Вадим Кожевников - Заре навстречу
Но тут появился тот самый санитар, который привез их сюда. Он поднял маму, отвел ее на скамейку под медным колоколом, помахал над ее бледным лицом меховой варежкой и осведомился:
— Значит, ни в какую? — И хвастливо заявил: — Петр Григорьевич человек — вершина! Я с самого начала полагал, не пойдет.
— Его сегодня арестуют?
— Увы, лишен возможности полного содействия.
Но вдруг лицо санитара просияло, и он воскликнул радостно:
— Мадам, я ведь только им сочувствующий, но осведомлен. Прошу вас, не сползайте со скамейки. Мальчик!
Держи мать. Один момент.
Санитар ушел.
Но скоро он прошел мимо них с гордым видом, шагая рядом с человеком в ветхой кожаной фуражке железнодорожника. Этот человек на ходу вытирал руки паклей, лицо его было сердито и озабоченно.
Немного погодя подошел отец и, не глядя на мать, проговорил сурово:
— Ну что ж, пошли.
На выходе их ждал санитар. Похлопав варежкой по соломе, лежащей на дровнях, он, как заправский извозчик, пригласил:
— Прошу. Прокачу на резвой.
Отец поколебался, но потом сказал Тиме:
— Садись.
Мама спросила:
— А я?
Отец только пожал плечами.
Ехали долго, в тяжком, отчужденном молчании. Отец не выдержал, сказал:
— То, что ты позволила себе обратиться в комитет, — это выше самого недопустимого, что я мог предполагать.
Мать ничего не ответила.
— Я испытываю к тебе сейчас глубочайшее презрение и не считаю необходимым это от тебя скрывать.
Щека матери дрогнула, и по ней поползла слеза.
— Мне кажется, — сказал металлическим голосом отец, — что после случившегося нам лучше на некоторое время расстаться.
Мать сделала глотательное движение и прижала к лицу руки.
— Остановитесь, — приказал отец вознице.
Санитар только дернул головой и вытянул лошадь кнутом. Лошадь, брыкнув, пустилась галопом, встряхивая на ухабах дровни и ударяясь копытами о передок саней.
Отец пытался выхватить у санитара вожжи, но тот, повернув к отцу сизое, обмороженное лицо, сказал с горечью:
— Эх, Петр Григорьевич, а я тебя за человечность почитал! Да что у тебя в крови, сулема, что ли? Что ты жену мучаешь? Что в душу пинаешь? Ну я, обыкновенно, в комитет сбегал. Заберут, мол, сегодня вашего. А он из себя Исуса делает. Если сегодня благонадежного насмерть купали, то с вашим братом по закону и говорить не приходится чего сделают. А мне: правильно, спасибо за сознательность. Вот и все. — Потом он вдруг всплеснул руками и воскликнул тонким голосом: — Гляди, Григорьич, чего интендантские делают! Коней на бойню согнали, жулье. Вот, значит, какой говядиной солдат кормят.
А мужик последнего коня на армию сдает. Обезлошадела вся деревня. То-то я смотрю, сегодня интендантские коров на ипподром собрали, пичугинские приказчики им хвосты ломают. А Пичугин их тайком ночью гуртами на прииск… Там у него ферма. Сливочное масло эшелонами гонит московским да питерским бакалейщикам, а те за него по военному времени три шкуры дерут. Вот онл война пауков с мухами! Хуже германцев народ грабят!
Начали густо сыпаться косматые, пухлые снежинки.
И скоро снег уже валил густыми хлопьями. Он падал с птичьим, крылатым шорохом, застилая все вокруг белой роящейся завесой. Стало теплее. На улицах не было ни души. Город засыпал рано. На пожарной каланче пробило восемь раз. Всего восемь часов, в окнах темно, и только у хлебной лавки жалась очередь, да за высокими заоорами лязгали цепями сторожевые псы.
Сани остановились возле дома.
— Спасибо, — сказала мама санитару.
— Не за что. Конь казенный.
Мама наклонилась к санитару и быстро поцеловала его в щеку.
— Ну уж это, понимаете, зря, — бормотал сконфуженно санитар. — Мы же инфекционные. Можно заразу какую занесть.
Отец подал санитару руку, но тот медлил протянуть свою и подозрительно спросил:
— А вы, Петр Григорьевич, жену дома разговорами пилить не будете, чтобы после назад обернуться? Я тогда снова до комитета сбегаю. У вас же дисциплина вроде как у солдат. Там за самовольство по головке не погладят.
— Нет, вам не придется больше затрудняться.
Отец нащупал на столе лампу, снял стекло, зажег фитиль, дохнул в стекло и вставил в горелку. Поднял лампу, обегая взглядом комнату. Потом сказал извиняющимся голосом:
— Ах да, она без абажура.
Тима все время, пока отец зажигал лампу, внимательно и тревожно следил за ним.
— Папа, это же я разбил.
— Очень возможно, — сказал отец рассеянно. Он взял мамины руки в свои и спросил: — Мне нужно у тебя просить прощенье?
— Нет, — сухо сказала мама. — Самовар поставить?
— Не нужно, я сам. Ты все-таки на меня сердишься, я оскорбил тебя, да?
— Петр, я не люблю глупых, сентиментальных объяснений. Давай пить чай…
Весь следующий день отец провел с Тимой дома.
И Тима наслаждался дружбой с отцом.
— Ты, Тимофей, пойми, — говорил отец, лежа на койке с книгой в руках. Человеческий разум всесилен. Вот один человек еще в очень далекие времена заметил:
если натирать кусочек янтаря о сукно, то в этом янтаре возникает энергия, способная притягивать к себе мелкие клочки разорванной бумаги. Изучая это явление, люди постепенно создали мощные машины, способные вырабатывать колоссальную электрическую энергию, которая может приводить в движение другие машины, освещать ярким светом огромные города. Электричество можно получать и посредством водяных двигателей. В Сибири величайшие реки в мире, и когда-нибудь они будут служить источником электрической энергии, ее научатся давать столько, что весь этот край превратшся в истинно прекрасное место на земле. Я очень сожалею, что мне не удалось получить инженерное образование. В будущем счастливом обществе инженерам предстоит решить огромные технические проблемы.
— А почему не удалось? — спросил Тима, тщетно пытаясь заставить котенка стоять, как собаку, на задних лапах.
— Видишь ли, неблагонадежных не принимают в инженерные учебные заведения.
— А я благонадежный?
— Как тебе сказать? Вообще этот вопрос сейчас перед тобой не стоит, но когда ты станешь юношей, я убежден, что это слово исчезнет навсегда с языка людей, как и многие другие постыдные слова.
— Это когда революция, что ли?
— Да.
— А долго ее ждать? Уж надоело. Ты в больнице, мама на службе, а я все один, как хомяк в кладовке.
Скорей бы, что ли.
— Я думаю, теперь уже скоро, — серьезно сказал отец. — Десять миллионов русских рабочих и крестьян получили винтовки, стали солдатами, и их заставляют воевать с немцами. А они не хотят воевать. И вот вся эта вооруженная масса людей, если поймет и будет организована, то никакие силы на земле не смогут в ближайшем будущем предотвратить революцию в России.
— Честное слово?
— Эх, Тимоша, мал ты еще, — сказал отец с сожалением. — А ведь я, знаешь, очень хочу, чтобы мы с тобой жили как товарищи…
— Значит, поэтому ты меня за абажур не захотел отлупить и за кринку тоже?
— Да, — вздохнул отец. — Ты, брат, действительно мало еще чего понимаешь…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Мама раньше обычного вернулась домой. Уже в дверях она взволнованно сказала отцу:
— Петр, очень возможно, что в Петрограде произошел революционный переворот. Газеты сегодня не вышли.
Банк закрыт. На телеграф никого не пускают. Софья сказала, что все члены городской думы собрались на экстренное заседание. А воинский начальник приказал арестовать тех офицеров, которые истязали железнодорожника.
Почти вслед за мамой пришла Софья Александровна и с нею Кудров. Заметив вопрошающий взгляд матери, Софья Александровна гордо встряхнула головой.
— Варя, все ото сегодня ничего не значит. В Петрограде революция. Власть находится в руках Временного правительства.
Отец стал поспешно одеваться. Мама сказала:
— Я с тобой, Петр.
— А как же Тима?
— Тимофея мы отправим к Савичу. Там у него целое сборище местных тузов, — насмешливо объявила Софья Александровна. — Ждут правительственных указании.
Пичугинский рысак стоит у почтамта. У них уже сформировался градоправительственный кабинет. Савич, очевидно, получит портфель городского головы. Представляю его упоенную рожу! Пошли!
Тиму отвели к дому Савича и сдали на руки Агафье.
Он заснул в кухне, на мучном ларе. Агафья постелила ему свою перину. Засыпая, Тима думал о том, как приятно будет завтра проснуться в новом человеческом мире, где люди будут счастливыми, добрыми, на всю жизнь радостными, где все будет принадлежать всем, где можно даром ходить в дворянскую баню и никто не будет больше болеть тифом, потому что каждый сможет получить сколько угодно лекарств…
