Михаил Салтыков-Щедрин - Том 4. Произведения 1857-1865
Прокофий Иваныч (к Лобастову). Нет уж, ваше превосходительство, позвольте нам пред царя небесного в своем виде предстать! (Кланяется.)
Лобастов. Ну, как знаешь, любезный; я для тебя, для твоей же пользы говорю.
Сцена VТе же и Гаврило Прокофьич. Гаврило Прокофьич вбегает стремительно; одет франтом и завит.
Гаврило Прокофьич. Где дедушка? где дедушка? Господи! половина одиннадцатого, а он там еще проклажается! Анна Петровна! Анна Петровна!
Понжперховский. Позвольте, Гаврило Прокофьич, я покричу-с. (Кричит в боковую дверь.) Анна Петровна! Анна Петровна!
Гаврило Прокофьич. Благодарю вас… А все эта глупая привычка сидеть дома безо всего.
Лобастов. Да что такое случилось?
Гаврило Прокофьич. (размахивая руками). Князь… князь… желает узнать об здоровье дедушкином… Ну, поняли вы, что ли?
Лобастов (начиная застегиваться). Ах ты, господи! Сам его сиятельство едет!
Гаврило Прокофьич. Кто вам говорит про его сиятельство! Поедет к вам его сиятельство! довольно будет, если и Леонида Сергеича пришлет! Еще кабы жили, как порядочные люди живут! (Оборачивается и видит отца, который кланяется.) А! и вы тут! разве вы не слышите (с расстановкой), разве не слышите, что Леонид Сергеич сейчас сюда будет! Разве здесь ваше место?
Прокофий Иваныч (кланяясь). Я об тятенькином здоровье узнать пришел…
Гаврило Прокофьич. Об этом и на кухне от Баева узнать можно.
Прокофий Иваныч делает движение, чтобы выйти. Или нет, погодите, мне нужно с вами еще переговорить. (Становится перед ним, сложив на груди руки.) Нет, вы скажите, вы долго нас срамить намерены?
Прокофий Иваныч. Я, кажется, ничего, Гаврюшенька.
Гаврило Прокофьич. Стыдитесь, сударь, стыдитесь… До седых волос вы дожили, а только одни непристойности у вас в голове… (Махает руками у него под носом.) И с чего вы это взяли, в баню ходить? Этого даже и в безобразных ваших цветничках* ведь нет!
Прокофий Иваныч. Я, кажется, по преданью, Гаврюшенька.
Гаврило Прокофьич. Ах ты, господи! вот и говори ты с ним! вот и живи с ними в этаком хлеву!
Прокофий Иваныч (вздыхая). Видно, и впрямь идти к Прохорычу! (Уходит.)
Сцена VIТе же, кроме Прокофья Иваныча. Из боковых дверей выходит Живоедова.
Живоедова. Что такое случилось, Гаврюшенька?
Гаврило Прокофьич. Во-первых, сколько раз я просил вас оставить эту поганую привычку называть меня Гаврюшенькой? Какой я вам Гаврюшенька?
Живоедова. Христос с тобой, Гаврюшенька! я ведь тебя на ручках маленьким носила!
Гаврило Прокофьич. Это нужды нет, что носили: когда носили, тогда и Гаврюшенькой звали, а теперь я уж Гаврило Прокофьич — слышите! Ну, а во-вторых, сюда сейчас от князя Леонид Сергеич будет об дедушкином здоровье узнать.
Живоедова. Ах ты, господи! А ведь Иван-то Прокофьич еще безо всего там сидит! (Убегает.)
Понжперховский. Верно, и мне уж уйти; не люблю я этого Разбитного.
Лобастов. А что?
Понжперховский. Гордишка-с! (Уходит.)
Сцена VIIТе же, кроме Живоедовой и Понжперховского.
Гаврило Прокофьич. Ну, скажите, пожалуйста, генерал, зачем, например, этот выходец* сюда таскается?
Лобастов. А так вот: выпить да закусить. Вы уж очень строги, Гаврило Прокофьич.
Гаврило Прокофьич. Нет, генерал, я не строг, а я желаю, чтобы в этом доме чистый воздух был… понимаете? чтобы вся эта сволочь не ходила сюда, как в кабак, водку пить. С моими чувствами, с моим образованием подобного положения вещей перенести нельзя! Знаете ли, как у меня здесь наболело, генерал? (Указывает на сердце.) Ведь на улицу выйти нельзя; свинья там в грязи валяется, так и та, чего доброго, тебе родственница!
Лобастов. Да; я от этого, пожалуй, и из губернии своей выехал. Неприятно, знаете, — всё родственники: тот гривенника, тот двугривенного на чай просит. Очень уж одолевать стали.
