Семен Бронин - История моей матери
- Ты садись, садись - что стала среди комнаты? - Она разглядывала Рене с головы до пят и словно вертела ее в разные стороны в своем воображении.-Это у нас гостиная, мы здесь людей принимаем - когда допускаем до себя, а нет - так и в прихожей посидят. Лицом-то ты в нашу родню: оно у тебя круглое, как у нас - у матери твоей оно поострее было, покрючкастее... Или я выдумываю, забывать начинаю? Телом ты больше в нас - широкая в кости: твои щуплее, потоньше. Такими запомнились во всяком случае - потому что я их, считай, и не видела. В кого умом пошла, осталось выяснить.
- В нас,- невпопад вставился Робер.- Учится хорошо.
Большего он сказать не успел, так как не пользовался у матери доверием.
- В нашу родню - это еще не все,- отрезала она.- Хорошо, если в Андре: золотой человек, мы ее тогда с руками оторвем. Хуже, если в этого,- она мотнула головой в сторону Камилла,- но и это полбеды, жить можно, а вот если в тебя?..- и не обращая внимания на Робера, который не стал спорить, привыкший к подобным нареканиям, приступилась к Рене, ожидая от нее первых признаний, которые всего ценнее.- Что ты любишь вообще? Больше всего на свете?
- Книги,- послушно и одновременно непокорно отвечала та.
- Книги я и сама читать люблю,- возразила бабка, будто Рене с ней спорила.- У меня библиотека целая - посмотришь на досуге. А кроме книг? Книжками жизнь не заполнишь... Наряды? На танцы любишь ходить?
В Рене проснулось строптивое чувство: ее никогда так не экзаменовали.
- Нарядов у меня нет.
- Так уж и нет?
- Нет. И без них обойтись можно.
- А танцы?
- Не ходила никогда.
- Что ж ты делаешь тогда? - будто бы удивилась бабка, а на самом деле только пристально ее разглядывала.- Если на танцы не ходишь?
Рене не знала что ответить, и Андре пришел ей на помощь:
- Да ты, мама, тоже на танцы не ходила.
- А ты откуда знаешь? Тебя тогда не было.- Она поглядела внушительно, затем поправилась: - Это когда было? Мы тогда сызмалу знали, за кого замуж пойдем, а сейчас, говорят, мужа на танцах искать надо?.. Тебе и муж не нужен?
- Нет,- отвечала Рене уже с дерзостью и с вызовом в голосе.
- Вот как! А что тебе нужно тогда?
- Учиться.
- И кем ты хочешь стать, когда выучишься?
Рене подумала и призналась:
- Не знаю еще... Мне сама учеба нравится.
- Сама учеба нравится,- повторила бабка, будто в этих словах скрывалась некая истина, и, обернувшись к членам своего семейства, пожаловалась: Молодые. Каждый раз удивляют. В наше время так бы не сказали... У тебя еще бабка есть?
- Есть. Манлет.- Лицо Рене смягчилось и потеплело при упоминании о бабушки по матери.- Я ее люблю очень.
- И за что же? - В голосе бабки послышалась ревность.- Я ее не видела. Она на свадьбу не приехала.
- Плохо себя чувствовала,- извинился за Манлет Андре.
- Да плохо! Свадьба не понравилась. И оказалось, в точку попала... Так за что же ты ее любишь?
- Потому что добрая.
- Не в пример мне, что ли?..- Бабка прищурилась ястребом.- Так я, может, тоже такая. Когда человек стоит этого. А перед тем, кто этого не заслуживает, нечего и расшаркиваться.
- Надо ко всем быть доброй,- заметила Рене, и это прозвучало как назидание.
- Это ты из книг вычитала?..- и поскольку Рене не отвечала, спросила: Кого ты читаешь хоть?
- Корнеля.
- По программе?
- И по программе и так.
- А я вот Фенелона. А из последних - Достоевского. Не слышала?
- Нет,- чистосердечно призналась Рене.
- И не надо тебе. Без этого достаточно... Ладно. С тобой, гляжу, в один раз не разберешься. Приедешь к нам на лето - тогда поближе познакомимся...-И суховато подбодрила ее: - Это хорошо, что сразу не ясно: чтоб потом скучно не было. Как вы считаете? - обратилась она к остальным, но тут же пожалела, что задала лишний вопрос, оборотилась к Рене, сказала с насмешкой: - Хотя что их спрашивать? У Андре вон все на лице написано: тоже, как ты говоришь, добрый человек - никого еще не обидел на моей памяти, Сюзанна только смеяться начнет: такая смешливая, а Камилл уже надулся - этот ни о ком доброго слова не скажет: испугался, что новая наследница объявилась. Он деньги любит считать - взносы у всех собирает,- и не обращая внимания на среднего сына, который поднял голову и приготовился к внушительной обороне, пояснила младшему: - Это я новенькой твоей семью представляю. А ты?..- Робер был паршивой овцой в ее стаде, и для него и слов не находилось.- Что ты делаешь хоть? Я уже счет твоим занятиям потеряла.
- Профсоюзник,- не вдаваясь в лишние подробности, отвечал тот.
- Профессия такая? - бабка уставилась на него, как на сфинкса.- Хотя ты и профсоюзник какой-то странный. Он вон тоже по этой части,- она кивнула на Камилла,- но про него все известно: сидит в конторе, ему деньги несут, а он их в книжечку записывает...
