Михаил Салтыков-Щедрин - Том 4. Произведения 1857-1865
Иван Прокофьич. Шкатулку! шкатулку! Подай, Гаврюша, шкатулку!
Поднимается суматоха; Гаврило Прокофьич убегает в боковую дверь и возвращается с шкатулкой. Иван Прокофьич дрожащими руками вынимает деньги. Лобастов заглядывает, Живновский тоже с участием следит за движениями рук старика. Шкатулка уносится на прежнее место.
Живновский. А мне, видно, пойти поторопить Анну Петровну… да кстати там уж и выпить в девичьей! (Уходит.)
Проходит несколько секунд томительного ожидания.
Сцена XТе же и Разбитной.
Разбитной входит важно и даже с некоторой осмотрительностью. Все встают.
Разбитной. Здравствуйте, любезнейший Иван Прокофьич, здравствуйте. Ну, как ваше здоровье?
Иван Прокофьич (привставая). Очень благодарен, милостивый государь! очень благодарен его сиятельству.
Разбитной. Да, я от князя. Князь сегодня встал в очень веселом расположении духа… ночью, знаете, пожар этот был, и это очень старика развлекло. Князь поручил мне осведомиться об вашем здоровье, любезнейший Иван Прокофьич, — право! сегодня, знаете, кушал он чай, и говорит мне: «А не худо бы, mon cher, тебе проведать, как поживает мой добрый Иван Прокофьич».
Иван Прокофьич. Премного благодарны его сиятельству… Гаврюша!
Гаврило Прокофьич. Сейчас, дединька! (Выходит на короткое время и потом возвращается.)
Разбитной. Он очень часто об вас вспоминает — такой, право, памятливый старикашка! Я вам скажу, что если бы этому человеку руки развязать, он не знаю что бы наделал!
Иван Прокофьич. Да, попечение имеют большое; я сколько начальников знал, а таких заботливых именно не бывало у нас!
Лобастов. Взгляд просвещенный, Иван Прокофьич.
Разбитной. Д-да; он ведь у нас в молодости либералом был — как же! И теперь еще любит об этом времени вспоминать: «Я, говорит, mon cher, смолоду-то сорвиголова был!» Преуморительный старикашка!
Входит лакей во фраке с подносом, на котором поставлены разные закуски; сзади другой лакей с подносом, на котором стоят бокалы; в дверях показывается Анна Петровна в шали и в чепце, в течение всей сцены она стоит за дверьми и по временам выглядывает.
Иван Прокофьич. Милости просим, Леонид Сергеич, закусите!
Разбитной. Благодарю покорно, я завтракал с князем.
Иван Прокофьич. Пожалуйте!
Гаврило Прокофьич. Mais prenez donc quelque chose, mon cher! vous offensez le vieillard…[183]
Разбитной. Э… впрочем, я охотно съем этого страсбургского пирога. (Подходит к столу и ест.)
Гаврило Прокофьич. N’est-ce pas que c’est bon?[184]
Разбитной. Délicieux…[185] да вы гастроном, любезнейший Иван Прокофьич!
Иван Прокофьич. Сколько силы мои позволяют, Леонид Сергеич… вот здоровье мое все плохое, иной раз и готов бы просить его сиятельство сделать мне честь хлеба-соли откушать, да немощи-то меня очень уж одолели: третий год без ног-с…
Разбитной. Это ничего, Иван Прокофьич, князь у нас старик простой; он не будет в претензии, если вы и не выйдете… У вас молодцы внуки за вас угощать будут.
Гаврило Прокофьич. А что, в самом деле, дединька, князь к нам так милостив, что, право, с нашей стороны это даже неблагодарно, что мы не покажем ему нашей признательности за все его ласки.
Иван Прокофьич. Я с моим удовольствием, Леонид Сергеич; прошу вас передать князю, что дом мой совершенно в распоряжении его сиятельства.
Разбитной. Князь оценит вашу преданность, Иван Прокофьич; старик любит преданных. Вероятно, он назначит вам день, когда вы можете принять его… Однако пирог этот так хорош, что я решаюсь съесть еще кусочек… Ma foi, tant pis pour le dîner du prince![186] A вы, генерал?
Лобастов. А вот сейчас-с. Мы, признаться, ко всем этим тонкостям не привыкли; по-нашему, этак колбасы кусок, чтобы, знаете, жевать было что.
Разбитной. Вы добрый, генерал!
Лобастов (налив рюмку водки, кланяется). За здоровье его сиятельства князя Льва Михайлыча.
