Лев Овалов - Двадцатые годы
Он вбивал свои слова в глупые бабьи головы, но в разговор не вступал, чувствовал, может возникнуть перебранка, надо утомить слушателей, обезоружить, а потом оборвать речь и идти делать свое дело.
Слава слушал и завидовал, так просто разговаривать он не умел.
- А вы, батюшка, хотите что-нибудь сказать своим прихожанкам? - спросил вдруг Данилочкин, и Слава заметил, что Василий Семенович уже не называет священника "гражданином Тарховым".
- Что я могу сказать? - сказал отец Валерий. - Никому не посоветую идти против государственной власти. Золота у нас нет, да и серебра мало, однако Христос учит делится со страждущими последней рубашкой...
Тут одна из старух с лицом, сморщенным, как печеное яблоко, выскочила наперед.
- Испужался? - завизжала она. - Пес ты после этого, а не поп! Крест отдашь, а чем благословлять будешь?
Отец Валерий осенил старух крестным знамением.
- Шли бы вы лучше по домам!
Повернулся к ним спиной и решительно зашагал в церковь.
Гражданин Тархов повел комиссию в алтарь, там хранились серебряные чаши и блюда, подавал Данилочкину, Данилочкин передавал Введенскому, и тот записывал в тетрадь название переданного предмета.
- А золото? - спросил Еремеев.
- Золота нет, - отвечал Тархов. - Откуда в нашей церкви быть золоту?
Пошли вдоль иконостаса, с нескольких икон сняли серебряные ризы.
- А вы слушали, батюшка, что патриарх Тихон запретил церковнослужителям сдавать государству ценности? - спросил Еремеев.
- Как не слышать, - мирно отозвался отец Валерий. - Мы его воззвания по почте получили.
- Не подчиняетесь, значит, начальству?
- Не то, что не подчиняюсь, но и под суд идти нет охоты.
Данилочкин посмотрел на него:
- Значит, и об этом осведомлены?
- Так мы, Василий Семенович, газеты читаем, я думаю, аккуратнее, чем, например, товарищ Еремеев.
- А это что? - продолжал Еремеев, указывая на громадную книгу.
- Евангелие.
- А это что?
- Переплет.
- Из чего переплет?
- Серебряный.
- А что за украшения?
- Бирюза, халцедоны.
- Драгоценные камни?
- Полудрагоценные.
- Что это вы прибедняетесь? Есть верующие, есть неверующие, а полуверующих не бывает. Драгоценные или не драгоценные?
- Ну, ценные камни.
- Так и говорите. Придется забрать.
- Не могу я отдать Евангелие, я без него службу справлять не могу.
- А мы ваше Евангелие не заберем, серебро с него только снимем.
И Еремеев рывком содрал серебряную ризу с Евангелия.
- Что ж это вы...
Отец Валерий даже всхлипнул.
- Для голодающих!
Отец Валерий тронул висевший у него на груди крест.
- Тоже прикажете снять?
Еремеев хищно взглянул:
- А он серебряный?
Но Данилочкин решил проявить великодушие.
- Крест-то лично ваш или церковный?
- Крест мне был пожалован...
- Ну носите себе на здоровье!
Немного ценностей наберется в обычной деревенской церкви, и пуда серебра не нашлось, ссыпали все в корзину, понесли в исполком, еще раз пересчитать и переписать.
- Я на минуточку, - сказал Слава Данилочкину. - Сейчас вернусь...
Огородами побежал домой.
Покуда он ходил от иконы к иконе, ему все больше становилось не по себе. Голод, голод... Это не просто слова, это жизни людей, это благосостояние государства. Трудно, значит, правительству, если оно решилось собрать золото, хранимое в церквах. Ценности, накопленные церковниками, это в общем-то пот и кровь множества людей, отрывавших от себя последние копейки в пользу церкви. А ведь сколько золота еще у людей! Если бы все собрать...
Вот и у мамы лежит брошка, думал Слава. Воспоминание о свадьбе. Много, немного, но чего-то она стоит. А он знает и мирится с этим...
В доме тишина. Нигде никого. Федосея с Надеждой Павел Федорович послал на хутор полоть капусту. Одна Вера Васильевна мыла на кухне посуду.
Слава подбежал к матери, запыхавшийся, взволнованный.
- Мама, где твоя брошка?
- У меня.
- Отдай ее мне!
- Погоди, Слава, объясни.
- Видишь ли, мамочка, собирают золото для голодающих...
- Ты очень щедр! А если с нами что случится? Это все, что у нас есть на черный день.
- Он уже пришел, черный день. Не для нас. Для таких, как мы...
Вера Васильевна могла затеять разговор надолго, а Слава торопился, брошка нужна немедленно.
- Если ты не отдашь брошку, я уеду и ты никогда, - слышишь? - никогда уже меня не увидишь!
