Федор Сологуб - Том 1. Тяжёлые сны
— По-купечески, — говорил вслух; «по-мужицки», — думал про себя.
Оделся и вышел на улицу. Спать совсем не хотелось. На душе было легко, и настроение было такое, как у привычного искателя приключений перед новым интересным событием.
Мирный чиновник, проживший тихо и бесцветно треть века, ощутил вдруг в себе душу предприимчивого и свободного охотника диких пустынь, — героя Купера или Майн Рида.
Но пройдя несколько шагов привычной дорогой — к департаменту, — остановился, призадумался. Куда же, однако, идти? Все было тихо и спокойно, так спокойно, что улица казалась коридором громадного здания, обычным, безопасным, замкнутым от всего внешнего и внезапного. У ворот дремали дворники. На перекрестке виднелся городовой. Фонари горели. Плиты тротуара и камни мостовой слабо мерцали сыростью недавно прошедшего дождя.
Саранин подумал и в тихом недоумении пошел прямо вперед, повернул направо…
IIНа перекрестке двух улиц при свете фонарей он увидел идущего к нему человека, и сердце его сжалось радостным предчувствием.
То была странная, словно из средних веков, фигура.
Халат ярких цветов, с широким поясом. Высокая шапка, остроконечная, с черными узорами. Шафраном окрашенная борода, длинная и узкая. Белые, блестящие зубы. Черные, жгучие глаза. Ноги в туфлях.
«Армянин!» — подумал почему-то Саранин.
Армянин подошел к нему, сказал:
— Душа мой, чего ты ищешь по ночам? Шел бы спать или к красавицам. Хочешь, провожу?
— Нет, мне и моей красавицы слишком довольно, — сказал Саранин.
И доверчиво поведал армянину свое горе.
Армянин оскалил зубы, заржал.
— Жена большая, муж маленький, — целовать, лестницу ставь. Вай, хорошо!
— Что уж тут хорошего!
— Иди за мной, помогу хорошему человеку.
Долго шли они по тихим коридорообразным улицам, армянин впереди, Саранин сзади.
От фонаря до фонаря странное превращение совершалось с армянином. В темноте он вырастал и чем дальше отходил от фонаря, тем громаднее становился. Иногда казалось, что острый верх его шапки поднимался выше домов, в облачное небо. Потом, подходя к свету, он становился меньше, и у фонаря принимал прежние размеры, и казался простым и обыкновенным халатником-торгашом. И, странное дело, Саранина не удивляло это явление. Он был настроен так доверчиво, что и самые яркие чудеса арабских сказок показались бы ему привычными, как и скучные переживания серенькой обычности.
У ворот одного дома, самой обычной постройки, пятиэтажного и желтого, они остановились. Фонарь у ворот ясно вырисовывал свои тихие знаки. Саранин заметил:
— № 41.
Вошли во двор. На лестницу заднего флигеля. Лестница полутемная. Но на дверь, перед которой остановился армянин, падал свет тусклой лампочки, — и Саранин различил цифры:
— № 43.
Армянин сунул руку в карман, вытащил оттуда маленький колокольчик, такой, каким звонят, призывая прислугу, на дачах, и позвонил. Чисто, серебристо звякнул колокольчик.
Дверь тотчас же открылась. За дверью стоял босой мальчишка, красивый, смуглый, с очень яркими губами. Белые зубы блестели, потому что он улыбался, не то радостно, не то насмешливо. И казалось, что всегда улыбался. Зеленоватым блеском горели глаза смазливого мальчишки. Весь был гибкий, как кошка, и зыбкий, как призрак тихого кошмара. Смотрел на Саранина, улыбался. Саранину стало жутко.
Вошли. Мальчик закрыл дверь, изогнувшись гибко и ловко, и пошел перед ними по коридору, неся в руке фонарь. Открыл дверь, и опять зыбкое движение и смех.
Странная, темная, узкая комната, уставленная по стенам шкафами с какими-то пузырьками, баночками, бутылочками. Пахло странно, раздражающим и непонятным запахом.
Армянин зажег лампу, открыл шкаф, порылся там и достал пузырек с зеленоватой жидкостью.
— Хорошие капли, — сказал он, — одну каплю на стакан воды дашь, заснет тихонько и не проснется.
— Нет, мне это не надо, — досадливо сказал Саранин, — разве я за этим пришел!
— Душа моя, — убеждающим голосом сказал армянин, — другую жену возьмешь, себе по росту, — самое простое дело.
— Не надо! — закричал Саранин.
— Ну, не кричи, — остановил армянин. — Зачем сердишься, душа моя, себя даром расстраиваешь. Не надо, и не бери. Я тебе других дам. Но те дорогие, вай-вай, дорогие.
