Валерий Брюсов - Том 5. Алтарь победы. Юпитер поверженный
Дом Флавиана был строго-римской архитектуры и убран весьма просто. Потемневшие стены казались суровыми свидетелями жизни предков, чьи восковые изображения смотрели на нас из армариев,[65] и присутствие божества в этом доме казалось мне тогда несомненным, когда я увидел обширный домашний ларарий, уставленный статуями богов, пред которыми дымился фимиам.
В атрии толпились клиенты, но раб провел нас в более отдаленную часть дома и, возгласив наши имена, отдернул завес в уединенную комнату, где тотчас навстречу нам поднялся из-за стола Флавиан.
Вновь я увидел пред собой этот мужественный образ истинного Римлянина, напоминавшего образ Катона или Агриппы, со взором, подобным орлиному, с резко очертанным изгибом подбородка…
Хозяин почтительно приветствовал Гесперию, а та, указывая ему на меня, напомнила:
— Ты, конечно, узнаешь Децима Юния Норбана, нашего старого друга?
Пристально посмотрев на меня, Флавиан сказал:
— Боги да благословят твое прибытие, Юний Норбан! Римлянам долженствует быть в это время в Городе, и ты, прибыв сюда, поступил так, как того требовало твое славное имя.
Едва, по приглашению хозяина, мы разместились, как раб возвестил о прибытии еще комита[66] Арбитриона.
— Прекрасно! — воскликнула Гесперия. — Мы теперь почти все в сборе. Я хочу, чтобы Юний был посвящен во все наши дела.
— Ты этого хочешь, domina?[67] — переспросил Флавиан.
— Я это уже говорила тебе, — возразила Гесперия, — и настаиваю, что Юний вполне наш… Его я извещала о всем ходе дел. От него у нас не может быть тайн.
Комит Арбитрион, вошедший при этих словах, мне сразу не понравился. Правда, был он человек старый и видный, с лицом хотя и надменным, но благородным, но было что-то в его взгляде, что мне не внушало доверия. Он принадлежал к числу людей, не смотрящих в глаза собеседнику, но упорно отводивших взгляд, отчего их речь кажется угрюмой и сумрачной. Кроме того, лицо его время от времени начинало подергиваться, и это внушало мне какое-то неприятное чувство.
— Ну, что ж нового, Флавиан? — воскликнула Гесперия, когда мы, наконец, все разместились.
Что может быть нового, domina, — уклончиво возразил Флавиан, — если ты меня видела еще вчера?
— Полно, старик, — с небрежностью, простительной женщине, возразила Гесперия, — не скрытничай. Вчера ты виделся с Арбогастом. Что говорил проклятый франк?
— Ему нечего говорить, — ответил надменно Флавиан, как бы колеблясь, быть ли ему откровенным; потом, решившись, продолжал: — Ему нечего говорить, потому что я приказал перехватить послов, и все новости у меня, а не у него.
— Это дело! — весело воскликнула Гесперия. — Что же сообщили послы?
— Мало хорошего, — угрюмо произнес Флавиан. — Война решена. Император Феодосий, несмотря на смерть Галлы, пожелал отомстить убийство ее брата. Громадные приготовления для похода сделаны. Собраны лучшие войска, которые пройдут через <Юлийские> Альпы. Флот готов плыть из <Никополиса> к берегам Италии. Нам предстоит борьба трудная и опасная.
Несколько времени мы обсуждали те приготовления, которые делались Восточным императором, и наконец Гесперия воскликнула:
— Но боги за нас!
— Феодосий верит, что его бог — за него, — ответил Флавиан. — Он отправил евнуха Евтропия в Египет, спросить <богоспасаемого Иоанна Ликопольского. Христиане верят этому старцу. Говорят, он в какие-то дни открывает окно своей затворнической кельи, построенной собственноручно на вершине высокой горы, и дает предсказания толпе. Рассказывают, будто Евтропий привез предсказание о кровопролитной войне и несомненной победе Феодосия.>
Помолчав, Флавиан добавил:
— В народе даже ходят слухи, что сам Феодосий, переодетый простым колоном,[68] тайно удалился в Иерусалим, чтобы там испросить помощи в борьбе и вопросить тамошних святых людей об исходе войны.
— Ого! — воскликнула Гесперия, — значит, мы сильны, если сам Феодосий принял такие меры!
— Феодосий стар, — вставил свое слово Арбитрион, — не ему начальствовать над этой великой войной, делящей всю империю на две половины. Лучшие полководцы Феодосия, которые доставили ему победы над <готами>, давно умерли. Кто у него теперь? Какой-то неведомый Стилихон, ничем не замечательный, да этот Тимасий, бездарность которого засвидетельствована… Пусть идет на нас: мы дадим ему достойный отпор!