- Я еще и железнодорожник,- возразил тот, но бабка не дала обмануть себя:
- Ладно! Железнодорожники поезда гоняют да вагоны чистят, а ты штаны просиживаешь, мозоли на заднице натираешь. Деньги мусолишь. Сколько их через твои руки проходит?
- Большие суммы.- Камилл сразу набрался важности.- Мы собираем у всего муниципалитета.
- Почему мы? Не мы, а ты. Все вы, гляжу, сообща делаете. Или так представляете, чтоб одному в ответе не быть... И ничего тебе не остается? К рукам не прилипает?
Камилл нагнул голову, избычился, насупился.
- Я честный человек, мать. Потому и доверяют.
Мать не стала с ним спорить.
- Нашли человека из честной семьи.- Она язвительно усмехнулась: - Сиди дальше принимай. И нам, может, пригодится. Нельзя, говорят, яйца в одну корзину класть. Вдруг ваши к власти придут, тогда у нас свой человек там будет.- Камилл поднял голову, заранее возгордился, она же спустила его с небес на землю: - Если ты, конечно, к этому времени о нас помнить будешь.- И объяснила остальным, не ведая сочувствия и жалости: - Приятели у него такие, что отца с матерью забудут и повесят - и все по идейным соображениям. Если по России судить. Да и по нашим: когда якобинцами были да санкюлотами.
- Будет тебе,- остановил Андре мать, которая слишком далеко зашла в своих нареканиях: он был удачливым предпринимателем и позволял себе возражать главе семейства.- Ничего подобного у нас не будет.
Та не стала спорить:
- Не будет - и хорошо. Проведи ее к себе, Робер - покажи комнату. Ты-то сам остаешься?
- Нет, наверно. Уеду.
- К какой-нибудь крале новой? Подруге сказал, что сюда поехал, а сам на сторону?.. Это твое дело - делай что хочешь,- прибавила она, видя, что он собирается уверять ее в обратном.- Тут я тоже с пальцев сбилась, счет твоим Полинам да Люсеттам потеряла,- и снова повернулась к Рене, которая стояла неловко среди гостиной - ей было не по себе в новом окружении.- Приедешь летом?
- Приеду.
- Вот и хорошо. Будешь жить на всем готовом. В комнате этой - которую твой отец потерять боится... Все, гляжу, революционеры - пока чужое делить. А как до своего доходит, куда все девается?.. Какая-то ты все-таки шероховатая.
- Не привыкла,- подсказал Андре, но бабка сама это знала и не это имела в виду.
- Я вижу. Что твоя мать к нам не обращалась никогда? Глядишь бы, и помогли. Я сама напомнить о себе хотела, да не люблю навязываться... Я слышала, вы плохо жили одно время. Сейчас лучше?
- Лучше.
- Ну и слава богу... Гордая твоя мать - поэтому и не обращалась. И ты такая? - Рене замешкалась с ответом, и бабка не стала допытываться, только посоветовала: - Надо бойчее быть, покладистее. Не ждать, когда к тебе прибегут, самой о себе напомнить. В меру, конечно,- поспешила прибавить она.- Чтоб не назойличать, не напрашиваться... Ладно. Примем тебя. Раз ты так Манлет свою любишь. Надо же и любить кого-то, верно? - Она оборотилась к домашним: - Та одна четырех дочерей подняла и на ноги поставила. А на свадьбу вот не поехала. Я сильно тогда на нее обиделась: наслышана была о ней, хотела повидаться, а она не захотела. Теперь вот с внучкой знакомлюсь: одна, видно, порода. Ладно. Хватит болтать. И без того наговорились - дальше некуда...
Рене провела в Даммари-ле-Лис немногим меньше месяца: готовилась здесь к экзаменам. Из окна ее комнаты со второго этажа был как на ладони виден внутренний двор: в углу его рос большой раскидистый платан, под ним стоял огромный, на всю семью, стол, сбитый из серых досок,- здесь по вечерам собиралось и ужинало на сельский лад семейство, дополняемое товарищами Андре по работе. Далее за невысокой оградой тянулся сад - тоже их владение: здесь росли яблони, груши, сливы. По бокам с одной стороны располагался птичник, из которого непрерывно слышалось квохтанье кур, с другой - длинное каменное помещение мастерской, выходивший воротами на улицу, а окнами - во двор и в сад: оттуда доносились стук молотков, жужжанье токарных станков и разговоры рабочих. Двор был царством бабушки. Она собственноручно кормила здесь кур, созывала их необычно звучавшим в ее устах фальцетом, употребляемым ею только для этой цели, возилась в огороде, расхаживала по земле и глядела на все кругом с важностью городской собственницы и с заботливым прищуром хлопотливой, трудолюбивой крестьянки. Рене не помогала ей - хотя бабка была все время в работе, а Рене не была лентяйкой и лежебокой. Рене казалось, что это не ее жизнь, что она здесь в гостях и что было бы неуместно и даже неприлично предлагать свои услуги. Что ей действительно здесь нравилось, так это возможность читать без помех и думать над книгами - что она и делала, проводя большую часть времени в бабушкиной библиотеке. Ей разрешили брать книги, она садилась в вольтеровское кресло с высокой спинкой, забиралась в него с коленями и читала тома из бабушкиного собрания, пока та склонялась над грядками. Однажды бабка остановилась под окном второго этажа, откуда Рене время от времени поглядывала вниз, позвала ее:
