Иван Бунин - Том 2. Произведения 1887-1909
Рассказ вызвал противоречивые оценки; уже месяц спустя после опубликования Горький писал Бунину: «…большое спасибо за „Яблоки“. — Это — хорошо. Тут Иван Бунин, как молодой бог, спел. Красиво, сочно, задушевно» (Горьковские чтения, М., 1961, с. 16). Вместе с тем Горький критически относился к ясно выраженной в «Антоновских яблоках» идейно-эстетической позиции Бунина (см. с. 470 наст. тома).
В газете «Россия», СПб., 1900, № 556, 10 ноября, появилась критическая статья писателя И. Потапенко «Журнальные заметки», за подписью «Неизвестный». О ней Горький писал Бунину: «Злой и глупый отзыв Потапенко в „России“ — смешон» (Горьковские чтения, М., 1961, с. 16).
Брат писателя Ю. А. Бунин, вспоминая о московских «Средах», писал: «Не избежал, однако, и он некоторых нареканий. Так, например, иные, весьма одобряя его „Антоновские яблоки“ с художественной стороны, упрекали его в пристрастии к старопомещичьему быту» (ЦГАЛИ).
«Антоновские яблоки» послужили А. И. Куприну предметом для пародии «И. А. Бунин. Пироги с груздями»: «Сижу я у окна, — писал Куприн, — задумчиво жую мочалку, и в глазах моих светится красивая печаль», и дальше: «Где ты, прекрасное время пирогов с груздями, борзых густопсовых кобелей, отъезжего поля, крепостных душ, антоновских яблок, выкупных платежей?» (журн. «Жупел». СПб., 1906, № 3).
Бунин очень тщательно работал над «Антоновскими яблоками». От издания к изданию он стилистически исправлял и сокращал рассказ. При подготовке его для сборника «Перевал» Бунин почти целиком опустил первую страницу:
«Антоновские яблоки… Где-то я читал, что Шиллер любил, чтобы в его комнате лежали яблоки: улежавшись, они своим запахом возбуждали в нем творческие настроения… Не знаю, насколько справедлив этот рассказ, но вполне понимаю его: известно, как сильно действуют на нас запахи… Есть вещи, которые прекрасны сами по себе, но больше всего потому, что они заставляют нас сильнее чувствовать жизнь. Красота природы, песня, музыка, колокола в солнечное утро, запахи… Запахи особенно сильно действуют на нас, и между ними есть особенно здоровые и яркие: запах моря, запах леса, чернозема весною, прелой осенней листвы, улежавшихся яблок… чудный запах крепких антоновских яблок, сочных и всегда холодных, пахнущих слегка медом, а больше всего осенней свежестью!
Садовники так и говорят про них: „осеннее яблочко русское!“ И я с удовольствием вспоминаю теперь эти слова. Много хороших деревенских впечатлений улетучилось за последнее время из моей души. Но порою достаточно какого-нибудь звука, лица, намека, чтобы прошлое сполна охватило меня. Иногда на базаре услышишь запах сена и сразу вспомнишь сенокосы, Петровки, жаркие летние дни, вечерние зори… Иногда пахнёт в окно вагона весенним ветром, сыростью земли — и сразу точно помолодеешь на несколько лет…»
В этом же издании Бунин убрал некоторые подробности, характеризующие уходящий в прошлое дворянско-усадебный мир. Например, сняты фразы: «перевелись витязи на святой Руси» или «но песня разрастается сама собою. И еще до сих пор в ней звучит прежняя удаль, теперь уж грустная и безнадежная, которая скоро и совсем замрет, а как дальний отзвук былого сохранится только в ней — в этой старой песне», и др.
Исправления Бунин продолжал и в Полном собрании сочинений, и при подготовке сборника «Начальная любовь». В последней публикации он еще больше сократил начало первой главы, исключив следующий отрывок:
«Осень, идут беспрерывные дожди; на улицах дребезжат извозчичьи экипажи, и с гулом, с грохотом катятся среди толпы тяжелые конки; по целым дням сижу я за работой, гляжу в окно, на мокрые вывески и серое небо, и все деревенское далеко от меня. Но по вечерам я читаю старых поэтов, родных мне по быту, по душе и даже по местности, — средней полосе России. А ящики моего письменного стола полны антоновскими яблоками, и здоровый аромат их — запах меда и осенней свежести — переносит меня в помещичьи усадьбы, в тот мир, который скудел, дробился, а теперь уже гибнет, о котором через пятьдесят лет будут знать только по нашим рассказам…»
В том же издании было опущено несколько абзацев в III и IV главах. Например, в III главе:
«К тетке я ездил до самой глубокой осени, до поры, когда прекращалась охота с борзыми. Но мои поездки всегда имели главной целью усадьбу Арсения Семеныча. Старое гнездо Анны Герасимовны было только перепутьем».
В начале IV главы, после слов «застрелился Арсений Семеныч» (с. 168 наст. тома) снята фраза «И вот я уже пишу им эпитафии» и следующий за ней текст:
«Я надолго покинул родные „Палестины“, как любят говорить у нас, а когда недавно заглянул в них, невесело встретили меня они. Старые книги, старые портреты, разрозненные и никому не нужные, затерялись по городам, по мещанским хуторкам, по ястребиным гнездам новых помещиков, — гнездам, на которые раздробились прежние поместья. На весь наш уезд приходится теперь три-четыре состоятельных дворянина, но и они живут в деревне уже новою жизнью, — чаще всего только летом. Наступает царство мелкопоместных, обедневших до нищенства, и чахнущих серых деревушек. Идет ноябрь, глухая пора деревенской жизни.