Армянин, присев на корточки, отчего его длинная фигура казалась смешной, достал четырехугольную бутылку. В ней блестела прозрачная жидкость. Армянин сказал тихо, с таинственным видом:
— Каплю выпьешь — фунт убудет; сорок капель выпьешь — пуд веса убудет. Капля — фунт. Капля — руб. Считай капли, давай рубли.
Саранин зажегся радостью.
«Сколько же надо? — подумал Саранин. — В ней пудов пять наверняка будет. Сбавить три пуда, останется малюсенькая женка. Это будет хорошо».
— Давай сто двадцать капель.
Армянин покачал головой:
— Много хочешь, худо будет.
Саранин вспыхнул:
— Ну, это уж мое дело.
Армянин посмотрел на него пытливо.
— Считай деньги.
Саранин вынул бумажник.
«Весь сегодняшний выигрыш, да своих прибавить надо», — подумал он.
Армянин тем временем достал граненый флакончик и стал капать.
Внезапное сомнение зажглось в душе Саранина.
Сто двадцать рублей — деньги немалые. А вдруг обманет?
— А верно ли они действуют? — спросил Саранин нерешительно.
— Товар лицом продаем, — сказал хозяин. — Сейчас покажу действие. Гаспар, — крикнул он.
Вошел тот же босой мальчик. На нем была красная куртка и короткие синие панталоны. Смуглые ноги были открыты выше колен. Они были стройные, красивые и двигались ловко и быстро.
Армянин махнул рукой. Гаспар проворно сбросил одежду. Подошел к столу.
Свечи тускло озаряли его желтое тело, стройное, сильное, красивое. Послушную, порочную улыбку. Черные глаза и синеву под ними.
Армянин говорил:
— Чистые капли пить, — сразу действовать будет. Размешать в воде или вине, — медленно, на глазах не заметишь. Плохо смешаешь, — скачками пойдет, некрасиво.
Взял узкий стакан, с делениями, налил жидкости, дал Гаспару. Гаспар с ужимкой избалованного ребенка, которому дали сладкое, выпил жидкость до дна, запрокинул голову назад, вылизал последние сладкие капли длинным и острым языком, похожим на змеиное жало, — и тотчас же, на глазах у Саранина, начал уменьшаться. Стоял прямо, смотрел на Саранина, смеялся и изменялся, как купленная на вербе кукла, которая спадается, когда из нее выпускают воздух.
Армянин взял его за локоть и поставил на стол. Мальчик был величиной со свечку. Плясал и кривлялся.
— Как же он теперь будет? — спросил Саранин.
— Душа моя, мы его вырастим, — ответил армянин.
Открыл шкаф и с верхней полки достал другой сосуд столь же странной формы. Жидкость в нем была зеленая. В маленький бокал, величиной с наперсток, налил армянин немного жидкости. Отдал ее Гаспару.
Опять Гаспар выпил, как первый раз.
С неуклонной медленностью, подобно тому, как прибывает вода в ванне, голый мальчик становился больше и больше. Наконец вернулся к прежним размерам.
Армянин сказал:
— Пей с вином, с водой, с молоком, с чем хочешь пей, только с русским квасом не пей, — сильно линять станешь.
IIIПрошло несколько дней.
Саранин сиял радостью. Загадочно улыбался.
Ждал случая.
Дождался.
Аглая жаловалась на головную боль.
— У меня есть средство, — сказал Саранин, — отлично помогает.
— Никакие средства не помогут, — с кислой гримасой сказала Аглая.
— Нет, это поможет. Это я от одного армянина достал.
Сказал так уверенно, что Аглая поверила в действительность средства от армянина.
— Ну? Уж ладно, дай.
Принес флакончик.
— Гадость? — спросила Аглая.
— Прелестная штука на вкус и помогает отлично. Только немного прослабит.
Аглая сделала гримасу.
— Пей, пей.
— А в мадере можно?
— Можно.
— И ты выпей со мной мадеры, — капризно сказала Аглая.
Саранин налил два стакана мадеры и в женин стакан вылил снадобье.
— Мне что-то холодно, — тихонько и лениво сказала Аглая, — хоть бы платок.
Саранин побежал за платком. Когда он вернулся, стаканы стояли как прежде. Аглая сидела и улыбалась.
Закутал ее в платок.
— Мне как будто лучше, — сказала она, — пить ли?
— Пей, пей! — закричал Саранин. — За твое здоровье.
Он схватил свой стакан. Выпили.
Она хохотала.
— Что? — спросил Саранин.
— Я переменила стаканы. Тебя прослабит, а не меня.
Вздрогнул. Побледнел.
— Что ты наделала? — воскликнул он в отчаянии.
Аглая хохотала. Смех ее казался Саранину гнусным и жестоким.
Вдруг он вспомнил, что у армянина есть восстановитель. Побежал к армянину.
