Александр Яковлев - Осенняя женщина (Рассказы и повесть)
- Я не палю.
- Ложь. Стыжусь за тебя, поскольку ты сам, к сожалению, этому еще не научился. Относительно же спичек. Спички, к твоему сведению, делают из дерева. Верно?
- Наверно.
- Рифмуешь? Похвально. Но это тема для другой беседы. А сейчас - о дереве. Твои же сомнения, выраженные словом "наверно", я объясняю тем, что дерево ты воспринимаешь абстрактно. Как глину, пластмассу... или воду. Как вещество. Как материал. Как средство. На самом же деле спички делают из конкретного дерева. Дуб, осина... Впрочем, чаще - осина, весьма специфическое по символике дерево...
- Яблоня, вишня... Когда же мы к бабушке поедем?
- Отрадно, что ты отзывчив на развитие чужой идеи. Но бабушка здесь не при чем. Хотя, может быть, именно ее воздействие... Но не об этом речь. Итак. Что касается яблони и вишни, то ты, что называется, хватил. А дерево, конкретное дерево, имеет отличительные для каждой породы корни, ствол, крону. И ты, своими бездумными поступками, способствуешь уничтожению того, что отпущено нам Природой в весьма ограниченном количестве.
- Но они так красиво горят!
- Не перебивай, пожалуйста, привыкай слушать, прежде, чем возражать. Это, во-первых. А во-вторых, я сейчас рассматриваю вопрос этики. Проблемы же эстетические мы, с твоего позволения, перенесем на повестку дня следующей беседы. Сейчас я помечу эту тему. А ты пока подумай о твоем отношении к подаренным тебе карандашам. Посмотри, на что они похожи. Все в пластилине.
- Я строил дом. Они как бревнышки.
- Карандаши, и ты должен это ясно понимать, тоже делаются из дерева. Кедра...
- Секвойи...
- Ого, смотри-ка, круг твоих познаний весьма обширен.
- Она такая здоровущая!
- Количественные параметры не всегда являются решающими при создании того или иного предмета. Но, кстати, и о количественных оценках. Представь теперь себе, сколько спичек ты сжег за свою жизнь. Представил? Нет? Ну, хотя бы за год?
- Не знаю. Много. Год - это много.
- Вот. Считай, что целое дерево ты взял и пустил на бездумную потеху. Целое дерево, вырвал с корнем и пустил по ветру. За просто так. За здорово живешь.
- Но ты тоже жгешь спички!
- Не "жгешь", а жжешь. Будь добр, не поленись, повтори.
- Ну, жжешь... Но...
- Объясняю. Да, я вынужден это делать. Но с полным осознанием трагической необходимости данного процесса. Ты же - просто хулиганишь. Есть разница?
- Для спичек - нет.
- Бога ради, оставь только эту бесплодную софистику. Право, люди, заботящиеся о твоем становлении как личности, заслуживают большего внимания и уважения с твоей стороны.
х х х
С тех самых пор, когда его решились оставлять дома одного, кухня манила и таки заманивала. Именно там в основном и происходили странные события с вещами, оставшимися без взрослого присмотра. Вдруг перегорала лампочка в люстре, вдруг убегала вода из раковины, вдруг разбивалась чашка... Оправдываться потом, вечером, было бессмысленно - в существование заговора никто не верил.
Но спички... Спички оставались тайной из тайн...
Еще борясь с искушением, которое никогда не исчезало, лишь временно прячась, он осторожно взял коробок. Этикетка была засижена мелкими цифрами и буквами. А может быть, в них прятались заклинания против огня.
Затем он сжал коробок в потной ловушечке кулака, ощущая хрупкие картонные ребра и бархатистость боковых стенок (красный фосфор, сульфид сурьмы, костный клей). В какую стороны выдвинется спичечная колыбелька? Вот бы в ту, где покойно прижавшись другу к другу шоколадно поблескивают головки (бертоллетова соль, клей, сера). На слух не определялось. И больше не размышляя, он открыл. И потянул спичку, попавшуюся между скребущим указательным и всегда готовым на подхват большим.
Внимательно осмотрев спичку, он так и не установил, где у дерева (конкретного дерева) обитал этот кусочек древесины - у корней или у кроны? А огонек в полумраке ладони уже слабо и трепетно перебирался вверх по глянцевой желтизне, гоня перед собою крошечную волну влаги и постепенно вытягиваясь в зазубренный раскаленный клинок, вгрызающийся в спичку до черноты.
С отчаянием последнего солдата, забывшего о возможности отступить, он сунул разбушевавшийся крошечный пожар прямо в коробочку.
Чад ударил в глаза и нос. Он зажмурился. Огонь опалил руку. Он бросил коробок на пол.
Затаптывая упругое, упорно дымящееся картонное тельце, он еще успел подумать, что на полу останутся-таки следы дерзкого непослушания.
И в этот моменты стены дома, крепкого кирпичного дома заныли и загудели, временами заглушая дребезжание стекол. И за этими стеклами пролетели, одно за другим, два вырванных с корнем дерева (без названий)...
Это был отголосок знаменитого своими разрушениями урагана 1972 года.
ОПАЛЬНЫЙ "ДРАКОН" И МЕЛКИЙ СОБСТВЕННИК
Все это не шибко историческое событие происходит в приморском городке, прикрытом от морозов теплым дыханием моря. Происходит после лихого снежного заряда, когда ветер еще мечется, как потерянный между домами, а собаки, пользуясь моментом, аккуратно усаживаются на перекрестках и, смакуя, отлавливают мокрыми носами проносящиеся запахи.
Боцман Черкашин, одетый соответственно, идет из бани. Он идет мимо снежной горы, где дети играют в различные виды взрослых, поднимается по недлинному трапику к стандартному четырехэтажному дому, краска на котором съедается солеными ветрами за какой-нибудь месяц. Боцман думает об общежитии, о сытном обеде, о своем пароходе, штормующем сейчас в районе мыса Крильон. Вот тут-то боцмана и подстерегают.
Невеликий такой парнишка, лет пяти-шести, обгоняет Черкашина, разворачивается и плюхается ему прямо под ноги.
- Аккуратнее, брат, - говорит боцман, поднимая пацана. - Так и уши оттопчут.
И следует дальше, прибавив к мыслям об общежитии, сытном обеде, штормующем пароходе и мысль о занятной ребятне. Но боцмана продолжают подстерегать. Этот же мальчишка. С теми же трюками и шлепаньем под ноги. Черкашин озадачен. И потому спрашивает не очень уверенно:
- Тебе может, того... надо чего?
- Не чего, а кого. Отца ему надо, - слышит он женский голос.
Пока моряк определяется со сторонами света, хлопает подъездная дверь, и на крыльце появляется молодая женщина. В халатике, прихваченном одной рукой на груди, другой - у подола. В тапочках на босу ногу.
Женщина не накрашена, и Черкашин не может определить - симпатичная она или нет.
Отца ему надо, - повторяет женщина. - А мне не надо мужа.
- То есть, муж мне - во, показывает женщина на горло, на мгновение отпустив халатик на груди.
- И что тут делать, а? - спрашивает также она. Черкашин молчит, продолжая машинально отряхивать притихшего мальчугана. Но притихшего ненадолго.
- Ну и будь моим папкой. Чего тебе? - спрашивает пацан снизу.
- Вы кто по профессии? - деловито интересуется женщина.
Черкашин лаконично отвечает.
- А-а, дракон, - говорит женщина бесстрастно, демонстрируя знакомство с морским слэнгом. И уже обращаясь к сыну, добавляет: - Пойдем обедать, что ли, мелкий собственник?
И Черкашин продолжает путь свой из бани, прибавляя к мыслям об общежитии, сытном обеде, штормующем пароходе, занятных пацанах и мысль о женщинах без мужей.
Сам-то боцман уже дважды разведен - работа такая. И последний развод, как Черкашину начинает казаться, он пережил именно с этой женщиной. Ну и хватит наверно с меня, - также думает он.
ГОЛОСА НАД РЕКОЙ
Время послеполуденное, знойное. Непрестанно жужжат мухи, шалея от затянувшегося августовского тепла. Пищат стрижи. В гулком небе, высоко-высоко, так, что кажется, оттуда видна вся земля, гудит невидимый самолет.
В ухоженном палисаднике дачи Крыловых, уже уехавших после летних отпусков в Москву, под тенистой сиренью, за вбитым в землю столом, устроилась оставшаяся еще в деревне дачная детвора. Накрывают две девочки постарше, лет десяти. Светленькая Катерина, постарше и потоньше, распоряжается:
- Что же это у детей руки не мыты? Ну-ка марш из-за стола! С такими руками за еду! Даша, куда же ты смотришь? Ты же отец!
Даша темненькая, полная. Она часто простужается, и даже в этот жаркий день ее заставили надеть плотное платье с длинными рукавами и закрытым горлом. Отцом ей быть не нравится, и она частенько забывает о своей роли.
- Раз ты мать, значит и мой им руки, - сердито отвечает она.
- Ну, все я должна делать! Все на мне! - возмущенно всплескивает руками Катерина.
У нее уже формируется девичья фигурка. Девочка знает об этом и носит обтягивающие майки и шорты. Даша посматривает на нее с грустью и завистью.
Из-за реки доносится мычанье, фырканье и постукивание множества копыт по закаменевшей земле.
- Куда пошла, так твою разэтак! Дорогу забыла! - надсадно ревет на всю округу пастух Трусов, щелкая кнутовищем. Звуки разносятся далеко, отчетливо. - У, сучья дочь!
- Угается, - восхищенно-танственно сообщает трехлетняя Настенка.
