Юрий Самарин - Тринадцатый ученик
"Моя!" - попробовал Паша, сосредоточившись, и вздрогнул, уколотый молниеносным посылом-ответом:
"Не отдам!"
Он видел, как Андрей, привстав, оглядывается, ища кого-то глазами. Кого, Пашу? Да, соперник Андрей присутствовал здесь, в своем времени и в своей жизни, - по праву, и это было его неоспоримым преимуществом. Зато Паша - невидим и уже потому обладает тайной силой, как дух. Правда, в какое-то мгновение Паша испугался - ему почудилось, что взгляд Андрея нащупал его и глаза их встретились. Но нет, Андрей сел и мрачно уставился на сцену, где перед закрытым еще занавесом распинался конферансье, представляя гордость райцентра - танцевальные кружки, студии и клубы.
Первыми парадно появились на сцене любимцы и содержанцы единственного местного прибыльного предприятия - мясного комбината. Десять дев и четверо парней в одинаковых сетчатых майках и блестящих штанах в обтяг. Свет померк, и они пошли мерно колыхаться, вращая задами, кланяясь разноцветными султанами на голове. Руки кругообразно, имитируя истому, скользили, обозначая места страсти. Музыка вздыхала и стонала, зал оживился. Конферансье объявил, что выступления шоу-группы "Магия" можно увидеть в ресторане "Белый медведь". Следующей была яркая пара, исполнившая танго. Выбеленная, очень стройная, прилизанная девица и выхоленный, лощеный юноша - кукольный, ей под стать.
Паша томился. Все это было скучно, ненужно ему. И разве сравнить тот запредельный огонь, что пожирает его изнутри, с этим слабым тлением? Да, спросите, уважаемые, душеведа и знатока Пашу, так ли следует цеплять инстинкты и призывать духов тьмы? Вы действуете примитивно, напрямую адресуясь к гениталиям. Есть пути изощреннее - через обольщение, обман разума. Соедини со сношением призыв к абстрактному Свету - и тот ли будет эффект? Человек-то уверен, что творит культуру и живет духовной жизнью, и не задумывается о том, что непостижимым образом духовная жизнь не мешает ему быть развращенным до мозга костей. Значит, жизнь-то - духовная, а духи - не те! Вот тут-то и самый смак! Какие бездны! Какие высоты!
- Предлагаю осыпать выступающих золотым дождем!
На сцену посыпались разнокалиберные монетки. Явно было не густо, но конферансье источал методичный задор:
- Я восхищен! ("Лучше бы ты был восхuщен и брошен в Тартар!")
Паша отыскал глазами Андрея - сидит изваянием, ждет...
- Блюз несостоявшейся постели.
На сцену и впрямь вытащили довоенную кровать с никелированными спинками и шишечками на них. Появились двое танцоров. Впрочем, то, что они танцоры, следовало принимать на веру. Сев на разные спинки, юноша и девушка принялись изображать неутоленную страсть, которую, видимо, утолить не было никакой возможности, хотя кровать имелась, - значит, причины оставалось предполагать возвышенные. Девушка простирала и заламывала руки, парень кувыркнулся в акробатическом этюде и нырнул под кровать, вынырнул, заплел одну ногу за спинку и вновь воссел сверху, на исходную позицию. Прозвучала финальная печальная нота, и номер завершился.
Ужасно грустно сделалось Паше. А почему - он не знал. Танцы и театр, ненастоящий мир, вечная просьба человечества: дай нам, Боже, другую жизнь, эта не удовлетворяет нас. Пластика жестов, язык тела - это оказалось и вправду выразительно, и оттого, что выразительно и тоже в претензии называться искусством (как неродившаяся Пашина картина, о которой никто, никто не спросит его!), становилось еще грустней.
Между тем для разнообразия программы спели пару песен и прочли стихи, а потом конферансье объявил:
- Анастасия. Танец в стиле "фолк".
В зале все стихло. Или это показалось Паше, потому что для него-то все замерло, остановилось, приближался решительный миг. Миг - вне времени, для которого Паша проник сюда. Только вот по чьей воле - по милосердию или попущению - попробуй ответь!
Приглушился свет, и лишь в каплевидном пятне прожектора сиял отблеск пламени - девушка в красном. В руках ее, воздетых над головой, уже тонко трепетал и перезванивал, нащупывая ритм, бубен. У задника проявилось второе световое пятно: там стоял седой старик в черном фраке, и скрипка повела, потянула нить мелодии. Все существо Паши отозвалось, заговорило, инстинкт или дух - он не знал. Его женщина, его любовь, его безнадежно утраченная собственность, та, которая единственная должна принадлежать ему отныне и вовеки, потряхивала бубном, делала осторожные шаги, входя в волну музыки и танца и зажигаясь, горя, вся плавно изгибалась и, резко изламываясь, шла вокруг скрипача, закручивая спираль. Взметнулась юбка, и классическая скрипка дернула откровенно цыганский, ухарский аккорд, и плясунья, будто отбросив стыд и став сама собой, закружилась, выстукивая каблучками страсть. Все это длилось секунду - так показалось Паше - и оборвалось в самый сладострастный, страстнотерпный миг. И он задохнулся от восторга, обманутый, - она не далась...
