Шломо Вульф - Право выбора
3.
1.
Алла сидит в любимом кресле Юрия, где только что рассуждал об их жизни Иннокентий. На серванте стоят их книги. В третьем томе Чехова лежат её уже деньги, которых без Юры отчаянно нехватает. Во втором томе лежит то письмо, которое снарядом разворотило вроде бы дружную семью. Снаряд, разбудивший, как выразился на прощание Юра, инстинкт обойдённой самки... Если бы так! Она сжимает виски и раскачивается от слепящей боли. Письмо-снаряд было поводом. Не было бы этого, нашёлся бы другой. Любовь - костёр, как сказала циничная подруга. Палку не бросишь - погаснет. Беда в том, что они с Юрой уже давно не муж и жена. Да, они отец и мать общего ребёнка, сотрапезники, сожители, вроде бы бесполые друзья. Нехитрые новости каждого из них уже неинтересны, всё давно известно. Никаких секретов. И никакого нетерпеливого ожидания ночи, как в первые годы, часа взаимного откровения и бесстыдства. Нет этого величайшего счастья взрослых людей - остаться наедине со всеми никому не ведомыми и не интересными, исчезающими к утру нелепыми подробностями. Эта болезнь равнодушия друг к другу подкралась, как любая другая, незаметно. Мир учителя - зажатый в кулак крик отчаяния. Когда какой-нибудь Витька Приходько вместо ожидаемой пакости придумывает новую, ещё более гнусную. Такую, что начинаешь ненавидеть всех детей, их родителей, затурканных коллег, директора, прохожих, мужа, сына... А директрисса фальшиво толкует о ранимой детской душе Витьки из неблагополучной семьи. Попробуй убедить этого недоросля, что курить и пить вредно, если его папаша пьёт и курит одновременно весь день и всю ночь, здоров как бык, незаменим в своём гараже, зарабатывает втрое больше педагога. Воспитание - подражание. Кем быть Витьке, с кого брать пример? С Аллы, которая всех и всего боится, или с папы, который безнаказанно поколотил пятерых дружинников? У учителя нет права разубеждать ребёнка в его уважении к любому родителю, будь он хоть вор или бандит. И таких витек в классе сорок душ. Плюс семнадцать зажатых в кулак учительских беззвучных душ-воплей. Семнадцать женщин, почти сплошь из неполных, читай, неблагополучных семей, в возрасте от двадцати двух до семидесяти, каждая со своим выдуманным миром и своим собственным образом, очевидным только ей самой. И у каждой своя прозрачная маска - от свирепого аскетизма до жалкого в пятьдесят лет отроду юного бодрячества. Профессиональное лицемерие, женская зависть, непрерывные обиды и надежды друг на друга и на учеников, как членов коллектива школы. Тех самых учеников, которых ты любишь всю жизнь после выпуска, даже самых ненавистных мучителей. Только дома можно ослабить сжатую за день пружину - наорать, быть грубой и несправедливой, не прощать даже мелочей, отомстить за всё по ту сторону школьного двора. В результате, тебя же раздражает страх мужа и сына, их снисходительное понимание и покорность. Их поза избитой преданной собаки. Вместо вожделенного отпора для очищающего откровенного скандала неизменное понимание замордованного в школе домашнего тирана, щадящий мир и всепрощение. Это порождает её отчуждение, ледяной учительский тон в постели и почти ненависть к такому респектабельному и самоуверенному вне дома мужу, к выросшему покорным судьбе сыну. Возникает извращённая формула