Иван Бунин - Том 2. Произведения 1887-1909
К середине 90-х годов увлечение Бунина толстовством ослабевает. «…Сам же Толстой… и отклонил меня опрощаться до конца», — писал он («Автобиографическая заметка» — см. т. 6 наст. изд.).
Журнальной публикации рассказ не имел; под названием «Сутки на даче» Бунин послал его в редакцию «Нового слова». Однако А. Скабичевский, один из редакторов журнала, отказался печатать рассказ. «К сожалению, не можем напечатать Вашего рассказа „Сутки на даче“, — писал он Бунину 27 августа 1896 г., — больно уж он носит фельетонный характер. Выставлены несколько несообразных уродов, словно нарочно подобранных один к одному, и над всеми ими возвышается толстовец» (ЦГАЛИ). Бунин назвал этот отзыв «очень злобным» и считал, что рассказ отклонен несправедливо. Находясь в октябре 1896 г. в Москве, он вел переговоры с редактором журнала «Русская мысль» В. А. Гольцевым. «Гольцев был чрезвычайно мил, — писал он брату Юлию Алексеевичу, — но пер галиматью, говорил, что „Сутки на даче“ написаны очень живо, но эскизно… и, в конце концов, оставил рассказ еще на две недели — пусть, говорит, прочтет Лавров и окончательно решит, будут ли „Сутки на даче“ напечатаны в „Русской мысли“» (журн. «Русская литература», Л., 1961, № 4). Но рассказ не был напечатан и в этом журнале. «…Как и следовало ожидать, толстовец не понравился и „Русской мысли“», — писал Бунин 10 октября 1896 г. А. М. Федорову (сб. «Весна пришла». Смоленск, 1959, с. 232). «Верно уж прямо в книжке пойдет, — писал он 1 ноября 1896 г. брату Юлию Алексеевичу. — А как жаль-то! Ведь в книжке никто не обратит внимания!» (ЦГАЛИ). Писатель ошибся. Сборник имел большую прессу, замечен был и рассказ «На даче».
Отзывы критики были весьма разнохарактерны. Рецензент «Русского богатства» (1897, № 2, февраль) видел в рассказе тему «распутья» молодежи. Гриша, по его мнению, пытается «уяснить себе те коренные вопросы жизни, на которые так различно отвечают окружающие… Но сам автор не колеблется между двух правд и разбирается в этих противоположных течениях. Оставаясь объективным, он не скрывает себя, и его точка зрения достаточно ясна. Это точка зрения пытливого и даровитого наблюдателя, который любит жизнь… за то, что в ее многообразных явлениях видит воплощение любви и добра». Другой критик, хотя и уловил критическую направленность рассказа, отрицательно отнесся к нему, за то, что изображено «много… лиц равнодушных или недоброжелательных, любопытных узнать сущность учения, которому следует молодой человек, или относящихся насмешливо к этому учению. Разговоры и споры их записаны верно, почти стенографически. Но из этой точной записи явствует только одно — что ни разговаривать серьезно, ни вести дельный спор не умеют люди того круга, который изображен автором. В действительности оно так и есть, и если автор хотел изобразить дачную сценку, „переливания из пустого в порожнее“, то это ему удалось» (журн. «Русская мысль», М, 1897, № 5, май).
Критикой было отмечено и стремление писателя противопоставить убежденность толстовца бездумному существованию дачной публики. «Такими людьми, как Примо, — писал И. Джонсон, — хорошо оттеняется… толстовец Каменский. Уж одним описанием его жилища автор создает для читателя особое настроение чего-то высокого… надземного… Тонкими и нежными чертами дает он почувствовать, что здесь финал какой-то тяжелой драмы, разбившей прежнюю жизнь Каменского и заставившей его в новой жизни, полной сурового отречения и забот о не себе, искать забвения…» (журн. «Образование», СПб., 1902, № 12).
В первых редакциях рассказа (1897–1902) резче и определенней говорилось о буржуазной интеллигенции. Так, например, в III главе, для позднейших изданий сильно переработанной, после слов «Наталья Борисовна снова почувствовала себя хорошо» (с. 108 наст. тома) шел текст:
«Петр Алексеевич зарабатывал очень много и хотя много и тратил на вино и карты, но все-таки семье оставалось до десяти тысяч в год, которые и проедались до копейки. И эта еда четыре-пять раз в день, покой и комфорт в доме, знакомые, оперы, симфонические собрания удивительно умели располагать к ровному и приятному времяпрепровождению. Прошлое казалось Наталье Борисовне только далеким сном. Тогда и она была экзальтированной курсисткой, горячо готовилась „идти в народ“… Тогда и Петр Алексеевич был на виду во многих партиях, но он, как человек выдающегося ума и прирожденный барин, скоро, нисколько о том не заботясь, сделал себе хорошую карьеру».
Эти слова в сборнике «Перевал» и позднейших изданиях Бунин снял.
«Камергер редко наслаждается природой!» — афоризм Козьмы Пруткова из раздела «Плоды раздумья».
«Нельзя объять необъятного». — Неточно приведен афоризм Козьмы Пруткова из раздела «Плоды раздумья».
Липперт Юлиус (1839–1909) — австрийский историк и этнограф. Автор многих работ, посвященных истории семьи, культуры и, особенно, религии.
…по словам Лаодзи и Амиеля… — Лао-цзы (VI в. до н. э.) — древнекитайский философ. В его работах и исследованиях толстовцев привлекала проповедь воздержания и совершенствования в себе духовного начала. Амиель Генри (1821–1881) — швейцарский поэт и моралист.
Велга*
Газ. «Сын отечества», второе издание, СПб., 1899, № 4 и 5, 5 и 6 января, с подзаголовком: «Северная легенда» и посвящением Н. Д. Телешову. Печатается по тексту Полного собрания сочинений.
Посылая рукопись рассказа в газету, Бунин писал из Одессы 3 октября 1898 г. С. Н. Кривенко, в то время редактору «Сына отечества»: «Посылаю Вам рассказ-легенду под заглавием „Велга“. Это вполне самостоятельная работа, порожденная долгим чтением описаний севера, северных морей и т. д.» (ЦГАЛИ).
Без роду-племени*
Журн. «Мир божий», СПб., 1899, № 4, апрель, с подзаголовком: «Из повести о современных людях» и эпиграфом: «Vae divitibus!» (Горе богатым! — лат.). Печатается по тексту Полного собрания сочинений.
По свидетельству В. Н. Муромцевой-Буниной, рассказ «Без роду-племени» Бунин писал в начале 1897 г. («Жизнь Бунина», с. 101). Рассказ неоднократно перерабатывался; как всегда, писатель многое сокращал. Так, в журнальной публикации, в главе четвертой после слов «связи с нею» (с. 154 наст. тома) шел текст, снятый в последующих изданиях:
«Общество переживало тогда глухое время. Старшие братья сыграли свою роль и разбрелись по белу свету. Младшие — одни не хотели, другие не чувствовали себя в силах продолжать их оборвавшуюся деятельность. Общественная жизнь замерла… И для меня потянулись одинокие дни, без дела, без цели в будущем и почти в нищете».
В Полном собрании сочинений была снята концовка:
«Все равно, все равно! — повторял я с мучительным наслаждением, — пусть бушует ветер, пусть шум деревьев, стук ставень, чьи-то крики вдали сливаются в один дикий хаос! Жизнь как ветер подхватила меня, отняла волю, сбила с толку и несет куда-то вдаль, где смерть, мрак, отчаянье!..»
Полюбив, мы умираем — из романса А. Рубинштейна «Азра» на слова Г. Гейне. Бунин любил этот романс: «Двадцать два года носил он в себе впечатление от „полюбив, мы умираем…“ и пережил его в „Митиной любви“», — пишет В. Н. Муромцева-Бунина («Жизнь Бунина», с. 76).
Антоновские яблоки*
Журн. «Жизнь», СПб., 1900, № 10, октябрь, с подзаголовком: «Картины из книги „Эпитафии“». Печатается по тексту книги «Начальная любовь».
В письме к В. В. Пащенко от 14 августа 1891 г. Бунин сообщал о посещении имения своего брата Евгения Алексеевича: «Вышел на крыльцо и увидел, что начинается совсем осенний день. Заря — сероватая, холодная, с легким туманом над первыми зеленями… В саду пахнет „антоновскими“ яблоками… Просто не надышишься! Ты ведь знаешь… Как я люблю осень! У меня не только пропадает всякая ненависть к крепостному времени, но я даже начинаю невольно поэтизировать его. Хорошо было осенью чувствовать себя именно в деревне, в дедовской усадьбе, со старым домом, старым гумном и большим садом с соломенными валами… Право, я желал бы пожить прежним помещиком! Вставать на заре, уезжать в „отъезжее поле“, целый день не слезать с седла, а вечером со здоровым аппетитом, со здоровым свежим настроением возвращаться по стемневшим полям домой» (ИМЛИ). Спустя девять лет эти впечатления станут главным мотивом «Антоновских яблок». По свидетельству В. Н. Муромцевой-Буниной, прототипом Арсения Семеныча послужил родственник Бунина помещик А. И. Пушешников.
Рассказ вызвал противоречивые оценки; уже месяц спустя после опубликования Горький писал Бунину: «…большое спасибо за „Яблоки“. — Это — хорошо. Тут Иван Бунин, как молодой бог, спел. Красиво, сочно, задушевно» (Горьковские чтения, М., 1961, с. 16). Вместе с тем Горький критически относился к ясно выраженной в «Антоновских яблоках» идейно-эстетической позиции Бунина (см. с. 470 наст. тома).
