Николай Никитин - Это было в Коканде
Лихолетов носком тяжелого походного сапога пнул костер так, что из него брызнул огонь.
- Врешь! - закричал он басмачу. - Никогда не был русским этот бродяга, эта контра!
Басмач стал кричать, выкатив желтые белки, что русский мертвец именно так поступил. Он не врет.
- Ну, а зачем колодец завалили? - спросил Максимов, подступая к нему.
Кыр-Ягды посмотрел на старшину, прищурился и сделал вид, что не понял вопроса.
Грибок подошел к огню, снял котелок с костра. Кипятку не было... Вместо него на дне котелка образовалась клейкая песчаная масса.
- Эх, сторонка! - вздохнул Грибок.
- Не рассусоливать бы, а на месте всех сразу задавить! Чтобы не шлялись! - сказал один из красноармейцев колючим, резким голосом. Лицо у него было обозленное.
- Ишь ты! - подзадоривал его сосед, развалившийся возле костра. Он лежал, закинув руки, и глядел в небо.
- Что "ишь ты"? Пустыня так пустыня.
- Скорый больно, - ответил лежавший.
- Пустыня - мать разбойников... - отозвался его товарищ, потом икнул и, приложив к груди руку, сказал: - Водички бы!
Максимов сидел пригорюнившись поодаль от огня. Пойманные переглядывались, как звери, друг с другом.
Лихолетов решил дожидаться утра. Надо было дать отдых лошадям. Красноармейцы набрали травы. Огонь запылал сильнее. Никто из людей, возбужденных стычкой, не мог спать. Не хотелось. Да и какой сон на походе - вполглаза.
Возле костра сидел маленький Ванюков. Бойцы заметили, что он не отрываясь глядит в лицо трупу и отгоняет от него рукой дым, будто мух.
- Закоптит - боишься? - засмеялись красноармейцы.
Но Ванюков не обратил на эти насмешки никакого внимания. Он обернулся к Лихолетову и спросил:
- А что, товарищ начальник, вы его будто знали?
Лихолетов в ответ рассказал всю историю Зайченко, все, что он помнил: свои беседы с ним, историю Кокандской крепости, потом о боях с басмачами, о любимом командире Макарыче, о пулеметчике Капле, о борьбе с Иргаш-ханом...
Когда Лихолетов кончил свой рассказ, все бойцы примолкли.
Ванюков встал и, тронув сапогом голову трупа, спросил у Лихолетова с недоумением:
- Неужели действительно мать его прачкой была?
- Он говорил - прачка... - сказал Лихолетов.
Ванюков скрипнул зубами.
- Эх... - сказал он и отвернулся. - Лучше бы не рожать ей такую гадюку!
Когда разговоры утихли и люди стали подремывать, Александр услыхал, что его кто-то теребит за плечо. Он открыл глаза и увидел старшину Максимова, сидящего возле него на корточках.
- Товарищ начальник! - шептал он. - Не спите еще?
- Что, что такое? - пробормотал Лихолетов спросонья.
- Живой он был... - горячо заговорил Максимов. - Да мне при ребятах стыдно было признаться. Задразнят... Я, понимаете, как отдал коня Грибку да пополз меж верблюдов, сразу на н е г о навалился... Схватил за руки. Одну схватил. Другую ищу. Нету ее... Где она? Нету! Что за оказия? Тут он зубами вцепился в руку мне. Да так здорово! Тут у меня наган сам выстрелил. Как выстрелил? Прямо не знаю как.
- Ну, что делать, ладно.
- Обидно, товарищ начальник. Живьем бы! - сказал старшина с досадой. - Из-за руки все дело. Я растерялся ищу...
Снова начал он объяснять, но Александр его оборвал.
- Ну тебя. Спи. До рассвета подымай всех. До солнца выедем.
- Есть до солнца, - сказал Максимов и отошел в сторону.
Утром пограничники погнали караван к заставе. Связанные басмачи, прикрепленные поясами к седлам, уныло покачивались на своих конях. Труп Зайченко был оставлен на месте.
Когда окруженный отрядом караван скрылся, над степью появились стервятники. Они летели так низко и так уверенно, как будто уже кто-то им сообщил, что их ждет пища. Взмахивая длинными грязно-белыми острыми крыльями, они переругивались на лету и, опускаясь, тяжело шлепались о песок.
Над горизонтом загорелось мутное солнце.
39
Закончив эту операцию, группа пограничников вместе с Лихолетовым вернулась на заставу.
- Политчас немедленно организуй, - приказал Федоту Лихолетов. - Не мешкая... Полезно будет всем ребятам узнать, что за падаль ликвидировали мы... Именно всех, всю заставу собери, а не только тех, что с нами были... Я лично проведу беседу.
Рассказывая о прошлом, он увлекся. Подробно передал всю картину ночного нападения на Кокандскую крепость и все свои соображения о странном ее коменданте и тут же расписал такими яркими красками поведение Федотки в крепости, что бойцы невольно заслушались. Почувствовав это и сам зажегшись, Александр стал рассказывать и о другом: о боях с басмачами под Кокандом, об освобождении Бухары. Скромное участие Федота в этих делах вдруг тоже как-то расцвело, благодаря темпераменту Сашки. Федотка краснел, смущался, но был рад этому рассказу, чувствуя, как его командирский авторитет подымается. Затем они пообедали, и Лихолетов уехал в Ташкент. Федот его провожал.
На заставу он вернулся поздно. Невольно побрел к братской могиле. И тут он загрустил; все эти рассказы разбередили ему душу. Стоя в степи, у могильных камней, он тоже вспоминал свои мальчишеские годы, свою старушку мать и пожилого бойца Каплю. Федот думал о нем сейчас точно о своем родном отце, отцовские же черты почему-то совсем стерлись в его памяти. Капля, с его добродушным и храбрым характером, с его воркотней и вечной заботой, вставал перед ним будто живой.
Федотка присел на камни, отдаваясь воспоминаниям и наслаждаясь вечерней душистой прохладой. На заставе все затихло. Ветер тихонько ворчал в ушах. Барханы, освещенные прозрачной луной, казались выше и причудливее, чем при дневном свете. На горизонте появились три силуэта, разъезд с соседнего поста. Огромные длинные голубоватые тени всадников волочились за ними по песку. Всадники, остановив коней, будто наслаждались чистым и прохладным воздухом пустыни, потом снова разъехались в разные стороны. Лошади глухо шуршали копытами по песку.
На могиле лежала старая каменная плита. На плите была высечена надпись:
Здесь покоятся погибшие в бою
т. КАПЛЯ,
бывший комэскадрона СУЛЕЙМАН
сын батрака, родился в 27-м ауле.
ФАТИМА АЗАМАТОВА - комсомолка
и ФЕРАПОНТОВ.
В Е Ч Н А Я П А М Я Т Ь Г Е Р О Я М!
40
Обвинения, предъявленные Хамдаму, ничего не раскрыли...
Интереснее всего, что беш-арыкское дело с выстрелами под окном, с неизвестными в парандже и черной маске, с покушением на Юсупа получило совсем иной характер. Следователи свернули с этого пути, так как для обвинения Хамдама был собран другой материал: вся его жизнь с 1918 года...
Загадочная роль Хамдама в делах пресловутой Кокандской автономии, махинации в партизанском полку, история бухарского похода, кровавые расправы с личными врагами, так и оставшиеся не выясненными до сих пор, странное исчезновение младшей жены Садихон, взятки, угрозы, подозрительный выстрел на беш-арыкской площади в 1924 году - всего этого было довольно, чтобы протоколами, объяснениями, свидетельскими показаниями наполнить ряд томов огромного, пухлого дела. Однако все это было только характеристикой, собранием доводов, а не прямой уликой.
Для следователя было ясно одно - что до сих пор Хамдам гулял на свободе только в силу особых, непонятных причин!
В народе, среди населения кишлаков, в Коканде, среди старых жителей Беш-Арыка и Андархана, давно уже говорили о том, что Хамдам хочет смерти комиссара Юсупа. Всех этих маленьких людей сейчас волновал вопрос: кто победит - Хамдам или Юсуп?
41
Во второй половине октября один из подследственных по делу Хамдама встретился с ним на тюремном дворе. Хамдам остановил его.
- Эй ты, не зарывайся!.. - крикнул он арестанту. - Не показывай во вред мне. А то я сгною и тебя, и мать твою, и сестру, и жену!
- Как ты меня сгноишь? - ответил арестант. - Ты сам гниешь.
- Сегодня я здесь, а завтра дома... - махнув рукой за тюремные стены, сказал Хамдам. - Знаешь меня.
Об этом сообщили следователю, но на очной ставке Хамдам отперся от своих слов.
- Я не произносил угроз... - гордо заявил он. - Я только предупредил, чтобы этот человек давал правильные сведения. Он лжет, чтобы меня очернить и самому освободиться.
На всех очных ставках с арестованными и свидетелями, привлеченными по этому делу, Хамдам держался уверенно и сознавался только в мелочах. Не отрицая своего влияния на Беш-Арык, он решительно отверг предъявленное ему обвинение в убийстве Артыкматова.
- Старая сплетня... - сказал Хамдам. - Пусть мне докажут... Легко говорить. Все можно сказать... Я не убивал. Поручил? Кому?.. Беш-Арык жил моим именем... Теперь всё хотят свалить на меня. Все это - дурацкие слухи.
Он опроверг все свидетельские показания:
- Все лгут... Никаких колхозных растрат. Ничего не брал... Никого ничему не учил... Не вредил. Не мог... Ничего не говорил. Все лгут. Меня хотят погубить враги за то, что я истреблял мусульман... Они не могут мне простить, что я работал для советской власти. Они хитры, как змеи. Теперь они используют вас, чтобы убить меня. Если захотеть, так и голубя можно называть вороной. Делайте как хотите, я ничего не знаю...
