Владимир Орлов - КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК
И он, видимо, вспомнив о пустоте матерчатой сумки, Столешниковым переулком отправился на Петровку добывать необходимый для стервы-полковника энергетический продукт.
– Да, - он обернулся, - Дашка-то так и не объявилась. Вы про нее что-нибудь слышали?
– Нет, - сказал я.
И потихоньку стал спускаться к Камергерскому переулку. Что значит спускаться, скажете вы, какие такие могут быть на Тверской спуски и подъемы? А вот есть и спуски, и подъемы. Там, где нынче восседает на лошади князь с длинной рукой, дотянувшейся и до Киева, был в его пору один из московских холмов с крутизной восточного склона к реке Неглинной, как раз по линии Столешникова переулка, и более пологим южным спуском к той же Неглинке, за которой и стоит Кремль. Впрочем, холм временем примят, а ощутить, что к нему от Манежа существует подъем могут лишь люди в возрасте и с хворями в пояснице и ногах.
На этот раз на углу Камергерского меня поджидал пышноусый крепыш, по версии кассирши Людмилы Васильевны, некогда пан Пилсудский, потом барон Маннергейм, а для меня Гном Центрального Телеграфа Арсений Линикк.
Поздоровались.
– Ну что, созрели? - спросил Линикк.
– Созрел, - кивнул я.
– Ну и хорошо. Значит, следует посетить.
Мы прошли мимо пустоты, и я к удивлению ничего горестного не почувствовал, пустота и пустота, мало ли пустот в нашей жизни! К тому же через год, через два и пустоты не будет, а эскалаторы архитектора Хачапурова повезут москвичей и гостей столицы в подземную сказку с магазинами персидских ковров и индейских вигвамов, с пещерами сект, с фешенебельными ресторанами для услаждений мерзнущих пока на бульварных скамейках студентов. А вдруг и Антону Павловичу предложат перейти из своего угла через переулок и постоять в раздумьях на пространстве пустоты, а в освобожденном Антоном Павловичем углу возобновят свою службу общественные туалеты. Впрочем, насчет туалетов я зарвался.
На подходе к гнусному ресторану «In» Линикк поинтересовался: помню ли я правила открывания Двери в Щель. Я помнил. И Дверь впустила нас. Никаких световых эффектов нынче не наблюдалось. Закусочная была светла как закусочная. Зато наблюдались пространственные и временные эффекты. Но это выяснилось позже.
А теперь первым делом мы с Линикком подошли к буфетной стойке и к кассе. С кассиршей Людмилой Васильевной расцеловались. Работала она нынче у метро «Коломенская», но сиживать у бывалого аппарата в Камергерском считала делом обязательным. Кстати, на боку кассы по-прежнему черным по белому утверждалось: «Касса работает в настоящем режиме цен». А вот Даша у пивного крана не стояла. Напитки и закуски выдавала барышня-чернушка, стриженная под мальчика, годов эдак тридцати пяти. «Соня, - шепнула нам кассирша, - она у нас служила лет пятнадцать назад, помните, небось?» Гном Телеграфа помнил, я - нет. А громко Людмила Васильевна сказала:
– Дашка-то наша все еще в отсутствии.
Слова кассирши будто бы были подобраны с намеком. Дом номер три находился в отсутствии, а поисками его с мандатом в руках занимался пружинных дел мастер. Пояснений, правда, никаких не последовало. Нас с Линикком Людмила Васильевна озадачила, при этом печальных интонаций в ее сообщении мы не услышали. А ведь могла и слезу пролить.
Барышня Соня приняла наши заказы, касса выбила чеки, и мы с подносами направились к привычному столику поблизости от кассы, пока никем не занятому.
– Хороша картошка-то горячая, - выразил я одобрение, - да с лучком и с укропчиком, да с селедочкой!
– Дома отваривала! - обрадовалась Людмила Васильевна. - К водке в самый раз!
– А водка не немировская? - поинтересовался Линикк.
– Нет. Из Черноголовки.
– Вот и хорошо, - сказал Линикк, усы его уже были омочены пивом. - А то в немировской березовые почки какие-то странные и липовые цветы не те.
