Гайто Газданов - Том 3. Романы. Рассказы. Критика
– И горячий взгляд женских глаз.
– Это вы откуда?
– Мои собственные слова, только переделанные. Это я такое стихотворение написал, когда был влюблен, еще в России.
– В размер как-то не укладывается.
– Ну, чудак вы человек, в стихотворении моем было иначе. Разве можно в стихах так выражаться – «и горячий взгляд женских глаз»? Это последняя проза, ерунда, ничего поэтического.
– А как же у вас было в стихотворении? Он закрывает глаза и цитирует:
И пламенный взор твоих глаз,
Который в моих отражался.
Потом опять читает:
Все это было, было, было,
Свершился дней круговорот,
Какая ложь, какая сила
Тебя, прошедшее, вернет?
– Но это уже не мое…
Мне почему-то неловко сказать, что я знаю эти стихи. Думаю о том, как все это нелепо: ночь, Париж, старый оборванец у стойки кафе цитирует Блока. Спрашиваю, не нужно ли ему денег?
– Конечно, нужно. Всем деньги нужны, даже Ротшильду или Рокфеллеру. Им даже больше, чем мне. Потому что – что такое Ротшильд без денег? – дырка, ничто. А я – такой, как я есть, и с деньгами и без денег. Спасибо за предложение, но я у вас не возьму. Обойдусь.
Проходит несколько дней – опять встречаю его у стойки, опять ночной разговор. Говорит он, я слушаю. Говорит о том, что воспоминания обычно неподвижны. И потом прибавляет:
– Но не всегда, конечно. Жил я не так давно в небольшом городке, здесь, во Франции. Работал на фабрике. И вот как-то выпил я и вышел за город, в поле. Солнце уже заходило, лето, тепло. И вот иду я, и что-то со мной странное, не могу понять. Потом останавливаюсь, оборачиваюсь и вижу: за мной, как в строю, беззвучно идут люди, десятки людей: товарищи, которые давно убиты, другие, о которых я ничего не знаю, – как будто вот я двигаюсь и вся моя жизнь волнами льется за мной. Ну, думаю, допился. Страшно было, знаете. Не дай Бог, когда воспоминания приходят в движение.
Так прошла зима. Я его встречал раз в неделю, раз в две недели, – все такой же, без работы, в том же пальто. Но крепкий человек – ясные глаза, уверенный взгляд. Прошла весна, наступило лето. И вот однажды, совсем под утро, когда я вошел в кафе, он точно из-под земли вынырнул и оказался рядом со мной.
– Я вас всю ночь ждал. Предлагают работу в провинции. На билет, чтобы доехать, нужны деньги, там комнату снять и прожить неделю, – тоже надо заплатить. Помните, вы мне предлагали? Теперь я у вас могу попросить, – знаю, что верну.
Я дал ему деньги, он пожал мою руку, ушел – и пропал.
Проходили недели, месяцы, – как в воду канул. Опять наступила зима. И вот как-то в январе иль феврале я вошел ночью в кафе и увидел его: котелок, черное пальто, бритое лицо, воротничок, галстук.
– Разрешите вас приветствовать шампанским и, кстати, вернуть вам мой долг.
– Как работа?
– Ничего, благодарю вас. Провинция только, знаете, скучновато. Люблю Париж.
– Но зарабатываете-то вы прилично?
Пожимает плечами: – Какое это имеет значение? Мы вышли с ним из кафе, он небрежным жестом остановил проезжавшее такси – и уехал на вокзал.
А еще через полгода он опять появился – в таком же виде, в каком я его встретил первый раз.
– Что случилось?
– Да все то же самое. – Он морщится, ему явно неловко. – Как это в Библии сказано? «Возвращается ветер на крути своя». Сколько раз уже было. Живешь, работаешь. А потом, в один прекрасный день, – вдруг та же самая мысль: для чего? И зальешься. А потом придешь в себя, – все ухнуло, все пошло к чертовой матери.
Потом полковник Смирнов снова исчез. Опять прошло много месяцев. Однажды днем иду по бульвару Пор Руаяль, слышу, кто-то бежит за мной. Оборачиваюсь – он: опять в совершенно приличном виде. – Нашел работу. – Где, какую? – Как всегда. Я ведь по специальности инженер-электротехник.
Об этом он мне сказал только на третий год знакомства.
Потом я видел его много раз. Он знал мой адрес и время от времени приходил ко мне. Как-то явился ранней осенью и сказал, что ему нужно тридцать франков.
– Можно узнать, почему именно тридцать?
Он посмотрел на меня, выражение глаз у него было такое, точно он смотрел куда-то вдаль. Потом сказал:
– До зарезу. Букет цветов, обед, комната в гостинице: сегодня вечером из Ниццы приезжает Нина. Вы можете себе это представить: Нина!
– Я не знал, что она приезжает. Простите, а кто такая Нина?
Он покачал головой и ответил:
– Этого вы никогда не поймете. Но без тридцати франков я не уйду.