Иван Прокофьич. Что ты, что ты, Андрей Николаич! кто ж пьет здоровье водкой… Гаврюша!
Гаврило Прокофьич. Сейчас, дединька! (Убегает.)
Разбитной (вслед ему). Mais dites, mon cher, qu’on donne des verres et que le champagne soit froid[187].
Гаврило Прокофьич. Mais, certainement, certainement[188].
Разбитной. Мы вашего племянника таки вышколим, Иван Прокофьич.
Лакей вносит поднос с стаканами и бутылку шампанского; Иван Прокофьич разливает. Разбитной с стаканом в руке. За здоровье его сиятельства князя Льва Михайлыча! (Выпивает.)
Гаврило Прокофьич. Ура! (Выпивает.)
Лобастов. Желаю здравствовать! (Выпивает.)
Иван Прокофьич. Леонид Сергеич! извините, я встать не могу, но… но… вы будьте свидетели… (Отпивает немного.)
Разбитной. Господа! мне очень приятно будет засвидетельствовать перед князем о тех чувствах искренней преданности, которые я нашел в вас. Поверьте, господа, что для сердца начальника дороже всяких почестей, дороже всех богатств сердечное расположение подчиненных. Нет сомнения — и история нам доказывает это с последнею очевидностью, — что все сильные государства до тех только пор держались, покуда в сердцах подчиненных жили чувства любви и преданности. Как скоро эти истинные, основные начала всех благоустроенных обществ исчезали, самые общества переставали быть благоустроенными. Я говорю это, господа, здесь потому, что нигде в другом месте слова мои не могут иметь такого смысла. Здесь я вижу почтенного патриарха, удрученного годами, старого воина, принявшего грудью не один удар во имя любви к отечеству, и, наконец, юношу, полного надежд и веры в будущее… И все эти лица, и маститая старость, и увенчанная розами юность — соединяются в одном общем чувстве преданности к любимому начальнику… Господа! мне приятно от лица князя изъявить вам полную его признательность! Господа! я пью за здоровье любезнейшего нашего хозяина! (Подходит с стаканом к Ивану Прокофьичу и жмет ему руку.) Иван Прокофьич! да даст вам податель всех благ все, чего вы сами для себя желаете! да продлит он вам век для того, чтобы вы могли на долгие времена следовать влечению вашего доброго сердца и отирать слезы сирых, лишенных крова… (Выпивает.)
Гаврило Прокофьич. Ура! (Пьет.)
Лобастов (в сторону). Ловко подпустил! (Громко.) Поцелуемся, брат Иван Прокофьич!
Целуются.
Иван Прокофьич (растроганный). Леонид Сергеич! я… я не могу… не в силах выразить… Гаврюша! (На ухо Гаврилу Прокофьичу.) Шкатулку принести!
Гаврило Прокофьич уходит. Доложите его сиятельству, что я жизнью готов… (Кричит.) Шампанского подать!
Лобастов. Ай да старичина! Вот как расходился!
Гаврило Прокофьич (с шкатулкой в руках). Сейчас, дединька, вот возьмите сперва шкатулку.
Иван Прокофьич вновь отпирает шкатулку и считает деньги.
Иван Прокофьич (подавая деньги Разбитному). Вот, Леонид Сергеич, малая лепта от трудов моих! Сколько могу, сколько сил моих хватает…
Разбитной (кладя деньги в карман). Поверьте, Иван Прокофьич, князь сумеет оценить…
Сцена XIТе же и Фурначев.
Фурначев принадлежит к разряду тех людей, которых называют солидными. Он большого роста, с приличным чину брюшком, ходит прямо, говорит медленно и с достоинством; выражение лица имеет начальственное. При появлении его в лице Ивана Прокофьича разливается самодовольствие.
Фурначев (останавливается в дверях и говорит за кулисы). Скажи, братец, моему кучеру, чтоб он ехал домой и доложил Настасье Ивановне, что я доехал благополучно. Да сей час же чтоб и воротился. (Подходит к Ивану Прокофьичу.) Как вы себя сегодня чувствуете, папенька? (Целует у него руку.) А у меня Настасья Ивановна что-то сегодня расхворалась… А! ваше превосходительство! Леонид Сергеич! Сейчас встретил я по дороге Доброзракова, и он сообщил мне утешительную весть, что ваше здоровье, папенька, весьма удовлетворительно… дай бог! дай бог! я всегда был того мнения, что болезненное состояние самое неприятное… не нужно ни богатств, ни почестей, если человек не пользуется первым благом жизни — здоровьем!
Лобастов. Это уж последнее дело!