Пространственные и временные эффекты, о коих я сообщил, заключались вот в чем. Столиков в закусочной было теперь не семь, а куда больше - десятки их, а может, и вся сотня. При этом стены заведения как будто бы с прилежанием стояли на местах, отведенных им архитектором, не раздвигались, и пол не уподоблялся театральной сцене и не проявлял желания вращаться. То есть я никаких вращений не ощущал. Тем не менее нашим с Линикком взглядам будто после подъема сценических задников или завес открывались отдаленные пространства со множеством получавших удовольствие людей. Не все они приближались с заказами к Людмиле Васильевне с Соней, и можно было предположить, что и в глубинах Щели имелись свои кассы и барные стойки. Ближайшие к нам столики то и дело с очевидностью менялись, словно откуда-то приплывали и в скором времени уплывали. Столики-то были одинаковые, но люди оказывались рядом с нами разные, иные и знакомые, и мы приветствовали их словами и поднятием пивных кружек. И еще: их костюмы, прически, парики и украшения, не сомневаюсь, порадовали бы историков искусства. Я сразу вспомнил об Александре Михайловиче Мельникове. Вот кто мог здесь усладить себя беседами и пополнить яхонтами исторических сведений свое фамильное Древо! Но нигде и никого не оживлял своим присутствием маэстро Мельников. Даже там, где мною был замечен пунша пламень голубой, не блистал остроумием Александр Михайлович. Странно… Странно и то, что не явился откушать солянку (а в ней нынче плавали меж ломтиков очищенного от кожуры лимона, кусочков мяса, почек, ветчины - и каперсы) пружинных дел мастер Сергей Максимович Прокопьев.
– А Прокопьева вы не встречали? - спросил я.
– Встречал однажды, - сказал Линикк.
– Ну и как?
– А никак, - и Линикк поднес ко рту бутерброд с красной рыбой.
– Не какой-нибудь норвежский лосось, накормленный неизвестно чем, - уточнила Людмила Васильевна, - а мезенская семга.
Гном Телеграфа и кассирша Щели явно не хотели продолжать разговор о пружинных дел мастере. Я чуть ли не обиделся. Впрочем, не хотят, так не хотят.
– И Васька Фонарева нет, - сказал я.
– Еще бы! - возмутилась Людмила Васильевна. - После того как он провел нас с отменой денег, Дверь его сюда не впустит! Но по человечески-то его жаль… Допекли его гуманоиды… Может, потом ему и разрешат…
– А негр?
– Какой негр?
– Тот, что обещал купить закусочную.
– Его и в Москве, поди, нет. А если и заходил, то не в мою смену.
– А подполковник Игнатьев?
Людмила Васильевна и Арсений Линикк переглянулись.
– Ну который вел следствие по делу Олёны Павлыш… Убили ее во флигеле, во дворе молочного… Там, где потом якобы и этого… знаменитого Альбетова…
– И подполковник Игнатьев, - нахмурившись, сказал Линикк, - и Альбетов, видимо, в другом ярусе.
– Альбетов, что, доехал до Москвы? - удивился я.
– Я сказал: «видимо»…
– А какие такие другие ярусы? - я не мог успокоиться. - И где они?
Людмила Васильевна поглядела на меня так, будто собиралась произнести: «Любопытной Варваре…», но прежде она относилась ко мне уважительно, и нынче Варвара не была упомянута.
– Вы узнаете об этом позже, - сказал Линикк, и я понял, что он мог бы добавить: «Если будете вести себя прилично».
Для приличия я заказал кружку пива и положил сидеть молча, как бы в будничных размышлениях о превратностях бытия. Если со мной заговорят - я отвечу. Однако размышления мои оказались вовсе не будничными, в них завертелось слово «ярус». «Другой» ярус вряд ли мог быть единственным продолжением Щели. Продолжением ли, сочленением ли или еще чем. Наверняка, были ярусы над Щелью и были ярусы под Щелью. Одни могли уходить чуть не к планетарному ядру, другие - вздымались в высоты космические. Тут я, видимо, хватил. Может, и есть всего лишь два неведомых мне яруса, один - над Щелью, другой - под ней. Но я как будто бы уже ощущал подземные гулы со скрежетом металла, со звоном братин и ендов на княжеских пирах и даже ароматами их (батюшки, да не в Альбетова ли я превращался), и стратосферные звуки мне являлись. Отчего же не прибыл нынче сюда Александр Михайлович Мельников хоть бы и с послушницей Иоанной?
Впрочем, он мог сидеть сейчас в ином ярусе, более достойном его фамильного Древа. В силу того, что допускалось гипотетическое посещение подполковником Игнатьевым (естественно, по следственным делам) и Альбетовым «другого яруса», я предположил, что дозволяются перетекания из Щели в ярусы подвальные и мансардные. Хотя, конечно, смотря каким особам. Ладно, помолчим. Вы узнаете об этом позже, объявлено мне Линикком. В прошлый раз мне не велено было, не велено, не рекомендовано, конечно, общение с персоналом закусочной и ее гостями. Сегодня такой рекомендации не последовало. С Людмилой Васильевной я пообщался. Желания вступить в беседу с кем-нибудь из гостей пока не возникало.
Боковым зрением за столиком у окна, битые стекла которого некогда собирали Даша с Прокопьевым, я обнаружил замену. Вместо набриолиненного блондина с коком и бакенбардами официанта, вышедшими из моды лет сорок назад (я его знал, это был Резниковьес, почему-то он имел статус странствующего рыцаря), апельсиновый сок из стакана потягивала миловидная барышня. Я взглянул на нее и отвернулся. Но сразу же меня кольнуло соображение: «Ба, где-то я ее видел!»