Потом он вышел, потом опять позвонил и, не переступив порога, сказал:
– Никто так не умел любить, как она. И бросился бегом вниз по лестнице.
За год до начала войны – давно ушел поезд, в котором Нина уехала из Парижа, – он пришел попрощаться: он уезжал, как он сказал, к «чухне», то есть в какое-то балтийское государство, – куда его будто бы пригласили преподавать баллистику в военном училище.
* * *Ходит по Парижу старичок-калмык, с узкими монгольскими глазами и бесчисленными морщинами на желтом широком лице. – Обращается к прохожим и бормочет:
– Мелочи имеете? Мелочи имеете?
Никто, кроме русских, его, конечно, не понимает, пожимают плечами, считают, вероятно, тихо помешанным. Когда он задает мне свой обычный вопрос: – Мелочи имеете? – я спрашиваю: – Почему мелочи? – Крупные не дашь.
Проходит несколько месяцев. Зимой он появляется в чем-то похожем на длинную ватную кофту, точно это и не Париж, а Оренбургская степь. И опять этот виляющий взгляд узких монгольских глаз и древнее лицо: я сразу вижу перед собой безводные степи, юрту, тень Чингисхана. – Мелочи имеете? Мелочи имеете? – Свои несложные фразы он всегда повторяет почему-то два раза.
– Что, старик, трудно жить? – Трудно, трудно, мелочь надо, кушать надо, мелочь надо, кушать надо. – И сквозь это его бормотанье на чужом языке, которое я потом долго вспоминаю, всегда возникает – точно через степные столетия – это древнее желтое лицо. – Читать умеешь? – Кому читать нужно? Кому читать нужно? Жить нужно, читать не нужно.
Действительно, что же ему читать? Зачем?
Проходит несколько лет. Рассказываю одному знакомому о калмыке. Он спрашивает: – А вы знаете, чем он занимался и чем все это кончилось? Не читали в газетах года два тому назад? – Нет. Знаю, что просил милостыню. – Не только это.
И вот оказалось, что калмык давал таким же нищим, как он, деньги в рост, под какие-то чудовищные проценты. Был богат и все свое состояние носил с собой, довольно крупную сумму. Какой-то юноша, незадолго до этого выпущенный из тюрьмы, ночью зарезал старика-калмыка, и сбежал с его деньгами, но через несколько часов был пойман, снова посажен в тюрьму и позднее гильотинирован.
* * *В трудные времена, первые послевоенные годы, звонок; отворяю дверь, на пороге высокий, очень пожилой человек. – Разрешите войти? – Пожалуйста. – Он курит папиросу с длинным мундштуком. Когда начинает говорить, у него все время то съезжают, то поднимаются вверх плохо сделанные вставные зубы какого-то редкого лило-ватого цвета. Через некоторое время выясняется, что он ошибся адресом – он думал, что я имею какое-то отношение к благотворительному обществу. – Нет, я никакого отношения к благотворительным организациям не имею. – Но у вас есть знакомства? – Конечно, у кого их нет? – Так вот, дело в следующем. – За этим идет длиннейший рассказ о его жизни. Он бывший присяжный поверенный, что, впрочем, видно по его любви к метафорическому стилю: «в вихре революционных событий», «в огне гражданской войны», «на фоне этой исторической трагедии». Вспоминаю фразу, которую я читал в воспоминаниях какого-то знаменитого адвоката, что-то вроде этого: «И на мрачном фоне зарождающейся реформы ярко горела персональным факелом индивидуальная совесть молодого помощника присяжного поверенного…» Словом, «жизнь прошла». В подтверждение этого он приводит цитату в стихах. Средств никаких. Сын его давно в Америке, но денег не присылает и на письма не отвечает. Нужна комната с минимальными удобствами, питание, одежда. Даю адрес благотворительной организации, который случайно знаю. Он благодарит и уходит.
А через несколько месяцев является опять, такой же длинный, с тем же мундштуком, с тем же выражением глаз. – Вы знаете, я всегда любил Ривьеру. Мне надо жить на Ривьере. Климат для меня подходящий, у меня больное сердце, тяжелый груз личных воспоминаний, как у всех, кого волны жестоко трепали в житейском море. Кроме того, боли в желудке, вы сами понимаете. Надо что-то сделать. Необходимо поехать на Ривьеру, там нужна комната с минимальными удобствами, питание, одежда. Что вы думаете? Как нужно действовать? – Не знаю, как вам помочь. – Он вздыхает и говорит:
– Я давно пришел к убеждению, что энергия побеждает в жизни все. Я всегда надеялся только на свою собственную энергию, и вот, смотрите, другой бы на моем месте, может быть, давно умер, а я жив, и у меня даже сын в Америке – а какой с него толк? Ну, простите, что я вас побеспокоил. Я бедный человек, вы знаете, бедный, старый человек, и все, что у меня осталось, это немного воспоминаний и немного энергии. Но разве на это можно прожить и поехать на Ривьеру?