Гесперия поспешила присоединиться к этому утверждению комита, но Флавиан, казалось, не разделял ее уверенности; с глубокой раздумчивостью он возразил:
— Я полагаю, что Феодосий поступает хорошо, ища помощи того бога, в которого он верует. В этом мы должны подражать ему. И нам должно больше полагаться на силу богов, чем на остроту мечей. Торжественные молебствия, лектистерний,[69] постоянные принесения жертв — вот на что мы должны всего больше опираться. Что до меня, я намерен очистить себя высшим таинством тавроболии. В Городе же, Риме, я намерен устроить торжественное шествие…
Сколько я мог заметить, Гесперия не без смущения слушала речи Флавиана.
— Милый Флавиан, — возразила она, — ты, конечно, прав. Будем усердно молить богов и приносить жертвы. Но не забудем также собирать новые войска, стягивать те, которые есть, к границам, укреплять города и запасать продовольствие. Боги не разят сами, а лишь помогают мощи легионов. Вспомни, что не боги поразили пунов,[70] но Сципион!
Флавиан внезапно поднялся из-за стола, и его лицо странно преобразилось. Каким-то блуждающим взором обвел он нас, но потом овладел собой и голосом решительным, властным, пронизывающим почти прокричал:
— Римляне! Берегитесь таких мнений! Ради чего мы начинаем эту борьбу? Ради богов бессмертных, почитаемых, которых отвергли безусловно люди нашего времени!
Ради славы могучего Юпитера и властной Юноны, ради вечно прелестной Венеры и вечно девственной Дианы! Ради чего я, старик, отказался от спокойной старости и стал в ряды мятежников против закона императора? Я, назначенный консулом на следующий год, за что бросаю на ставку свои фаски[71] и пурпурные креп <иды>?[72] Ради славы бессмертных! Разве земных мы ищем выгод? Разве нас привлекают власть и богатство? Нет, нет, все это каждый из нас имеет в избытке, но только ради истины подымем мы правый меч! За опозоренную веру наших предков, за униженные предания Рима, за отвергаемый дух Римский — идем мы грудью на победоносного императора Востока! Не нам, не нам, а имени богов будет слава наших побед! Лик Юпитера[73] защитит нас от вражеских мечей лучше брони и шлема. Его молния разметет врагов сильнее, чем ядра наших баллист. Что же такое наши боги, если они бессильны защищать себя самих в этой борьбе, которую мы ведем ради них?
Сознаюсь, что, как ни был я в те годы обольщен своим верованием, я не без некоего ужаса смотрел тогда на Флавиана и слушал эту речь, напомнившую мне скорее те безумные вопли, которые я слушал в юности в лагере поклонников Антихриста. Одно время у меня мелькнула мысль, не повредился ли мощный ум старого понтифика,[74] и казалось мне, что другие слушатели разделяли мои опасения. Ныне, когда все, что должно было совершиться, совершилось, я не без основания думаю, что мои предсказания были справедливыми и что старик утратил ту ясность ума, которая отличала его в прежние годы.
Я не знал, что говорить, Арбитрион смотрел в сторону, но Гесперия поспешила на помощь. В спокойных словах, отдав должное величию мыслей Флавиана, она все же постаралась перевести разговор на вопросы более точные. Флавиан, как бы утомленный своим порывом, снова сел, погрузившись в какую-то задумчивость, и уже нехотя отвечал на вопросы Гесперии. Таким образом разговор велся почти исключительно между Гесперией и Арбитрионом, причем они подробно обсуждали все способы, как сосредоточить наибольшее число легионов на наших восточных границах, как их прикрыть, снабдить всеми средствами, кого избрать вождем и т. д.
Не имея возможности участвовать в этих обсуждениях, я скучал на этом совещании. Когда ж оно уже подходило к концу, Гесперия вновь обратилась к Флавиану со словами:
— Теперь, Флавиан, мы должны найти достойное место, чтобы наш Юний мог приложить там свои силы, жаждущие дела, и свои прекрасные дарования.
Несколько оживившись, Флавиан посмотрел на меня и спросил:
— Что же ты умеешь, юноша?
Я скромно ответил, что не считаю себя ни в чем опытным, но не откажусь и от самой малой должности, если она нужна для успеха общего дела.
— У нас есть свободное место triumviri aedibus reconstituendis,[75] — вставила свои слова Гесперия.
Флавиан медленно перевел на нее глаза и возразил:
