Василий Шукшин - Там, вдали
-- Я никогда не любила его. Он знает об этом.
Фонякин поднялся.
-- Иди сюда, -- сказал он.
Ольга помедлила секунду, подошла.
Отец ударил ее по щеке. И потом еще раз и еще... Ольга попятилась от него.
-- Еще, -- попросила.
Фонякин шагнул и ударил еще.
-- Шлюха.
-- Еще бей!
-- Шлюха! Вон из... -- Фонякин задыхался.
-- Еще бей! -- требовала Ольга.
Фонякин схватился за сердце, стал торопливо искать глазами место, куда присесть. Он сделался белый, губы по-синели...
-- Папа! -- вскрикнула Ольга. -- Папа, что с тобой?
Вбежала мать.
-- Паша!
-- Не орите! -- с трудом сказал Фонякин, осторожно опускаясь в кресло. -- Дай глицерин. Скорей. В баночке...
Жена нашла нитроглицерин, Фонякин проглотил таб-летку, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Женщи-ны замерли около него.
Долго все молчали.
-- Седин не пожалела, -- негромко заговорил Фонякин, не открывая глаз. -- Не пощадила...
-- Папа, при чем здесь ты?
Мать дернула дочь за руку, показала глазами на дверь. Ольга вышла.
-- Отец, конечно, ни при чем. Эх, вы...
-- Паша, успокойся. Ну не надо сейчас-то...
-- Ты замолчи! -- Фонякин вздохнул и сам замолчал. Только часто и глубоко дышал.
Вечером Ольга ушла из дома. Совсем.
Через два дня приехал Петр.
Тещи дома не было, Петр прошел в комнату Фонякина.
Павел Николаевич лежал в кровати.
-- Что, опять? -- спросил Петр. Даже не поздоровался.
Фонякин за эти два дня изменился до неузнаваемости: глаза впали, нос заострился, как у покойника, на щеках, в морщинах залегли нехорошие тени.
-- Сядь, Петро, -- сказал он. Сам несколько приподнял-ся на полушках. -- Как дома?
-- Тетку схоронил, -- Петр отодвинул на стуле лекарст-ва, присел на краешек. Хотел закурить, но спохватился.
-- Да, кури! Дай, я тоже закурю.
-- Может, не надо?
Закурили.
-- Что с теткой-то?
-- Рак желудка. Пятнадцать килограмм от человека ос-талось.
-- Успел еще?
-- Успел. Только не узнала...
Долго молчали.
-- Ну, крепись, Петро... Все к одному: Ольга ушла из до-ма. К учителю... есть тут у нас...
Петр не понял.
-- Как ушла?
-- Ушла. Совсем. Замуж вышла, -- Фонякин опустился на подушки. Видно, немалого стоили ему эти слова. При-крыл глаза, шумно вздохнул. -- От тебя ушла, не понима-ешь, что ли?
Волной -- от макушки до пят -- окатил Петра мерзкий озноб. И схлынул. Жарко сделалось. Он молчал. Фонякин по-смотрел на него... и отвернулся.
-- Где он живет? Учитель... -- спросил Петр.
-- У бабки Маланьи... Спросишь -- покажут.
Петр поднялся.
-- Петя... -- Фонякин привстал, глянул прямо в глаза зя-тю. -- Не делай там греха... прошу. Хоть ты-то... Ничего же не изменишь. Как сына прошу...
Слова Павла Николаевича дошли до него, когда он шел к учителю. Он сбавил шаг. Надо было сообразить, как дей-ствовать. Но что тут сообразишь?! Так и вошел, ничего не придумав, -- какие слова говорить, что вообще делать?
-- Здравствуйте.
Они о чем-то оживленно и, кажется, резковато бесе-довали. Юрий ходил по комнате, Ольга сидела у стола, по-ложив ногу на ногу. И первое, что бросилось в глаза Пет-ру, -- круглые, тупые, крепкие коленки Ольги. Не сама Ольга, не взгляд ее, не Юрий Александрович -- колени. И почему-то это успокоило, отрезвило. Потом уж он увидел и Ольгу, и учителя... А так как они промолчали на его "здрав-ствуйте", он еще раз громко сказал:
-- Здравствуйте, говорю. Что за невежливость такая?
-- Здравствуйте, -- сказал Юрий.
Ольга внимательно -- с таким знакомым любопытст-вом! -- смотрела на Петра.
-- Сесть-то можно? -- весело спросил тот. И сел, не ожи-дая приглашения.
Вспомнилось ему, как когда-то, в ранней молодости, случалось одному нарваться на ораву ребятни из чужого, враждебного края. Точь-в-точь такое же чувство: сперва мгновенная оторопь -- она хоть и мгновенная, хоть и ото-ропь, а успеешь заметить: высок ли плетень, что рядом, не махануть ли через него? Успел заметить Петр, что Юрий растерялся, если не испугался, Ольга приготовилась -- ждет какой-нибудь выходки от Петра, вся наструнилась, но спо-койная и -- вот-вот -- в глазах появится насмешка.
-- Давайте познакомимся! -- Петр встал, шагнул к Юрию... И опять успел заметить, как в глазах Ольги метнулся испуг. И погас. Но еще самую малость -- шагни Петр решительнее или сунься в карман -- она или вскочила бы, или крикну-ла. -- Ивлев Петр, -- представился он.
-- Юрий.
Петр сел.
-- Ты любишь ее? -- в упор спросил он Юрия.
-- Да, -- ответил Юрий, несколько более решительно, чем этого требовал простой вопрос, несколько даже тор-жественно. Он тоже, наверно, шагнул в яму. Ольгу покоро-било это.
-- Ты, Ольга?
-- Когда я еще была в пионерах, меня учили, что на до-просах надо молчать. Я...
-- Ты любишь? -- переспросил Петр, меняясь в лице. Ольга знала, что это такое -- когда он меняется в лице.
-- Да, -- сказала она.
-- Вот и все, -- сказал Петр.
"Убить!" -- стукнуло в голову, и уж гнилостный, страш-ный холодок беды дохнул в грудь.
-- Вот и все, -- повторил он. И полез закуривать. -- Раз-говор кончен, -- он устал, и все стало безразлично. Сунул обратно папиросы, поднялся и пошел к двери. -- Прощай-те, -- сказал на ходу. И хлопнул дверью.
Во дворе его догнала Ольга.
-- Я провожу тебя.
-- Зачем?
-- Мне хочется.
-- Пойдем.
Долго шли молча. Петр шагал широко, Ольга едва поспе-вала за ним.
-- Отца видел? -- спросила она.
-- Видел.
-- Какой?
-- Лежит.
-- А там... с теткой?
-- Померла
Опять долго молчали, почти до самого дома Фонякиных.
-- Петр... у меня сердце кровью плачет... Я проклинаю се-бя... Мне жалко вас -- тебя и отца...
-- Это ты брось. Зря.
-- Все равно вы самые хорошие, самые родные мне.
-- Брось, Ольга! Чего ты?.. Совсем непохоже на тебя. Не нам с тобой плакать.
-- Я домой не пойду.
-- Почему?
-- Не надо, отец разволнуется. Я подожду.
Фонякин сидел в кровати, когда вошел Петр.
-- Что? -- спросил он испуганно. -- Скоро как-то...
-- Ничего, все обошлось. Успокойтесь, -- Петр присел к нему на кровать. Говорить было совершенно не о чем. Тяже-ло было бы о чем-нибудь говорить.
-- Ну, поехал. -- Петр поднялся. -- Выздоравливайте.
Фонякин кивнул.
-- Трудовую книжку вышлите потом.
-- Ладно. Куда сейчас?
-- К дяде. Старенький он уж стал... инвалид.
Фонякин опять кивнул.
-- Не обессудь, Петро. Я ничего тут не мог сделать.
-- Да что вы! Поправляйтесь, главное. Я не пропаду, -- Петр пожал крупную слабую ладонь тестя. Когда-то -- он да-же и не успел заметить, когда и за что, -- полюбил он этого доброго человека, вечного труженика. И понял это только сейчас.
И его тоже больно отрывать от сердца.
-- Будьте здоровы.
-- Счастливо тебе, -- Фонякин глядел вслед Петру, пока за ним не закрылась дверь.
Ольга ждала его.
-- Вот так, Ольга.
-- Как он? -- пока Петра не было, она заметно успокои-лась.
-- Ничего. Поругались, наверно?
-- Да. Хуже -- он меня ударил. Первый раз в жизни...
-- Ну... ты больней бьешь.
-- Куда сейчас?
-- Домой. Дядька плохой тоже... Ничего, Ольга, все будет нормально.
-- Не торопись, куда бежишь-то?
Петр сбавил шаг.
-- Он хороший человек? Учитель-то?
-- Хороший, -- не сразу ответила Ольга. -- Но это... опять не то. Я не знаю, -- она не жаловалась, не сожалела.
На Петра никак не подействовали ее слова. Вышли уже на край села, а за селом открывалась даль. Всхолмленная, в лесах, но необозримо широкая, раздольная. Представилось Петру, что надо идти ему в эту даль -- незнакомую, необъ-ятную. Непривычно, чуть страшновато, но уже думалось о том, как будет ТАМ, ВДАЛИ. Уже шагал он ТУДА, и остановить его было нельзя. Именно оттого, что непривычно, и неведомо, и неоглядно широко, манило и влекло ТУДА.
Увидев колодец в конце улицы, Петр свернул к нему.
-- Подожди, напьюсь на дорожку.
Ольга тоже подошла к колодцу.
Вал с визгом, долго раскручивался. Глубоко внизу гулко ударилась в воду кованая бадья. Забулькала, залопотала вода, заглатываемая железной утробой бадьи. Тихонько, расслабленно звенели колечки мокрой цепи. Потом цепь рывком натянулась -- бадья, наполнившись, утонула. Вал надсадно, с подвывом застонал, как заплакал. Цепь с про-тивным, трудным скрежетом наматывалась на вал. Срыва-лись вниз капли, громко шлепались.
Петр подхватил тяжелую бадью, поставил на сруб, ши-роко раскорячил ноги, склонился и стал жадно пить.
-- Мх, -- простонал он, отрываясь от бадьи, -- холодная, аж зубы ломит. Не хочешь?
Ольга отказалась.
Петр еще раз пристроился к бадье, долго пил. Потом торопясь вылил воду. Оба стояли и смотрели, как льется на грязную, затоптанную землю прозрачная вода.
-- Вот Ольга... так и с любовью бывает, -- сказал Петр, продолжая смотреть, как льется вода. -- Черпанул человек целую бадейку, глотнул пару раз, остальное -- в грязь. А ее тут на всю жизнь хватило.
-- Да, -- бездумно согласилась Ольга. Мысли ее тоже где-то далеко-далеко. -- Прости, Петр, что так получилось.