семейного счастья, уверенность в своей непогрешимости, полной зависимости от её настроения этих двух никчемных существ. И вот в таком замкнутом надёжном шкафу семьи Хадасов вдруг обнаруживается свой скелет. В виде письма из знойной Одессы, написанного с раздражающей самоуверенностью, пошлыми южными оборотами речи (так и тянется рука подчеркнуть ошибки красным и выставить жирную единицу), обращёнными к ЕЁ мужу! Софочка, их когдатошняя курортная квартирная хозяйка, судя по всему, сама разыскала Юрия, когда он был в командировке, соблазнила и влюбилась как драная кошка, стерва!.. В своей манере, Алла прокурорским тоном потребовала объяснений. Юрий загадочно улыбался, читая письмо, и сказал, как-то странно, с холодным любопытством глядя на Аллу: "Ты же знаешь, ЭТО не в моём вкусе. К тому же она старше даже тебя..." "Что-о? - растерялась грозная учительница. - Даже?.. Меня?.." "Да, она не заставляет уговаривать себя в постели, - понесло вдруг Юрия, - но мне такие женщины, рыхлые, неопрятные, жирные, скорее отвратительны." "Идиот, какое мне до всего этого дело? - задохнулась Алла. - Как ты смеешь делиться со мной своими постельными впечатлениями о другой женщине?" "А почему бы и не поделиться, - взорвалось что-то в постоянно оскорбляемом холодностью муже. - Мы же с тобой давно не муж и жена. Так, приятели по общежитию. Ты-то чего возникаешь? Какое у тебя-то, фригидного бревна, право ревновать своего сексуально здорового мужа к озабоченной самке? Что сверлишь глазами? Не ожидала?" "Юра... Что за обороты речи?.. - совсем растерялся семейный педагог. - Ты хоть сам слышишь, что ты говоришь?" "Я-то слышу. Я давно слышу, что пора тебя проучить." "Тогда... Тогда - пошёл вон, мразь..." Юрий, всё так же неприятно улыбаясь, собрал свои документы, кое-какие вещи, небрежно покидал всё в кейс и вышел, оглушительно хлопнув дверью.
2.
И сразу же оглушающая тишина поселилась в опустевшей семье. Всё произошло так неожиданно, что Алла без конца забывала о ней в крике школы, напоминая себе по дороге домой, что надо в первую очередь рассказать Юрию о событиях сегодняшнего дня. Но, приближаясь к закрытой двери, она, словно споткнувшись, останавливалась. Словно за дверью стояли три гроба. Я была хорошей женой, беззвучно кричала Алла в пустой спальне, уткнувшись лицом в одну подушку на широкой тахте. Я ему не изменила ни разу! Я не дала никакого повода для предательства... Нельзя любить того, кого боишься, - возражал некто за её затылком. - Ты, ты сама убила свою семью... Она позвонила в Одессу, представляя себе вытирающую о платье жирные руки Соню, спешащую от стола, где она вечно разделывала курицу с Привоза. "А-алё! - в нос пропела одесситка. - Яка така Алла с Ленинграду? Юрка жинка, чи що? Та що жинке треба от Софы? Мужа? Та бери его, он мне вже не нужен." "Я хочу от вас узнать только одно, - задыхалась Алла. - Мне, понимаете, нужна ясность..." "Так соби твой чоловик. Я ж казала. Я его бильш до себе не пидпущу. Що ще тоби жинка с Ленинграду?" Зазвучали длинные гудки. Алла представила, как Соня, возбуждённо поблёскивая красивыми на выкате глазами, возвращается к столу, делая характерное движение руками, словно встяхивая свою огромную низкую грудь, и снова принимается за отделение от свежевыпотрошенной курицы лакомого пупочка...
