Александр Грин - Том 4. Алые паруса. Романы
Думается, что справедливы суждения об универсальной, общечеловеческой значимости образов Грина[30], и не следует искать в его произведениях «поэтического заострения тенденций общественного бытия», изображения и разоблачения «характерных примет капиталистической системы», «буржуазной морали» и т. п.[31]
Писатель напряженно искал «наиболее общий строй природы, цивилизации, истории, человеческой психики». Поэтому мечтатель Грин, создавший «свою наивную, но проницательную феноменологию приключений человеческого духа в начале XX века», сегодня предстает перед нами еще и как «мыслитель – автор причудливых и емких парабол об уделе человеческом. Они еще не раз помогут людям…»[32].
Алые паруса*
Феерия. Отдельное издание. – М.-Пг.: Л. Д. Френкель, 1923. 141 с. Глава «Грэй» печаталась ранее в газете «Вечерний телеграф» (Литературный подвал) – Пг., 1922, 8 мая, № 1, с. 3–4. При жизни А. С. Грина феерия вышла еще раз отдельным изданием (Харьков: Пролетарий, 1926. 116 с), была включена в ПСС – т. 12. Корабли в Лиссс. Повести и рассказы. Л., Мысль, 1927.
Каперна. – Не случайно, вероятно, название селения было выбрано Грином по ассоциации с Капернаумом – «городом древней Палестины, жителям которого, по евангельскому преданию, Иисус предрек суровую участь за нечестивость» (Ковский В. Е. Романтический мир Александра Грина. М., 1969, с. 87).
«Летучий Голландец» – по средневековой морской легенде, призрачный корабль без экипажа или с экипажем из мертвецов, обреченный никогда не приставать к берегу; обычно предвестник бури.
Фантом – призрак, привидение, созданные воображением.
Лафит – сорт вина.
Аликанте – вино, названное по местности в Испании.
Кромвель Оливер (1599–1658) – деятель Английской буржуазной революции XVII в. (как бы «совмещал» в себе Робеспьера и Наполеона в событиях английской революции).
Робин Гуд – легендарный герой английских народных баллад, боровшийся с нормандскими завоевателями, неустрашимый атаман разбойников, защитник обиженных и бедняков.
Орфей – в древнегреческой мифологии сын музы Каллиопы, завораживавший своим пением не только людей, но и диких зверей, деревья, скалы, реки. Мифы об Орфее – участнике похода аргонавтов, изобретателе музыки, верном возлюбленном Эвридики, спустившемся за ней в царство мертвых Аид, использованы в литературе, изобразительном искусстве и музыке.
Арабеска – музыкальное произведение, изящное, причудливое и непринужденное по своему мелодическому строю.
Бёклин Арнольд (1827–1901) – швейцарский живописец, представитель символизма и стиля «модерн»; в фантастических сценах, часто на мифологические темы, сочетал символику с натурализмом («Остров мертвых», 1880).
Иона – библейский пророк, по преданию, побывавший в чреве кита и вышедший оттуда невредимым.
Пороховая ступка Бертольда. – Одним из первых изобретателей пороха и огнестрельного оружия в Европе XIV в. считается немецкий монах Бсртольд Шварц.
Аспазия (Аспасия) – выдающаяся женщина Древней Греции, отличалась умом, образованностью и красотой; в ее доме собирались художники, поэты, философы. Жена афинского вождя Псрикла (с 445 г. до н. э.).
Один из первых рецензентов феерии отмечал: «Милая сказка, глубокая и лазурная, как море… Грин любит выдумку, маскарад, экзотику, все необычное и не похожее на действительность, но в свои произведения он обязательно вносит душу, жизнь…» (Красная газета. Веч. вып. Пг., 1923, 29 марта, с. 6). Резко противоположное мнение высказал другой критик, назвав повесть «паточной феерией»: «…какая же это дешевая сахарная карамель! И кому нужны его россказни о полуфантастическом мире, где все основано на „щучьих велениях“, на случайностях… Пора бы, кажется, делом заняться» (Литературный еженедельник: издание «Красной газеты». Пг., 1923, 27 января, с. 15). Отдадим должное проницательности критика Н. Ашукина: «Новая книге Грина на титульном листе названа повестью, но на шмуцтитуле стоит другой подзаголовок: феерия. Мы не знаем, есть ли в этом различии подзаголовков воля автора или (что теперь часто) типографская ошибка; ошибка в данном случае счастливая. Сказочное волшебство феерни, сливаясь с четкостью жизненных образов повести, делает „Алые паруса“ книгой, волнующей читателя своеобразным гриновским романтизмом» (Россия. М.-Пг., 1923, № 5, с. 31). Неиспользованные варианты феерии свидетельствуют о том, как долго искал Грин форму повествования, точно отвечающую его замыслу.
Повесть была задумана в 1917–1918 гг. В период гражданской войны А. Грин был мобилизован в Красную Армию и некоторое время служил связистом. В его вещевом мешке хранилась смена белья и главы начатой повести «Красные паруса». Писатель сделал первый набросок – мысли его кружили вокруг революционного Петрограда. Очевидно, что город не вызывал у него восторга. Напротив, нагнеталось ощущение подавленности и отчуждения: «…разрушение можно было подметить в лицах даже красногвардейцев, шагавших торопливо, с оружием за спиной, к неведомым целям… Нева казалась пустыней, мертвым простором города, покинутого жизнью и солнцем… В атмосфере грозной подавленности, спустившейся на знакомый, но теперь чужой город, было нечто предвосхищенное: де Лом (один из неиспользованных образов первого варианта феерии. – А. Р.) как бы пришел из будущего в теперешнюю, ставшую прошлым, историческую эпоху. Так бы почувствовал себя человек нашего времени, обращенный к наполеоновским войнам или к французской революции…» (ЦГАЛИ, ф. 127, оп. 1, ед. хр. 1). Творческое воображение Грина искало «необычных обстоятельств», способных передать его жажду преодоления «некоего длительного несчастья или ожидания», как сказано в этом первом наброске феерии. В нем стоит обратить внимание и на фразу о «фантастической войне всех против всех, напоминающей циклон, где место пыли заняли человеческие дела и судьбы…».
