлана, выглядит? Хорошо бы на саму себя посмотреть со стороны.
В темном окне автобуса качнулся ее силуэт. Надо бы поправить прическу. Это было сегодня? Или вчера? Или так каждый вечер? Поправить прическу невозможно: в руках сумки, тяжелые сумки, опять забежала на рынок после занятий, вечером все дешевле. "По совместительству еще и ломовая лошадь", -подумала о себе Светлана.
Все-таки она высвободила руку, убрала упавшую на лоб прядь волос. Рука была затекшей и болела. Уже не помогают ни кремы, ни резиновые перчатки. Особенно плохо зимой.
Где-то она читала? У кого-то из больших писателей. Девушка была прекрасна, она приходила в сад и сидела всегда на одной и той же скамейке в красивом платье и в перчатках. Всегда в перчатках. Он смотрел на нее издали, потом, наконец, решился и подошел. Он был влюблен и мечтал поцеловать у нее руку. Оказалось, руки ее были ужасны. Она работала на красильной фабрике, краски изъели кожу, язвы были неизлечимы. Потому она всегда носила перчатки. А он был аристократ и хотел целовать красивые ручки. И не женился. И оченьочень страдал.
Конечно, лучше холеные ручки.
Хорошо, что никому не приходит в голову целовать руки ей, Светлане. А за компьютером можно сидеть и с такими. Было бы место за компьютером.
Когда едешь в автобусе, время твое. Можно думать, о чем угодно. И мысль цепляется за мысль, неожиданно что-то вспоминается.
Анатолий приехал на один день домой, и Светлана уговорила его пойти в гости к знакомым, тоже, как они, олимам. Сидели за столом, ели-пили. Позже пришел еще один гость, молодой человек, на вид совсем молодой, оказалось -ему тридцать семь. Это был родственник хозяев, приехал повидаться из БеэрШевы. Он тут же подсел к столу, вошел в разговор, будто тут и был, перетянул внимание на себя. Бывалый расторопный парень, подумалось Светлане, в Союзе про таких говорили, что они в Израиле не пропадут, такие в Израиле прекрасно устроятся.
-- Где работаешь? -- спросила Светлана.
-- В ночном баре.
-- Метрдотель?
-- Увы! Пока мою посуду.
Показал руки -- все изъедены. Хуже, чем у нее, Светланы.
-- Почему не надеваешь перчатки?
-- Невозможно, не буду чувствовать жир.
-- А машину хозяин не может купить для мытья посуды?
-- Может. Но зачем? Я же стою дешевле.
-- Сколько ты в стране?
-- Три года. Но если быть точным, три года, один месяц и четыре дня.
Да... Весело... Говорят, что три года -- это рубеж. Или перешагнешь его и выкарабкаешься, или уже ничего тебе не светит.
Парень балагурит.
-- Кто ты? -- спросила Светлана.
-- Профессия? Кем я был? О! Я был большим человеком.
-- Сын академика? Заслуженный изобретатель?
-- Бери выше. Я работал в ателье по пошиву женской модельной обуви.
-- О!
-- Я снимал мерки.
-- Ножки, все ножки, -- понимающе сказала Светлана.
-- И зарабатывал прилично.
-- Я думаю!
-- Да!
-- А теперь -- какие ножки такими руками? -- посочувствовала Светлана.
-- Ма лаасот?
"Ма лаасот?" Это значит "Что делать?" Так говорят израильтяне, когда выхода нет и ничего изменить нельзя, и надо продолжать жить.
Анатолий весь вечер молчал, а по дороге домой вдруг сказал Светлане:
-- Сопьется парень.
-- А может, нет, -- отозвалась Светлана.
-- Сопьется.
-- Жалко парня.
-- Всех жалко, -- отрезал Анатолий.
Можно жалеть всех. Можно. Самое главное -- не начать жалеть себя. Иначе -все, силы тогда кончатся. А так хочется иногда, чтобы тебя пожалели.
