Зинаида Гиппиус - Том 10. Последние желания
Мы с ним то ссорились, то мирились. Гуляли вместе. Я ему все про наши автомобили рассказывала. В Россию мы их с собой не брали, все равно по деревенским дорогам нельзя ездить, совсем нельзя.
Раз мы сидели с Мишей у озера; я ему говорю:
– Знаешь, Миша, главное, когда так шибко-шибко едешь и рука у тебя на руле – то кажется, что уже земли под тобой нет, а ты по воздуху мчишься.
– Это глупости, – говорит вдруг Миша. – Мало ли что кажется! Кажется – однако ползешь преспокойно по земле, как червяк, только скоро. Вот невидаль!
– А ты чего же хочешь?
– Ничего я не хочу. Просто у меня раз была мысль, что люди ни к чему, если они все по земли. Люди пропадут с течением времени, а птицы будут все умнее, умнее и сделаются как люди, только с крыльями.
Я обиделась.
– Птицы умнеть! Сам-то ты очень умен! У птиц крошечный мозг, птица не может думать, как человек.
– Очень может. Вот пингвины, например, я читал: страх какие умные! Человек думает-думает, однако не может выдумать, чтобы летать по воздуху.
– Летать? Летать? Значит, ты хочешь, чтоб люди пропали? Чтоб пингвин какой-нибудь дурацкий…
Я так рассердилась, что не могла выдержать, бегом бросилась к дому. Миша тоже вскочил – и за мной. Кричит, спорить хочет.
Я пробежала прямо к папе в рабочую комнату. Там у папы стояли длинные белые столы с чертежами.
– Папа, ты послушай, что он… Нет, ты послушай…
Мы стали вперебивку рассказывать наш спор, и Миша опять настаивал, что пингвины умные, а что человек не может придумать, как летать.
Папа все выслушал, помолчал. Потом сказал Мише:
– Отчего же ты уверен, что люди не могут этого придумать? Они уже почти придумали.
Миша сказал с презрением:
– Ну, знаю, воздушные шары. Мы читали даже в корпусе про этакие… управляемые. Так разве это как птица? Это газ его тащит.
– Нет, не шары. – И папа, смеясь, покачал головой. – Совсем без всякого газа. Просто, человек будет летать… ну как змей летает. Ведь он без газа.
– Без газа, пусть, да зато на веревке, – сказал упрямый Миша.
– И веревки не будет. Слушайте, дети, садитесь, я вам расскажу, в чем дело. Это коротко и понятно. Скоро уж полетят, может, и мы с Катей еще полетаем… Она у меня молодец, ничего не боится.
– И я нисколько не боюсь, – заважничал Миша. – Было бы на чем, конечно, и я бы полетел.
Когда мы уселись, папа сказал:
– Да вы змея-то знаете?
– Еще бы! Сколько раз в корпусе… Это даже требуется…
– Ну, отчего же он летает?
– Отчего? Ну, оттого, что воздух… Воздух снизу…
Я перебила:
– Ты, Миша, ничего не умеешь сказать. Ведь если пускаешь змея, так ты с ним бежишь. А когда бежишь, воздух ему навстречу, ветром, ну и поддерживает его, не дает упасть. Змей ведь плоский.
– Да я то же и говорю, что воздух снизу.
– Хорошо, хорошо, – перебил папа. – Верно. Катя, чтобы змей летел – надо сначала с ним бежать, заставить воздух устремиться ему навстречу и держать его. Когда птица летит, широко раскрыв крылья – ее тоже воздух снизу держит. Ну, теперь вот что скажите: если не бежать, а сесть в автомобиль и поехать, а змея за собой на веревке, – змей полетит?
– Конечно! Вот хорошо полетит!
– Теперь вообразите, что автомобиль маленький-маленький, легонький-легче велосипеда, а змей, напротив, гигантский и сильный, что будет?
– Змей унесет автомобиль кверху… – сказала я нерешительно. – Ведь унесет? И маленький-то змей как тянет…
Миша закричал с торжеством:
– Вовсе не унесет кверху! Это ты не умеешь ничего сказать! Не унесет, а поднимет, и будет летать за автомобилем, только автомобиль-то уж будет ехать поверху, а не по земле! Куда направишь автомобиль, туда и змей полетит, а сам держать его будет на воздух!
– Ну вот, кое-как поняли, – сказал папа. – Вы еще малы, чтобы вам подробнее объяснять. Людям давно приходило в голову сделать такие большие, плоские крылья, чтобы воздух их держал. Только не было легкой и сильной машины для движения, а без нее нельзя. Выдумали сначала автомобиль, а уж выдумали такую машину – теперь и до летанья недалеко.
С тех пор, как папа нам это рассказал – мы только об одном летанье и толковали. Папа читал нам разные новые книжки, показывал рисунки.
Мне становилось все яснее и яснее, в чем дело. Досадовала только, что я еще маленькая, не знаю как следует математики, многого не могу понять. И с Мишей мы перестали ссориться, он мне завидовал, что я умею править автомобилем, и папа у меня такой, что, наверно, скоро полетит, – ну, значит, и я с ним. А Миша – дай Бог, чтоб к окончанию курса пустили его летать на дирижабле, то есть на управляемом шаре. А на аэроплане – где уж! Я его утешала. Еще когда выдумают! Пока только выдумывают.
IIВ следующую зиму папа ездил в Америку, я оставалась с мамой.
Училась в школе, где вместе – мальчики и девочки. Мы учились много, а в свободное время часто говорили о летанье.
Когда папа вернулся из Америки – я, с его слов, рассказывала в школе про двух братьев Райт, к которым папа ездил, и про то, как папа с ними раз летал. Я тогда уж знала все подробно, знала, что Райты первые летуны, что аппарат их не на колесиках, а на полозьях, и без хвоста, потому легко опрокидывается. А у французских летунов иначе устроено, и, пожалуй, лучше.
Знала тоже, что эти человеческие крылья-змеи бывают двухэтажные – двупланы, и одноэтажные, как у птиц крылья и как обыкновенный змей – однопланы.
Меня часто огорчало, что мама не радуется тому, чему мы с папой так радовались. Мы говорим-говорим при ней, – а она молчит, иногда только улыбнется и вздохнет.
– Мама, люди уж летают, слышишь? И папа полетит. И я с ним. Разве не хорошо?
– Да, детка. Хорошо. Только страшно.
– А я не боюсь. Папа, разве страшно?
Папе не было страшно; он уж через полтора года имел свой аэроплан, потом два и стал летать. Сначала он ничего не сказал маме, а только мне одной.
Наконец сказал и ей. Мама побледнела так, что я испугалась, – но потом выговорила твердо:
– Обещай мне не скрывать от меня, когда ты летишь, и позволь всегда всякий раз быть тут, видеть тебя…
Папа обещал. И стали мы с мамой часто ездить туда, где летают.
Сперва я видела не папу – других. И когда в первый раз увидала, как летит француз Блерио и молодой Латам, когда у них крылья зажужжали и на крыльях-человек, – мне показалось, что это не взаправду, а рассказывается про ковер-самолет. В голове стало странно, и я чуть за птицей не побежала.
И папа мой, значит, так? И я буду потом так же? Господи!
Дальше пошло все лучше и лучше. Папа часто летал и на двуплане, и на одноплане. Мама всегда присутствовала, как бы ни была нездорова. Я, конечно, около нее. Она бледнела вся, не отрывала глаз от папиного аэроплана, а я ей шептала: «Мамочка, ты не бойся! Видишь, как он хорошо!» – и сама ничуть не боялась, только замирала от восхищения.
И никогда с папой ничего не случалось. С другими случалось – ужасное, мама, услышав, вздрагивала и крестилась, я тоже крестилась и жалела очень, – но думала, что это с другими только, а с папой не может ничего случиться? Ведь это мой папа.
Господи, как мне хотелось, чтобы он взял меня собой! Хоть разик, хоть полразика! Он бы взял. Ведь же он многих, нашего знакомого доктора брал.
– Папа, – заговорила я как-то. – Завтра, если погода будет хорошая… Ты ведь на фурмане полетишь? Если б ты меня… Я такая маленькая, и я знаю, как сидеть…
– Проси мать, – сказал папа и отвернулся к окну.
Я поглядела на маму, – она тут же в комнате лежала на кушетке. Усталая. Не двинулась. Только подняла на меня глаза, одно слово сказала:
– Катя…
И вдруг я поняла, что нельзя просить, не надо.
Нельзя, чтобы мама стояла одна внизу и следила глазами, как мы оба там, папа и я, ее единственные, на зыбких крыльях, а под нами пустота. Правда, с нами ничего не случится, но ведь ей-то страшно, и нельзя, чтобы она одна, чтобы некому было обнять ее и шепнуть тихонько: «Мамочка, не бойся: видишь – ничего?»
Я чуть не заплакала, – такая большая – и не знала, как это все сказать.
– Папа! Я не хочу, сама не хочу. Когда вырасту – у меня будет свой аэроплан, и я на нем выучусь летать. А так не хочу сидеть сзади, неподвижно, чтоб меня везли. И потом я лучше с мамой хочу остаться.
Папа удивился, не понял сначала, что я такое лепечу. Потом подумал, улыбнулся, поцеловал меня.
И заговорил о том, какие будут хорошие аэропланы к тому времени, когда я вырасту. Легкие, устойчивые и сильные. Главное – устойчивые. Когда папа был в Америке два года тому назад, ему очень понравилась новая железная дорога в одну рельсу. И вагоны не падают набок, потому что внутри каждого вагона приспособление в виде громадного волчка. Волчок ведь, когда крутится, стоит на одном острие и не падает.
![Тамара Малышева - Будь моим одиночесвтом [СИ]](/uploads/posts/books/5239/5239.jpg)
