Павел Мельников-Печерский - На горах. Книга первая
— А с рыбы-то нешто не берете? — спросил, усмехнувшись, Герасим.
— Ишь ты! — вскрикнул на всю лавку Марко Данилыч. — Применил избу к Строганову двору!.. К чему святыню-то приравнял?.. Хульник ты этакой!.. Припомнят на том свете тебе это слово, припомнят!.. Там ведь, друг, на страшном-то суде Христове всяко праздно слово взыщется, а не то чтобы какое хульное?.. Святые иконы к рыбе вдруг применил!.. Ах ты, богохульник, богохульник…
Битый час торговались. У обоих от спора даже во рту пересохло. Ровно какой благодати возрадовался Марко Данилыч, завидев проходившего платочным рядом парня: по поясу лубочный черес со стаканами, хрустальный кувшин в руке. Во всю ивановску кричит он:
— А вот малиновый хороший, московский кипучий! Самый лучший, с игрой, с иголкой — бьет в нос метелкой! Не пьян да ядрён, в стаканчик нальем!.. Наливать, что ли, вашей милости-с?
Один за другим четыре стакана «кипучего, самого лучшего» выпил Марко Данилыч и, только что маленько освежился, опять принялся торговаться. На сорока восьми рублях покончили-таки… Стали иконы подбирать — и за этим прошло не малое время. Каждую Смолокуров оглядывал и чуть на которой замечал хоть чуть-чуть видное пятнышко, либо царапинку, тотчас браковал, подавай ему другую икону, без всякого изъяну. Без малого час прошел за такой меледой, наконец все отобрали и уложили. Надо расплачиваться.
Вынул бумажник Марко Данилыч, порылся в нем, отыскал недоплаченный вексель Чубалова, осмотрел его со всех сторон и спросил перо да чернилицу. Чубалов подал.
— И это в уплату запишем, — сказал Смолокуров, обмакивая перо.
— Так точно, — слегка нахмурясь, молвил Чубалов. — Только зачем же вам, Марко Данилыч, утруждать себя писаньем? Останные сейчас же отдам вашей милости как есть полной наличностью, а вы потрудитесь только мне векселек возвратить.
— И так можно, — сказал Марко Данилыч, кладя перо на прилавок. — Я, брат, человек сговорчивый, на все согласен, не то, что ты, — измучил меня торговавшись. Копейки одной не хотел уступить!.. Эх, ты!.. Совесть-то где у тебя?.. Забыл, видно, что мы с тобою земляки и соседи, — прибавил он…
— Нельзя, Марко Данилыч, богу поверьте, — возразил Герасим Силыч…
— Ну ладно, ладно, бог уж с тобой, сердца на тебя не держу, — сказал Смолокуров. — Неси-ка ты, неси остальные-то. Домой пора — щи простынут…
— Сию минуту, — молвил Чубалов и пошел наверх в палатку.
Подошел Марко Данилыч к тем совопросникам, что с жаром, увлеченьем вели спор от писания. Из них молодой поповцем оказался, а пожилой был по спасову согласию и держался толка дрождников, что пекут хлебы на квасной гуще, почитая хмелевые дрожди за греховную скверну.
— Да почему же не след хлеб на дрождях вкушать? — настойчиво спрашивал у дрождника поповец.
— Потому и не след, что дрожди от диавола, — отвечал дрождник. — На хмелю ведь они?
— На хмелю.
— А хмель-от кем сотворен?
— Творцом всяческих господом, — отвечал молодой совопросник.
— Ан нет, — возразил дрождник. — Не господом сотворен, а бесом вырощен, на пагубу душам христианским и на вечную им муку. Такожде и табак, такожде и губина, сиречь картофель, и чай, и кофей — все это не божье, а сатанино творение либо аггелов его. И дрожди хмелевые от него же, от врага божия, потому, ядый хлеб на дрождях, плоти антихристовой приобщается, с ним же и пребудет во веки… Так-то, молодец!
— А покажи от писания! — с задором отвечал ему на то молодой поповец.
— Изволь, — промолвил дрождник и, вынув из-за пазухи рукописную тетрадку, стал по ней громогласно читать: "… Сатана же, завистию распаляем, позавиде доброму делу божию и нача со бесы своими беседовати, как бы уловити род человеческий во свою геенну пианством, наипаче же верных христиан.
И выступи един бес из темного и треклятого их собора и тако возглагола сатане: "Аз ведаю, господине, из чего сотворити пианство; знаю бо иде же остася тоя трава, юже ты насадил еси на горах Аравитских и прельсти до потопа жену Ноеву…
Пойду аз и обрящу траву и прельщу человек". И восстав сатана со престола своего скверного, и поклонися тому бесу, честь воздая ему, и посади его на престоле своем… и нарече ему имя «пианый бес». И научи той пианый бес человека, како растити солод и брагу делати… Тако умудри его бес на погибель христианом"[347].