Гаврило Прокофьич. Так каково же мне-то, генерал! Намеднись вот иду я, в хорошей компании, мимо рядов, ну, и княжна тут… вдруг откуда не возьмись бабушкин брат, весь, знаете, в кубовой краске выпачкан: «А это, говорит, кажется, Прокофьев Гаврюшка с барами-то ходит!» Вы только войдите в мое положение, генерал! что я тут должен был вытерпеть!
Лобастов. Да; это очень неприятно.
Гаврило Прокофьич. И добро бы еще были негоцианты как следует — ну, уж бог бы с ними! Я вам скажу даже, что в образованных государствах tiers état[181] великую роль играло… Так ведь нет же — всё почти раскольники, да и торговлею-то какою непристойною занимаются: тот краской торгует, тот рыбным товаром, просто даже прикоснуться совестно.
Лобастов (вздыхая). А впрочем, ведь это вам оттого так, Гаврило Прокофьич, кажется, что у вас на платье сукно уж тонко очень — вот и представляется все, что замараетесь. Эх, Гаврило Прокофьич! вот вы давеча и с родителем тоже крупненько поговорили, а ведь знаете, умри завтра дединька-то, бог весть еще кому перед кем кланяться-то придется… Я любя вас это говорю, молодой человек!
Гаврило Прокофьич. Вот еще! да он ничего ему не оставит, кроме той лавки, в которой он нынче торгует, да и в той-то только четвертую часть, а остальные три четверти брату Ивану.
Лобастов. Бог знает, сударь, бог знает… духовной-то вот и о сю пору нет!
Гаврило Прокофьич. Да; признаюсь, это черт знает как меня бесит! и придет же в голову такая нелепая фантазия, что после духовной сейчас ему и смерть. А знаете ли, ведь вы, пожалуй, правы, генерал; пожалуй, и в самом деле, без духовной умрет… (Вздрагивает.) Черт возьми! ведь тогда прескверная штука выйдет! этот дегтярник в состоянии и еще детей иметь, от него это станется!
Лобастов. Поверьте мне, Гаврило Прокофьич, он недаром женился… Он хоть и стар, да у молодых баб, знаете, жировые дети бывают!
Гаврило Прокофьич. Да хоть бы вы, генерал, с дедушкой поговорили: он вас слушается.
Лобастов. Нет, Гаврило Прокофьич, мое тут дело сторона. Да к тому же и обидели меня очень!
Гаврило Прокофьич. Помилуйте, генерал, какая же тут обида! Вы то возьмите, что вашей Елене Андревне почти тридцать, а мне и всего-то двадцать!
Лобастов. Так-то так-с, да ведь она у меня одно только и есть детище! рассудите сами, Гаврило Прокофьич, каково отцовскому-то сердцу смотреть, как единственное детище изнывает! Ведь она, можно сказать, ночи не спит! (Начинает ходить по комнате с усиленною поспешностью.) И добро бы еще бесприданница была!
Гаврило Прокофьич. Ну, это еще как-нибудь поправить можно… Только вы уж на старика-то подействуйте!
Лобастов (останавливаясь). Да вы не шутя это говорите, Гаврило Прокофьич?
Гаврило Прокофьич (в сторону). Вот навязалась, скверная девка! (Нерешительно.) Д-да-с, генерал, я к вам заеду поговорить об этом…
Лобастов. Ну, заезжай, заезжай, дорогой зятек, — вот Леночке-то радость будет! (На ухо ему.) У меня ведь тоже сотняжка тысяч за Леночкой-то найдется! Как же! не даром век изжили — батальоном, сударь, двадцать лет командовали, да каким еще: гарнизонным-с!
Гаврило Прокофьич (радостно). Неужели? Не выпить ли нам, генерал? (Подходит к закуске.) Господи! даже закуски порядочной подать не могут! грибы да рыжики да ветчина! эй, кто тут есть?
Является Мавра. Да позови ты лакея, варвары вы этакие! этак ты, пожалуй, и при гостях в гостиную вломишься! Возьми поднос да вели приготовить другую закуску — генеральскую, слышишь?
Мавра берет поднос и уходит; в это время двери растворяются настежь, и в них показывается большое и длинное кресло на колесах, подталкиваемое сзади двумя лакеями. На кресле, утопая в подушках, лежит или, правильнее, сидит с ногами Иван Прокофьич, старик сухой и слабый; одет в сюртук; на шее повязан белый галстух; волосы совершенно белые, зачесаны с таким расчетом, чтобы закрыть образовавшуюся посреди головы плешь; вид имеет Иван Прокофьич весьма сановитый и почтенный. Лакеи, подкатив кресло на средину комнаты, удаляются.
Сцена VIIIТе же, Иван Прокофьич, Живоедова и Доброзраков.