- Браво! - заорали из зала.
Все повскакали с мест, хлопая и неистовствуя. Должно быть, это был коронный, апробированный не раз, ожидаемый всеми номер. Затуманенными, счастливыми очами Настя, кланяясь, обвела зал, и Паша понял, что она знает о нем - здесь и сейчас. И может быть, сама позвала его сюда, из будущего, из той его жизни...
Народ поднимался, гомоня, толкаясь. Концерт кончился. Настя упорхнула в складки бордового занавеса. Паша увидел, что Андрей, расталкивая встречных, пробирается к ступеням, ведущим на сцену, и оттуда - за кулисы. Он не мог, не желал оставить их наедине и заторопился следом.
- Внимание! Чииз!
Андрей обнял хрупкие плечи Насти, они переглянулись и улыбнулись друг другу. Парень с коротким, вздыбленным ежиком, в рубахе с галстуком держал наизготовку "Полароид". Щелк! - и полез из пластмассового чрева бледный прямоугольный язычок. Все загалдели, сгрудились, наблюдая вполне объяснимое, но как будто вечно новое, завораживающее чудо: из тумана проступила и наполнилась красками картина: двое влюбленных, юных, счастливых людей.
- Шикарно выглядим, - констатировал Андрей.
- Прекрасные люди на прекрасной земле, - тихо добавила Настя.
А присутствующий здесь же невидимый соглядатай Паша про себя добавил, досказал ее мысль-чувство: самые первые люди, обладающие жизнью в полноте, вечные, райские, потому что еще не совершено предательство и не утрачено целомудрие. О Боже, какая тоска! Тоска и горечь оттого, что объединена она с другим мужчиной этим запредельным, райским смыслом. Паше стало нестерпимо больно, и, наверное, поэтому и возражение его прозвучало в пространстве обжигающе.
- Не вечные то были люди, а ветхие, погибшие. И они умерли. Умерли! выкрикнул он, дабы побороть затмение боли.
Лицо Андрюхи стало растерянным, а в чудесных, глубоких глазах Насти метнулся испуг. О счастье! Она видит его и помнит - кто он...
- Не бойся, - выдохнул Паша, и морщинки на ее лбу разгладились.
Андрей сунул фото во внутренний карман пиджака:
- На сердце буду хранить.
Тут посыпались из-за занавеса еще люди, послышались восклицания. Все желали праздновать, тем более что накрытые столы ожидали.
Два или три часа, проведенные компанией в застолье, не показались Паше в тягость. Молодые люди ели и много пили, танцевали, вживаясь друг в друга и по отдельности, выделывая авангардные коленца или пускаясь вприсядку. Паша взобрался на широкий подоконник. С одной стороны - холодит стекло, за которым вечерняя жизнь (мирно горит фонарь, засыпают окрестные домишки, схоронясь в садах, проехала машина, мигнув красным огнем), с другой колышется тонкая штора, атмосфера накаляется, жадная молодость торопится есть, пить, жаждет обладать и властвовать и еще сильнее воспламеняется в ритуальном танце. Становилось остро и нетерпимо, можно было расплавиться. Странно, но Паше довольно было присутствовать здесь в качестве незримого свидетеля. Весь этот вечер прихвачен контрабандой - но как и куда?.. Ах, не все ли равно, когда рядом - плясунья в красном платье...
- Не забудь свой бубен, цыганочка, - прошептал Насте в ухо Андрей, и Паша услышал, вернее, ощутил: они исчезли.
Он глянул в зал, отодвинув штору: топтались пары, но внутренняя струна тенькнула разочарованно - райские кущи пусты.
- Послушай, Иван Данилыч!
- Ты мне не тыкай! Сказал - до десяти, значит, до десяти. Не уйдешь вызову наряд и выдворю.
Андрей, распаленный, заскрежетал зубами:
- В конце концов...
Однако Настя примирительно коснулась его руки:
- Молчи. Не спорь.
Старый комендант Иван Данилыч поглядел вслед молодой паре, поднимавшейся по лестнице, покачал головой:
- Ишь ты! Анастасия хороша, - и потащился в свою каморку ставить чайник.
Да, она была хороша - тоненькая, в огненном платье, нездешняя. Андрей залюбовался. Они остановились на лестничном пролете. Каждый такой пролет украшался витражом - роскошь советской основательной эпохи ("культуру - в массы!"; витражи - в общежития). Разобрать, что именно изображалось там, было трудно - за давностью созданного. Цветные куски крошились и осыпались, другие - затягивались патиной. И все же фон юной паре составился волшебный, лучший трудно и вообразить: будто и впрямь распахивалось окно в иной мир, в райские - полустертые - сады.