— А какое ж это писание? Кто его написал? В коих летех и кем то писание свидетельствовано?.. Которым патриархом или каким собором? — настойчиво спрашивал у старого дрождника молодой совопросник.
— Захотел ты в наши последние времена патриархов да соборов! — с укоризной и даже насмешливо ответил ему дрождник. — Нешто не знаешь, что благодать со дней Никона взята на небо и рассыпася чин освящения, антихрист поплени всю вселенну, и к тому благочестие на земле во веки не воссияет…
— Не «Цветником», что сам, может, написал, а от писания всеобдержного доказывай. Покажи ты мне в печатных патриарших книгах, что ядение дрождей мерзость есть пред господом… тем книгам только и можно в эвтом разе поверить. — Так говорил, с горячностью наступая на совопросника, молодой поповец. — Можешь ли доказать от святого писания? — с жаром он приставал к нему.
— Могу, — спокойно отвечал дрождник. — Проклятие на дрожди в десятой кафизме положено, во псалме Давыдове: «Исповемся тебе, боже». Забыл?.. «Дрождие его не изгидошася испиют вси грешние земли»[348]. Ну-ка, ответь, что сии словеса означают?
— Да где же тут проклятие-то? — спросил несколько озадаченный поповец. — На дрожди-то где проклятие? Проклятие на дрожди покажь ты нам!
— Изгидошася! Что означает, по-твоему, это самое слово? Как скажешь? — спрашивал молодого поповца седоватый дрождник и проговорил свои слова так властно и решительно, будто спорный вопрос о догмате на Вселенском соборе решал.
— Изгидошася?.. Ты говоришь: «изгидошася»…— начал было отвечать ему смущенный нежданным вопросом поповец. — А ну-ка, сам скажи мне, что такое означают те святые словеса Давыдовы?
— Изгидошася…— решительно сказал дрождник, будто тем словом все писание истолковал.
— Да что ж такое означает то слово «изгидошася»? — приставал рьяный в словопрениях молодой, но много начитанный поповец.
— То и означает, что прокляты дрожди. Одно слово — «изгидошася»… Понимаешь али нет? — Толковал свое дрождник. — Изгидошася — проклято значит. Вот тебе и сказ.
И доспорились до раздраженья, особливо молодой. Глаза горят, лицо пылает, кулаки сжаты, а что такое «изгидошася», ни тот, ни другой не разумеют.
Таковы у раскольников богословские прения. Только и толков, только и споров, что можно ли квашню на хмелевых дрождях поставить, с кожаной аль с холщовой лестовкой следует богу молиться, нужно ли ради души спасения гуменцо на макушке выстригать. А чаще и больше всего споров ведется про антихриста, народился он, проклятый, или еще нет, и каков он собой: «чувственный», то есть с руками, с ногами, с плотью и с кровью, или только «духовный» — невидимый и неслышимый, значит духом противления Христу и соблазнами рода человеческого токмо живущий…
Много таких споров, много и толков сыздавна идет на Руси середи простого народа… А сколько иногда в тех спорах бывает ума, начитанности, ловкости в словопрениях, сколько искусства!.. И весь этот народный ум дрождями, лестовками да антихристом занят!..
Сошел сверху Герасим Силыч, подал деньги Смолокурову. Долго разглядывал Марко Данилыч принесенные бумажки. И меж пальцев-то тер их, и на свет-то смотрел, и, уверившись, наконец, что бумажки годны, сунул их в бумажник, а Чубалову отдал вексель. Взял Герасим Силыч вексель, с начала до конца внимательно два раза прочел его и, уверившись в подлинности, надорвал.
— Ужо, после вечерни, приказчика с записочкой пришлю, — молвил Марко Данилыч Чубалову. — С ним товар-от и отпусти.
Пошел было Смолокуров из лавки вон, но у дверей на ворох подержанных книг гражданской печати наткнулся.
— Это что у тебя за хлам такой? — спросил он Чубалова.
— Да так… Всякая всячина, разрозненные больше. А впрочем, есть хорошие книжки, — молвил Герасим Силыч.
— А я и не знал, что ты беззастежными[349] торгуешь, — заметил Смолокуров.
— Не торгую, а есть, — отвечал Чубалов. — А ежели под руку что попадется, отчего же и не взять. И на них ину пору охотники бывают…
Посмотрел Марко Данилыч, видит — одни не при нем писаны[350], другие что-то больно мудрены… Несколько путешествий попалось, историй. Вспомнил, что Дунюшкин учитель такие советовал ей покупать, вспомнил и то, что она их любит. Отобрал дюжины две, спросил у Чубалова:
— Что возьмешь?
— Все чехом берите — уступлю, — молвил Чубалов, небрежно переглядывая отобранные Смолокуровым книги.
