KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » Русская классическая проза » Ион Друцэ - Избранное в 2-х томах (Том 1, Повести и рассказы)

Ион Друцэ - Избранное в 2-х томах (Том 1, Повести и рассказы)

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Ион Друцэ, "Избранное в 2-х томах (Том 1, Повести и рассказы)" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Софья Андреевна вставила реплику:

- Лев Николаевич красуется перед ней, показывая свою лучшую, художественную сторону.

Татьяна Львовна выждала, не последуют ли еще какие замечания, и продолжала:

- "Впрочем, есть и у меня прелестное дело, от которого нет сил оторваться, - это моя школа. Нельзя рассказывать, что такое крестьянские дети, - их надо видеть. В нашем милом сословии я таких детей не видал. Подумайте - в продолжение двух лет и ни одного наказания. Никогда лени, грубой шутки, неприличного слова. Дом школы почти отделан заново, и стоит мне войти в это помещение..."

Лев Николаевич оставил альбом с фотографиями. Слушает очень внимательно, и его старческое лицо озаряется - он видит себя молодым, видит себя в окружении детворы Яснополянской школы, но вдруг открывается дверь, и входит старый, чудаковатый человечек. Стоит нелепо у дверей, и, когда Татьяна Львовна на минуту прерывает чтение, чтобы выяснить, что ему нужно, фотограф говорит Софье Андреевне:

- Мадам, я прошу прощения за свое вмешательство, но после полудня солнце слабеет, и уже после пяти часов я не смогу поручиться за качество снимков.

Лев Николаевич вспыхнул:

- Кто этот человек и о чем речь?

Старик фотограф решил, что по этикету он должен сам представиться. Долго, неуклюже раскланивался и сказал:

- С вашего позволения, Лев Николаевич, я Шапиро, фотограф из Петербурга. Лучшие писатели России, во всяком случае все те, кого мне удалось застать в живых, сфотографированы мной. Из этих фотографий я намерен создать альбом, своеобразную документальную галерею...

- Так! Галерею, стало быть! А почему не батарею, почему не эскадрон?

Софья Андреевна быстро встала, подошла, села рядом с Львом Николаевичем и сказала ласково:

- Левочка, ради бога, не волнуйся. Я пригласила фотографа сделать несколько снимков в годовщину нашей свадьбы и почти была уверена, что ты не откажешь...

К несчастью, у Шапиро была слабость входить в близкие отношения со всей своей клиентурой.

- Если не секрет, мадам, я хотел бы знать, сколько ровно лет тому назад...

Софья Андреевна смерила его грозным взглядом:

- Мы с вами, кажется, условились, что вы установите там свою аппаратуру и будете ждать...

Когда Шапиро вышел, Лев Николаевич заявил решительно:

- И не подумаю стать перед аппаратом. Фотографирование меня всегда угнетает.

- Левочка, да сколько это длится! Минута, не больше минуты.

- Тут дело не во времени, а в моем отношении к этому делу. К тому же у нас и так полон дом моих старческих фотографий! Что изменится, если к ним прибавится еще одна фотография бородатого деда?

Андрей Львович сказал с достоинством:

- Многое изменится. В печати давно пишут о разногласиях в нашем доме, и печатание фотографии о только что отпразднованной годовщине свадьбы...

Лев Николаевич был вне себя от возмущения:

- Так это еще и для печати! Ну этого только нам и недоставало. Устраивать в Ясной концертные представления для успокоения публики!

Софья Андреевна попросила:

- Левочка, если не хочешь сделать это ради меня, то сделай хотя бы в память того милого существа, которое мы оба так любили. Если б он был жив, мы бы его наверняка взяли с собой и сфотографировались бы втроем...

Толстой отошел в угол и, отвернувшись от всех, долго успокаивал себя. В эти минуты он бывал трогателен, чем-то похож на ласкового, послушного ребенка. Вот он наконец пересилил себя, чуть-чуть улыбнулся, молча кивнул.

Софья Андреевна встала.

- Спасибо, друг мой.

И, направившись к выходу, попросила сына:

- Идем. Ты станешь за Льва Николаевича, чтобы фотограф смог хорошо нацелить аппарат, а Лев Николаевич потом прямо станет на твое место, и снимок будет сделан.

Все ушли смотреть, как фотограф будет перед домом нацеливать аппарат, остался только Лев Николаевич с Булгаковым. Лев Николаевич спросил его тихо:

- Скажите, Валентин Федорович, как вы переносите эти позы перед аппаратом? Я, знаете ли, едва удерживаюсь, чтобы не выкинуть штуку какую-нибудь - задрать ногу или высунуть язык...

Булгаков улыбнулся.

- По-моему, это испытывает каждый нормальный человек, ставший перед аппаратом. Свободолюбивый наш дух не терпит гнета этих железных конструкций.

- Вы думаете? Вы уверены, что и Софья Андреевна чувствует то же самое?..

- Насчет Софьи Андреевны я не могу поручиться...

Тем временем вошел Шапиро и, низко поклонившись второй раз, сказал:

- Ваше сиятельство, все готово.

