Валерий Брумель - Не измени себе
И я снова кивнул ей.
Кивнул, пронзенный несоответствием ее лица, ее улыбки, всего того несчастья, что нас окружало, и ее собственного... Женщина уходила от меня на костылях. Одна нога у нее была на много короче другой...
Меня так потрясло это, что я тотчас все придумал. Ясно, четко, во всех деталях увидел перед собой чертеж...
Я проснулся... По-прежнему стояла ночь. В окно проникал слабый отсвет луны. Поднявшись, я зажег лампу и принялся шарить по комнате: мне нужна была новая лопата.
Вспомнив, что только вчера мне пришлось искромсать последнюю, я в одних трусах кинулся в коридор и постучался к своей хозяйке - тете Дусе.
- Что?.. - перепуганно закричала она. - Что такое?!
- Это я, тетя Дуся. Я - Степан. Мне очень нужна лопата.
- Какая лопата? Четвертый час ночи!
- Неважно, - ответил я. - Я все придумал.
- Что?
- Со своим аппаратом!
Хозяйка надолго замолчала, наконец облегченно произнесла:
- Бог ты мой, я думала, ты спятил...
Сонная, она вышла в коридор, достала в сенях лопату. Я тотчас схватил ее, помчался в комнату. Тетя Дуся пришла следом, спросила:
- Что, прямо сейчас делать будешь?
Я кивнул ей...
Суть моего открытия заключалась в следующем: чтобы костные отломки держались относительно друг друга неподвижно, спицы надо было пропускать сквозь них не параллельно, а крест-накрест. И крепить их следовало не дугами, а кольцами. Только тогда аппарат превращался в единую монолитную конструкцию...
Колец у меня не было, я принялся мастерить их из дуг, скручивая гайками.
Наблюдая за мной, тетя Дуся посоветовала:
- Ты бы штаны надел.
Когда я облачился в брюки, хозяйка принялась мне помогать. Мы провозились до утра. Тетя Дуся оказалась женщиной смекалистой - по ходу работы она надавала мне кучу мелких, но дельных советов.
Наконец аппарат был готов. Отломки в нем чуть-чуть шевелились, но это уже шло от несовершенства доморощенной "техники". Главное - идея приняла реальную и наглядную форму. Оставалась доработка отдельных деталей...
БУСЛАЕВ
После Римской олимпиады вокруг меня установилась приподнятая атмосфера. Мое имя, фотографии замелькали в газетах, журналах. Окружающие стали посматривать на меня по-особому.
Однажды на улице я услышал:
- Буслаев... Вон Буслаев!
В течение месяца мне пришлось трижды выступить на радио и дважды по телевидению.
К сожалению, никто из тех, кто писал обо мне, не упомянул о щах с солониной, о гастрите, о шести годах напряженной работы, о перебоях в сердце. Меня подавали эдаким целеустремленным, чуть ли не с рождения обладающим прыгучестью, волей, кристальными моральными качествами и даже тактическим умом. Никто не сказал, что в спорт я пришел из-за слабости и нужды, хотя в беседах с журналистами я не скрывал этого. Но самое удивительное заключалось в том, что и сам я принялся рассказывать о себе с чужих слов.
От спортобщества "Буревестник" мне дали однокомнатную квартиру. Из мебели - один потертый стол, полуразвалившийся стул и скрипучую тахту. Как и всем прежним обитателям этой квартирки, одежду мне приходилось складывать на полу, предварительно подстелив развернутую газету.
Моих знакомых и друзей это мое убогое жилье не смущало. Напротив, они находили в этой убогости что-то романтическое. А одна заявила так: "Уникально! Настоящий вызов мещанскому уюту!"
Иногда я задумывался: "Что же изменилось? Ровно год назад я был тем же самым человеком, что и сейчас. Так же выглядел, думал, чувствовал - однако ни одна из моих новых подруг не обратила бы на меня в тот период ни малейшего внимания. А теперь все по-другому".
Скачков жестко предупредил меня:
- Сгоришь, как спичка!
Я мигом все вспомнил: кургузое пальтишко, стоптанные башмаки, общежитие жиркомбината и свои честолюбивые замыслы. Пора было кончать заниматься чепухой и возвращаться в прыжковый сектор.
- Куй железо, пока горячо! - добавил наставник. - Ты сейчас на подъеме.
Я остался один, вымыл в квартире пол и зажил прежней обособленной жизнью.
Закрепив технику прыжка, я по совету Скачкова вновь приналег на штангу. Без дополнительной физической силы приступать к штурму предельных высот было бессмысленно.