Серёже она беспощадно рассказала всё. Он тенью ходил всюду за матерью, помогал и молчал. Развод прошёл гладко. Юрий отказался от раздела имущества, Алла - от алиментов. С сыном он попрощался по телефону. Серёжа не сказал ни слова в ответ. И одной семьёй в огромной стране стало меньше. Наступила удивительная пустота. Если бы он погиб в авиакатастрофе, можно было бы воспитывать сына на памяти покойного отца. Если бы его посадили без права переписки, можно было надеяться на амнистию. Но не было ни могилы, ни права на память, только забытые на серванте его тикающие, зачем-то постоянно оживляемые часы, скудная одежда в шкафу, папки с научными трудами. Жизнь шла так, как обычно во время его командировок. Только эта командировка была без обратного билета. Начались неприятности на работе. При общениях с Железной Гвоздёй, как называли директриссу, Алла словно чувствовала себя провинившимся Юрием в её, Аллы, присутствии. Когда она посмела возразить, Гвоздя буквально разорвала её в клочья своим криком. А дома ждал дневник Серёжи с двойкой по поведению и горящая свеча прегорели пробки. Серёжа полез на табурет их чинить. Его трахнуло током, и он чуть не слетел в лестничный пролёт. У Аллы подгорела до углей яичница на газе. Пока она спасалась от пламени на сковороде, забытый утюг сжёг единственное рабочее платье. Пришлось идти на работу в вечернем платье с декольте и нарваться на раснос Гвозди, обозвавшей несчастную Аллу публичной женщиной... На пути домой она услышала в подъезде густой мат знакомым голосом и застала Серёжу курящим с соседским Кирюшкой. Бледно-зелёный, сын кашлял и ругался. Дома, после того, как избитый сын наревелся и уснул, Алла зашла в ванную и отпрянула: из зеркала на неё смотрела старуха с седыми висками. Тут настала её очередь биться в истерике, пока Серёжа носился с водой и мокрым полотенцем. Она не пошла на работу, Серёжа - в школу. Они не отвечали на телефонные вызовы до самого вечера, пока не раздался длинный требовательный звонок в дверь. "Кто, - не своим голосом спросила Алла. - Мы уже легли." "Откройте, милиция." "Мама, честное слово, - заторопился Серёжа, лихорадочно роясь в кармане папиного пальто. - Это был не я..." "Сволочь, - сквозь зубы сказала мать, открывая дверь, и тут же утонула в медвежьих объятьях Юриного единственного друга - профессора Иннокентия Негоды. - Кешка, господи!" - разрыдалась она облегчённо. "Что с вами. Звонит мне Гвоздя, что жена доцента Хадаса, так и сказала, самовольно бросила работу и вообще ведёт себя вызывающе. Это о тебе?" Огромный рыжий и бородатый Кеша раскрыл свой старомодный зонтик-трость, погрозил волосатым рыжим пальцем вытянувшемуся в дверях сияющему Серёже и развалился в "своём" кресле, вытянув огромные ноги в мокрых неизменно рванных носках, благодушно оглядывая замеревшую от неожиданности Аллу. "Ну-с, как вы тут без хозяина? Я смотрю - не пропадаете? Молодцом, пардон, молодухой смотришься, Аллочка." "Ну да! А это?" "Ерунда. Педагог просто должен быть с седыми прядками над нашими тетрадками, верно? А Юрке так и надо, пусть, пусть побегает, пусть узнает, каково жить без такой благородной красавицы. Свежатинки, видите ли захотелось! Вот и получил. Верно, Серёга?" Мальчик серьёзно кивнул. "Проведать наконец-то пришёл? - сухо спросила Алла. - Или директрисса послала?" "Привет, ваше почтение. Друг семьи..." "Не фиглярничай. Какой, к дьяволу, семьи? Что ты тут мне паясничаешь?!." "Какой? - Кеша сразу стал серьёзным. - Вашей, мадам. И моего единственного друга Юры. Что, я вас первый год знаю, чтобы поверить справке о разводе? Что такое справка бумага! Дошло, девочка? Юра - дурак, поддался на провокацию. Попробовала бы меня моя Клава приревновать! Я бы при ней эту Софу головой в унитаз и..." Он замолк, поражённый дробным нечеловечески злым смехом ребёнка. "Ты чего?" - испугалась Алла. "Не надо в унитаз. Надо её руками в пробки, чтобы она мед-лен-но горела..." "Идиот!! - истерически закричала мать. Пошёл вон, дурак!" "Да, - глухо сказал Кеша, когда закрылась дверь за мальчиком. - Детям больнее всех. Так вот он мне написал, что..." "Меня не интересует, что ОН тебе написал, - быстро сказала Алла. - Давай или о деле, или..." "Замолчи! - медведем поднялся Кеша с кресла. И сразу обмяк, положив огромные руки на плечи хрупкой Аллы. - Замолчи, милая, замолчи, бедная моя... хорошая ты моя... Такой у меня вот тут гнёт. Так болит... Ну подумай сама, ты же умница. Ну разве так бывает, как у вас? Да мужик, если захочет, так обставит свой роман на стороне, что такая наивная как ты ни за что не узнает..." "Так то опытные, а он не-е-ет!" - зарыдала Алла, испытав вдруг огромное облегчение и неожиданную надежду. "А я что говорю? А я? Он - неопытный. Вот она, от злости, что не получилось охмурить, напала на тебя, из чистой зависти, как злая собака. А вы оба и попались в её зубы. Слушай меня теперь внимательно. Я всё ждал, что обойдётся. Что вы одумаетесь. Потом сделал себе командировку в Одессу и провёл расследование прямо на месте преступления. Да, останавливался он у них, а где же ещё, когда в Одессе в гостиницах мест никогда нет? Это же Одесса, общежитие, все друг о друге всё знают, всё просматривается во дворе и прослушивается с балкона на балкон. Так вот ничего у него с ней не было. Да, она действительно пыталась его соблазнить, потом бесилась, плакала, жаловалась матери и подруге... Как вообще ты могла поверить? Ну, мою Кланю сели бы он тебе предпочёл, я бы ещё понял. Подлец, подумал бы я, но молодец, со вкусом парень. Но Сонька, мешок с... И вообще зачем ему, доценту-то подобная краля? У него мало студенточек?" "Вот именно, - уже улыбалась сквозь слёзы Алла. - Вот он там, в Комсомольске... да на свободе..." "Ещё бы. Я бы на его месте, начал с пятого курса и - до первого..." "А может быть наоборот? - привычно в присутствии Кеши хохотала Алла. - Сначала молоденькие?" "Нет-нет! Ни в коем случае. Это не в его, и не в моих, правилах. Молоденьких непременно на закуску - именно в указанной выше последовательности, сударыня! И вот почему..." - в бороде весело сверкали белые зубы. "Кеша, - обовала его Алла. - А почему ты... и Клава... мне всё это время не звонили?" "Видишь ли, дело в том, что мы вас любим. Вас. Вдвоём. Не порознь. А порознь мы вас и знать не хотим. Истинные друзья семьи не берут одну из сторон при разрыве семьи. Одного из... вдруг врагов. Нонсенс..." "Я ему напишу! - заторопилась Алла. - Только научи как. Господи, ведь если он не виноват, что же я со всеми нами, и, главное, с Серёжей, наделала!.." "Первые разумные слова." "Кешенька. Спаситель ты мой, правда я - глупая истеричка? Я - дура, правда? Да?" "Странный вопрос..." "Да, да, да! Ты никогда не врёшь. Это ясно. Ты- всегда прав! И ты меня понимаешь, правда? И Клава?" "Она считает, что ты просто эгоистка." "Правильно. Я - эгоистка. Как же мне ему написать, чтобы он понял и простил? Скорее скажи мне и дай адрес, чтобы непременно дошло письмо, Кешенька!.. Знаешь что? Я напишу на институт, с уведомлением о вручении, правда? Господи. Как же я его измучила! И Серёженьку... Дура... эгоистка..." "Нет уж, ничего ему не пиши. Теперь уж тебе надо выдержать фасон. Пусть сам напишет. Это я беру на себя. А вы, милые мои, готовьтесь. Он там пректасную квартиру получил. Хватит вам снимать. Поживёте по-человечески." "Я согласна! Бог с ним с Ленинградом, со школой, с этой Железной Гвоздёй. Кешь, а вот я возьму билеты и мы просто приедем, а? Ведь не прогонит же? У меня на книжке пятьсот рублей. Сколько стоит билет до Комсомольска? Да не молчи ты, Кешенька!" "Ехать придётся. Ему сюда возврата нет, его место занято. А там по нашей с ним теме - непочатый край работы. Он там запросто и докторскую завершит, и в металл наши идеи внедрит. Есть у меня соискатель интересный, Заманский такой, вашей же неповторимой нации товарищ... Он как раз туда уже едет после стажировки. Я его нацелил на работу с Юрой. А там и мы с Клавой, к вам , а?"