Неиспользованные варианты обнажают далеко не радужные настроения, владевшие писателем в момент работы над повестью. «Живая мечта» – так говорил А. Грин в первом варианте рукописи о содержании будущего произведения. Однако «источники питания» она получала исключительно от страстной («почти религиозной», как сказано в самой повести) веры в чудо, а не от настроений действительной жизни. Ибо «даже в чаду горчайших разочарований» люди не отвращают взор от надежды – «от замкнутого свитка судьбы, в котором, как они знают, кроется для них верное обещание» (ЦГАЛИ, ф. 127, оп. 1, ед. хр. 2, л. 38–38 об.).
«История „Красных парусов“, – писал А. Грин в первом варианте повести, – видимо, осязаемо началась с того дня, когда благодаря солнечному эффекту я увидел морской парус красным, почти алым… Надо, оговориться, – подчеркивал далее А. Грин, – что, любя красный цвет, я исключаю из моего цветного пристрастия его политическое, вернее – сектантское, значение… Цвет этот – в многочисленных оттенках своих – всегда весел и точен. Приближение, возвещение радости – вот первое, что я представил себе…» Грин настойчиво фиксирует внимание на «зрительном», а не «условном» (политическом, сектантском) восприятии «красного» цвета[33]. Возможно, что именно с целью оградить себя от подобных ассоциаций он и переименовал «красные» паруса в «алые».
В окончательном тексте феерии цвет этот насыщен глубоким символическим смыслом, ассоциируясь с образом «огня». В гриновской поэтике он всегда взаимодействует с другим емким образом – «воды». У Грина есть рассказы «Огонь и вода», «Белый огонь», «Земля и вода», «Огненная вода» – под таким названием он даже намеревался создать роман (ЦГАЛИ, ф. 127, оп. 1, ед. хр. 31, л. 36–39). Здесь стоит напомнить, что в фольклоре на основе образов «огня» и «воды» строится символика счастья. Герой рассказа «Белый огонь» выходит по ручью к своей мечте о «высоком искусстве» – к группе мраморных статуй, издали как бы горевшей «белым огнем». Герой рассказа «Огонь и вода» несет свою любовь к семье – огонь его души – через залив, не замочив ног, будто ступая по воде. Вот и в самом начале феерии Ассоль держит в руках маленькую игрушку – кораблик с алыми парусами: «Пламенный веселый цвет так ярко горел в ее руке, как будто она держала огонь. Дорогу пересекал ручей». Своеобразно объединенные уже в прологе, образы «огня» и «воды», получая и другие «имена», прошивают всю художественную ткань произведения. «Огонь» алых парусов кораблика-игрушки, следуя по течению ручья, выводит девочку Ассоль к-предвестнику ее судьбы, сказочнику Эглю. Под «пламенем» алых парусов Ассоль-девушка и Грэй уплывают в поисках «прекрасного несбыточного»; «вода», символизирующая движение и освобождение, уносит их к новым берегам познания и творчества. В этом, по всей вероятности, и состоит суть «Секрета» (так характерно назван корабль Грэя), заключенного в содержании феерии. Синонимами «алого» здесь становятся не «красное», а «пламенное», «огненное», «пылающее». Смысл, наполняющий эти символы, имеет отношение прежде всего к Ассоль. «Зерном пламенного растения» называет А. Грин высокие свойства ее души. (Характерно, что все худшее в человеке писатель назовет в романс «Блистающий мир» «косным пламенем невежественного рассудка».) В некий символ сгущается в повести и стихия противоположная, враждебная Ассоль, – это дым Каперны. Знаменательно, что «дымное» выступает у Грина в одном контексте с «красным»: «…над красным стеклом окон носились искры дымных труб». И в этом дыму Грэю впервые пригрезилась девушка. Аллегорический смысл, заключенный в слове-символе «вода» (ручей, море и т. п.), служит в феерии раскрытию свободолюбивых побуждений Грэя, который, «как парус, рвался к восхитительной цели». Предстоящая встреча героев обозначается в повести через взаимодействие названных символов. Поэтому «огненное», «пламенное», «алое» так или иначе входят в текст повествования о Грэе, предвосхищая его соединение с Ассоль – то есть с «огнем» ее души («Грэй лег у костра, смотря на отражавшую огонь воду»). И наоборот, в преддверии их встречи в описании предощущений героини появляются образы, связанные с «водой»: Ассоль «снился любимый сон», но, проснувшись, «она припомнила лишь сверкание синей воды, подступившей к сердцу с холодом и восторгом». О том, сколь существенным был для Грина внутренний смысл, претворяемый через взаимопроникновение названных символов, свидетельствуют и черновики феерии. В одном из них находим, например, следующее: «Девочка, воображая исполненную мечту, видела опрокинутый над пылающей синью моря свет, а между морем и светом торжественный свет алых ветрил – веселый и бесконечно радостный» (ф. 127, оп. 1, ед. хр. 2).