В конце ноября я легко стал чемпионом Советского Союза с результатом два метра двадцать сантиметров. Эту высоту мне удалось взять с первой попытки. Больше я прыгать не стал. Я чувствовал - не надо. Пусть останется "голод". Он сейчас необходим. Я не достиг еще того физического уровня, который позволил бы мне целиком переключиться на нервную нагрузку. Интуиция подсказывала, что нервы надо беречь про запас, как самое последнее оружие.
Через месяц усиленных тренировок я ощутил, как меня, словно вода чашу, начала переполнять энергия. Я шагал по Москве и ловил себя на желании догнать троллейбус, удержать руками закрывающиеся двери метро или с двух шагов вдруг перемахнуть какой-нибудь забор. На свой четвертый этаж я взбегал сразу через шесть ступенек.
Впервые я получал от спорта удовольствие, а не только муку.
Как раз в это время меня пригласили в США. Помимо прыгуна в высоту, устроители соревнований пригласили бегуна на четыреста метров, десятиборца, метателя молота и шестовика. Именно в этих видах легкой атлетики американцы потерпели поражение в Риме.
Я и Скачков четко представляли обстановку, в которой придется выступать. Утомительный перелет на другой континент, акклиматизация, семь часов разницы во времени, агрессивно настроенные болельщики, которые заранее предвкушали момент, когда на их глазах русского начнут "укладывать на лопатки" - все это было не в мою пользу.
Рекордсменом мира по-прежнему оставался Ник Джемс - 222, однако меня это не смущало.
Американцы намеревались организовать три матчевые встречи. Первая должна была состояться через два дня после нашего прилета. Мне явно не хватало времени, чтобы полностью освоиться в новых условиях. Оставалось надеяться на дополнительный запас сил, на быструю врабатываемость организма.
Первый матч состоялся в Нью-Йорке, в зале "Медисон Сквер Гарден". Огромный легкоатлетический манеж был забит до отказа. Американские болельщики меня ошеломили: нескончаемый шум, свист, топот, трещотки, трубы, дудки, гортанные выкрики. Люди курили, в зале висела настоящая дымовая завеса.
Состязания начались с высоты 203 сантиметра. Взяли ее все пять человек Ник Джемс, я и еще три американца. После 209 эти трое выбыли.
Когда установили 213,5 сантиметра, в зале неожиданно установилась тишина. Я спросил переводчика:
- Что случилось?
- 213,5 сантиметра, - пояснил он, - по-американски семь футов. Кто их преодолеет, тот считается великим прыгуном Соединенных Штатов Америки.
Я вспомнил, что за всю историю легкой атлетики таких прыгунов в Америке было лишь трое. Включая Ника Джемса.
Эту высоту я взял с первой попытки. Однако зачислять меня в великие прыгуны публика не торопилась.
Перед следующим прыжком Ника Джемса зрители вдруг стали указывать на меня пальцами и что-то выкрикивать. Я опять обратился к переводчику:
- Что они от него хотят?
- Они требуют: "Возьми его, возьми!"
Скажу откровенно: меня это задело.
Высоту 215 я перелетел с первого захода. Мой соперник не отставал. Наблюдая за ним, я подметил, что в его поведении уже отсутствовала прежняя небрежность победителя, напротив - американец держался скромно, он предельно настроился на выигрыш. Он очень хотел победы именно в этой встрече. Во-первых, ему надо было оправдаться перед публикой за поражение в Риме и восстановить свой престиж, во-вторых, этот день совпадал с его днем рождения и Ник решил сам себе сделать подарок.
Я не менее соперника сознавал ответственность первого поединка. Было ясно: если сегодня мне удастся вырвать победу, две оставшиеся встречи пройдут легче. У Ника появятся первые "бациллы" смирения передо мной, как перед неоднократным победителем. То есть поражение на Олимпийских играх ему уже не покажется случайным.
После того как Ник перепрыгнул 217, к нему подбежали, стали целовать, поздравлять - словно меня уже не существовало. Сам американец слабыми жестами показывал, что, мол, еще рано, но все же охотно пожимал протянутые руки.
Я понимал, что публика давит на мою психику.
Электрическое табло напомнило, что настала моя очередь.
Я встал спиной к планке и, пытаясь собраться, несколько раз глубоко набрал грудью воздух. Наконец резко обернулся. Я так волновался, что поначалу ничего не увидел. Потом из какого-то марева теней и цветных пятен передо мной медленно выплыла и четко обозначилась тонкая горизонтальная линия. Я догадался, что это планка. Краем глаза я вдруг заметил, что Джемс уже дает интервью нескольким корреспондентам. Меня это разозлило. Я отвернулся от рейки и принялся бессмысленно шагать из стороны в сторону.
Зрители притихли - ждали, что будет дальше.