- Да не надо так низко кланяться, это я и сам умею.

- Прошу прощения...

- Да нет же, это я должен перед вами извиниться, что не очень вас приветливо встретил. Вы простите меня великодушно. То, что я говорил, относилось не к вам и не к вашему ремеслу, а сказано было совершенно по другому поводу.

Старик фотограф был готов к примирению:

- О, не стоит беспокоиться! Мы, фотографы, так же как и врачи, умеем хранить семейные тайны. Это наш профессиональный долг.

Толстой был несколько удивлен таким заявлением.

- Вот как! А что, вы хороший к тому же фотограф?

- Мне неудобно самого себя представлять, но мои снимки украшают лучшие дома русской знати, не говоря уже об иллюстрированных журналах...

У Толстого была какая-то мысль, связанная с этим делом, и он хотел ее выяснить, но долго не мог припомнить, в чем она заключается. Потом, у самых дверей, вспомнил:

- Скажите, а что вы думаете по поводу цветной фотографии? Возможно ли снять такую открытку, чтобы на ней сохранить цвет волос и глаз, и вообще цвет окружающей природы?

Старик фотограф еще раз поклонился; на этот раз у него получилось совсем хорошо.

- Я надеюсь сам дожить до того времени, и поверьте моему слову, что первый цветной снимок в России...

Толстой открыл двери, сказав сухо:

- Нет, не нужно. Я вряд ли доживу до того времени. К тому же, сказать по правде, я совершенно не верю в цветную фотографию. Чертков мне многое рассказывал об этом, но я не верю. Этого не может быть, нет.

Они вышли, Перед барским домом собралось довольно много народу: и гости, и дворовые, и нищие, и богомольцы. Софья Андреевна всем улыбалась, кланялась, и этот театр опять вывел Толстого из себя. Он встал рядом с Софьей Андреевной. Она его любовно взяла под руку, она была ласкова и добра, а он стоял усталый, сердитый, и старик фотограф так и запечатлел эту чету на сорок восьмом году после свадьбы, и это стало последней фотографией Толстого.

Весь тот день волк пролежал, не шелохнувшись, на голых скалах. Он сливался по цвету, по контуру со скалами, он, казалось, сросся с ними, став такой же скалой, по какая-то маленькая частица его существа все еще надеялась, ждала чуда, потому что такова природа всего сущего. Когда все пройдено, потеряно, проиграно, тогда ждут чуда. Бывает, оно и заявится, но редко, крайне редко; что до волков, то к ним оно вообще дорогу позабыло. Рассчитывать приходилось только на себя. В сумерках, открыв глаза, он увидел внизу под собой пропасть и долго, завороженно смотрел, как она заполняется сумерками, как тает в темноте, и эта пропасть стала последним окном в его угасающей жизни.

Ночью, когда все в яснополянском доме уже спали, когда часы пробили три, Лев Николаевич встал с постели, подошел к письменному столу, зажег свечи и записал в дневнике: "Осталась одна, последняя возможность. Надо бороться против нее добром. Только добром я смогу продлить свое пребывание в этом доме, если такое продление вообще возможно".

И вздрогнул. За его спиной, у дверей, стояла Софья Андреевна в своем ночном халате. Сказала тихо:

- Левочка, я хочу прочесть то, что ты записал.

Толстой накрыл строчки рукой.

- Я не могу тебе эту запись показать.

- Но ведь она касается меня?

- Да, это относится к тебе.

- Я не смогу нынче уснуть, если ты не покажешь мне эту запись. Я должна каждый день знать, что ты думаешь обо мне. Я твоя жена перед людьми и перед богом.

Лев Николаевич встал. Его знобило, его трясло от возмущения.

- Мои слова и мои мысли есть суть свободы моей, и я их защищу перед кем бы то ни было...

Софья Андреевна вышла, он потушил свечу и лег. Судьба всю жизнь была рядом с ним, он почти физически ощущал ее присутствие. На этот раз Судьба предсказывала, что близится, секунда за секундой, великое событие его земного бытия, и он, весь напряженный, весь внимание, лежал и вслушивался в тишину ночи. Даже его внутренний голос, его великий помощник, не ведавший ранее покоя, не признававший никаких норм, никаких пределов, вдруг умолк. Потом, после долгого ожидания, его как-то укачало, он забылся ненадолго коротким сном, а в пятом часу опять проснулся. Из соседней комнаты, из кабинета, проникал слабый свет и слышен был шелест бумаги. Лев Николаевич лежал, но его дух, его внутренний голос вдруг заговорил как никогда спокойно и решительно: "Теперь я уеду. Уеду немедленно, этой же ночью, как только стихнет шум в доме. Для того чтобы уйти из дома, мне нужно беречь силы, я не должен расстраивать себя. Теперь самое важное - сосчитать свой пульс. Ну не думай теперь ни о чем, теперь нет ничего важнее, кроме пульса правой руки. Итак, считаем: раз, два, три, четыре... Одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать..."

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*