Скверное было утро, когда я покинул поезд на нашем полустанке, затерянном среди полей. И поля после долгой городской жизни показались мне мучительно убогими и скучными, когда мужик под дождем потащил меня на телеге к старой нашей усадьбе… Деревушки над лощинами кажутся издали кучами навоза. В лесу, — голом, мокром и черном, — синеватый туман и шумит сырой ветер, а на проселочной дороге — пустынно, как в киргизской степи. Навстречу попалась свадьба, — три телеги с бабами, покрывшимися от дождя армяками и подолами верхних юбок. Бабы кричат пьяными голосами песни, стараясь возбудить в себе удальство и веселость. Одна стоит среди телеги, машет платком, с криками погоняет веревочными вожжами лошадь, но лошадь неловко тычет ногами, колокольчики звенят вразбивку, телега не в лад стучит по дороге, удалая песня выходит фальшивой… Слава богу, показываются более подходящие к этому серому дню фигуры. Едет кабатчик, возвращаясь из города с винными ящиками, в которых тяжело бултыхается в штофах зеленая влага, прокатил на дрожках, весь закиданный грязью из-под колес, урядник, а за ним в тележке поп, рослый, рыжий, в большой шапке и в тулупе с поднятым воротником, который повязан полотенцем, свернутым в жгут на груди и завязанным на спине в узел… А вот из-за бугра, сбегающего к лощине, показываются и деревья нашего сада…
Однако первым впечатлениям не следует доверять. Проходит два-три дня, погода меняется, становится свежее, и усадьба и деревня начинают казаться иными. Начинаешь улавливать связь между прежней жизнью и теперешней, и то, что вспомнилось мне при запахе антоновских яблок, — здоровье, простота и домовитость деревенской жизни, — снова проступает и в новых впечатлениях. Прошло почти пятнадцать лет, многое изменилось кругом, но я опять чувствую себя дома почти так же, как пятнадцать лет тому назад: по-юношески грустно, по-юношески бодро. И мне хорошо среди этой сиротеющей и смиряющейся деревенской жизни»
(Полное собрание сочинений, т. 2, с. 174–175).
«Дворянин-философ» — псевдоним писателя Федора Ивановича Дмитриева-Мамонова (1728 — ок. 1790).
«Тайны Алексиса» — неточное название романа французского писателя Дюкре-Дюминиля (1761–1819), в русском переводе он вышел под названием «Алексис, или Домик в лесу» (М., 1794). «Виктор, или Дитя в лесу» — роман французского писателя Дюкре-Дюминиля, издан в Москве в 1799 г. Цитата из этого романа: «Бьет полночь…» — не точна.
Поздней ночью*
Альманах «Северные цветы», М., 1901. Печатается по тексту Полного собрания сочинений.
Современники находили в рассказе автобиографические моменты. Так, Миролюбов в письме к Бунину от 29 мая 1901 г. бросил автору упрек: «Не пишите рассказов, где описываются эпизоды Вашей семейной жизни, как в „Северных цветах“. Не нужно этого касаться, это не для читателя» (ЦГАЛИ). На это Бунин отвечал в письме от 1 июня 1901 г.: «Что же касается „Поздней ночи“… то я и не думал касаться своей семейной жизни. Там настроение — общечеловеческое, и фигурируем в нем вовсе не мы с Анной Николаевной — никогда в жизни у нас и подобного ничего не было» (Литературный архив, вып. 5. М.-Л., 1960, с. 132).
Эпитафия*
«Журнал для всех», СПб., 1901, № 8, август, под заглавием «Руда», с подзаголовком: «Из книги „Эпитафии“», с посвящением С. Я. Елпатьевскому. Печатается по тексту книги «Начальная любовь», где рассказу было дано новое название.
Первоначально рассказ, озаглавленный «Покров Богородицы», Бунин послал в журнал «Жизнь», но в июне 1901 г. журнал был запрещен постановлением департамента полиции. В связи с этим писатель предложил рассказ Миролюбову в августовский номер «Журнала для всех». «Я решил отдать Вам то, что дал было для июня погибшей „Жизни“ — „Покров Богородицы“, — писал он 18 июня 1901 г., — …это лучшее из того, что я написал» (Литературный архив, вып. 5. М.-Л, 1960, с. 136). Рассказ был одобрен редакцией, хотя помещать его под заглавием «Покров Богородицы» в августовском номере редакция не сочла удобным, о чем Миролюбов писал Бунину 30 июня 1901 г.: «Рассказ Ваш взят и набирается, но я Вас убедительно прошу разрешить его напечатать в октябрьском номере. Наш подписчик — человек простой и в большинстве, вероятно, церковный. „Покров Богородицы“ помещать в месяц „Успения Богородицы“ не совсем удобно» (ЦГАЛИ). Чтобы поместить рассказ в августовском номере журнала, Бунину пришлось изменить его название.