Из корзиночки с бельем достала Вера Васильевна металлическую коробочку с пуговицами, в этой коробочке и хранилась пресловутая брошка, завернутая в папиросную бумагу.
Так же стремительно, как бежал домой, Слава понесся в исполком.
Члены комиссии окружили стол, на котором разложены вещи из потускневшего серебра, дароносица, чаша для причастия, кадило, оклады с икон...
Введенский начисто переписывал акт об изъятии ценностей.
Данилочкин строго посмотрел на Славу.
- Где это ты пропадал?
Теперь следовало незаметно присоединить ко всем этим церковным вещам мамину брошку.
Он выбрал себе в соучастники Данилочкина и быстро положил брошку в дароносицу.
- Василий Семенович, тут еще какая-то брошь. Похоже, что с бриллиантами.
Данилочкин догадался, кто ее принес, и вступил в игру.
- Отнес небось кто-нибудь попу на сохранение, а теперь пойдет на доброе дело...
Упомянули в акте и брошь: "женское украшение из золота пятьдесят шестой пробы с прозрачными белыми камнями".
Однако Данилочкину хотелось знать, откуда взял ее Слава.
Отвел Славу к окну.
- Откуда она у тебя?
Слава замялся.
- Все ясно, - догадался Данилочкин. - Изъял у своего дяди?
- Какого дяди? - удивился Слава.
- Как какого - у Астахова.
- Какой же он мне дядя? - возмутился Слава.
- Да я тебя не корю, - примирительно сказал Данилочкин. - Правильно поступил, об этом даже написано: грабь награбленное, ведь не для себя взял, а для государства.
26
Всего три дня отпущено товарищу Ознобишину на поездку в Успенское, а сколько уже событий позади: похороны Ивана Фомича, встреча с Марусей, участие в изъятии церковных ценностей...
Только для родной матери нет времени!
Накануне отъезда он пришел домой с твердым намерением провести остаток дня с Верой Васильевной и Петей.
А Вере Васильевне просто необходимо поговорить с сыном.
- Все бегаешь, не посидишь, - упрекнула его мама. - А мне ведь не с кем посоветоваться...
Слава порывисто обнял мать.
- Я удивилась, что ты приехал, - призналась она. - До Малоархангельска неближний путь. Как это ты узнал о похоронах? Смотрю, подходишь прощаться...
- Ты разве была в церкви?
- Ох, Слава, Слава... Где ты только витаешь? Ничего не замечаешь. А потом исчез. Ты что, ходил на поминки?
- Ну что ты! Меня известила Ирина Власьевна.
- Для нее это страшный удар, да она еще на сносях.
Однако смерть Никитина удар не для одной Ирины Власьевны, это удар для всего Успенского, школа держалась Иваном Фомичом.
- А где ты сейчас пропадал?
- Гулял.
Он не хотел говорить, что ходил повидаться с Марусей.
- Ты голоден?
Она накормила сына, на кухне у Надежды одни щи, но Вера Васильевна нашла в кладовушке несколько яиц.
- Поживешь дома?
Слава виновато развел руками.
- Завтра обратно, ты не представляешь, какая у нас там горячка.
Вечер он провел с мамой и с Петей. Все трое не могли наговориться. Вера Васильевна мельком, почти не жалуясь, обронила несколько слов о том, что ей с Петей жить становится все труднее. Если бы Петя не работал наравне с Федосеем, пришлось бы еще хуже.
Перед сном Слава не выдержал.
- Мама, а Маруся Денисова еще учится? - спросил безразличным тоном. Ей на будущий год кончать?
- Что это ты ее вспомнил? - удивилась Вера Васильевна.
- Встретил в церкви, - объяснил Слава. - Как похорошела!
- А ты заметил? - Вера Васильевна улыбнулась. - Первая на селе невеста.
- А за нее сватаются? - с тревогой спросил Слава.
- Уже не раз, - сказала Вера Васильевна. - Но она не торопится.
- И не надо, - поспешно согласился Слава. - Зачем бросать школу?
Но дальше он о Марусе говорить не захотел, принялся расспрашивать Петю о всяких деревенских новостях.
Утром пришла Надежда, позвала завтракать.
Вера Васильевна удивилась, Павел Федорович и Марья Софроновна ели отдельно от Веры Васильевны и Пети.
- Павел Федорович наказывали непременно...
Не иначе, их звали за общий стол по случаю приезда Славы.
Так оно и оказалось. Для обеда рановато, но по обилию блюд ровно бы и обед: куриная лапша и отварная курица, жареная свинина на сковородке, пшенная каша, творог.
Давно Слава не видел такого стола, да и Вера Васильевна с Петей отвыкли от подобного изобилия.
- Ну, Вячеслав Николаевич, с приездом, - приветствовал Славу Павел Федорович. - Твоя мамаша чего-то от нас отгораживается, а мы всегда рады посемейному...
Даже Марья Софроновна улыбнулась.
