Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 2)
Встал бывший прокурор Китаев, длинный, чернобородый, с лысиной, протертой в густых волосах, постучал ножом по горлышку бутылки и заговорил осуждающим, холодным голосом:
- В эти дни, когда на востоке судьба против нас...
- А не лазили бы на востоки-то, - пробормотал подрядчик Меркулов, и чей-то угрюмый голос тотчас поддержал его.
- Верно! Дрались бы с кем ближе... Лесопромышленник Усов, поправив пальцем вставные зубы, вздохнул:
- От немцев поворотиться некуда, а тут...
- Договор-то с ними кабальный...
- Вообще живем в кабале у чиновников, верно в газетах пишут, довольно громко сказал банщик Домогайлов и начал рассказывать о том, как его оштрафовали:
- В простонародной грязно будто бы! Позвольте - как же может быть грязно, ежели там шесть дней в неделю с утра до вечера мылом моются?
Прокурор кончил речь, духовенство запело "Вечную память", все встали; Меркулов подпевал без слов, не открывая рта, а Домогайлов, возведя круглые глаза в лепной потолок, жалобно тянул:
- Па-а-а...
Но и пение ненадолго прекратило ворчливый ропот людей, давно знакомых Самгину, - людей, которых он считал глуповатыми и чуждыми вопросов политики. Странно было слышать и не верилось, что эти анекдотические люди, погруженные в свои мелкие интересы, вдруг расширили их и вот уже говорят о договоре с Германией, о кабале бюрократов, пожалуй, более резко, чем газеты, потому что говорят просто.
Встал Славороссов, держась за крест на груди, откинул космы свои за плечи и величественно поднял звериную голову.
- Исусом, сыном Сираховым, премудро сказано:
"Буй в смехе возносит глас свой; муж разумный едва тихо осклабится"...
- Замолол, краснобай, - сказала Фиона Трусова и, отхлебнув вина, поморщилась. - Винцо-то для бедных родственничков...
Дослушав речь протопопа. Вера Петровна поднялась и пошла к двери, большие люди сопровождали ее, люди поменьше, вставая, кланялись ей, точно игуменье; не отвечая на поклоны, она шагала величественно, за нею, по паркету, влачились траурные плерезы, точно сгущенная тень ее.
"Все еще горда. А - чем гордится?" - подумал Клим.
- Вот и кончено все, - сказала она, сидя в карете. - Вышло вполне прилично. Поминки - азиатский обычай. И - боже мой! - как много едят у нас!
Когда приехали домой, она объявила:
- Я должна отдохнуть.
Самгин, облегченно вздохнув, прошел в свою комнату; там стоял густой запах нафталина. Он открыл окно в сад; на траве под кленом сидел густобровый, вихрастый Аркадий Спивак, прилаживая к птичьей клетке сломанную дверцу, спрашивал свою миловидную няньку:
- А почему, если покойника везут, нельзя прятать руки в карманы? Он помер оттого, что выпали зубы?
Клим закрыл окно, распахнул другое, во двор, и почувствовал, что если он ляжет, то крепко уснет. Он не ошибся.
Затем наступили очень тяжелые дни. Мать как будто решила договорить все не сказанное ею за пятьдесят лет жизни и часами говорила, оскорбление надувая лиловые щеки. Клим заметил, что она почти всегда садится так, чтоб видеть свое отражение в зеркале, и вообще ведет себя так, как будто потеряла уверенность в реальности своей.
- Да, Клим, - говорила она. - Я не могу жить в стране, где все помешались на политике и никто не хочет честно работать.
Щеки ее опадали, оттягивая нижние веки, обнажая холодные белки опустошенных глаз.
- Какие-то японцы, которые были известны только как жонглеры, и вдруг! Ужасно! Ты слышал о скандальной жизни Алины? - спросила она и тотчас же поразила Клима афоризмом, который он выслушал, опустив глаза, чтоб скрыть улыбку.
- Пред женщиной два пути: или героическое материнство или приятное свинство, - Тимофей был прав.
Самгин знал, что она не кормила своим молоком Дмитрия, а его кормила только пять недель. Почти все свои мысли она или начинала или заканчивала тремя словами:
- Тимофей был прав, - как бы напоминая себе, что Варавка - был.
Траурное платье еще более старило ее, и, должно быть, понимая это, она нервозно одергивала его, ощипывалась, ходила парадным шагом, натужно выпрямляя стан, выгибая грудь, потерявшую форму. Особенно часто она доказывала, что все люди - деспоты.
- Это вполне естественно в обществе, построенном на деспотических началах, - нехотя и полусерьезно заметила Спивак.
Мать сморщила лицо так, что кожа напудренных щек стала шероховатой, точно замша.
- О, бог мой! Вы всегда об этом! - сердито воскликнула она, грозя Спивак чайной ложкой. - Ваши идеи ужасны, Лиза! Я всю жизнь прожила среди революционеров, это были тоже люди заблуждавшиеся, но никто из них не рассуждал так, как вы и ваши друзья. Разумеется, необходимо ограничить власть царя, но отрицать собственность - это безумие! И, право, я благодарю бога за то, что он, не мешая вам говорить, не позволяет ничего делать. Хотя я уверена, что забастовку, весною, устроила ваша компания, - да, да! Вы, Лиза, хороший человек, но не по-божьему, а по книжкам. Ты знаешь, Клим, отец Нифонт, мой духовник, назвал ее монашествующей атеисткой? Он отлично играет в винт. Ты - играешь?
- Нет, не люблю.
- Да, ты человек без азарта, - сказала мать, уверенно и одобрительно, и начала рассказывать о губернаторе.
- Он очень милый старик, даже либерал, но - глуп, - говорила она, подтягивая гримасами веки, обнажавшие пустоту глаз. - Он говорит: мы не торопимся, потому что хотим сделать все как можно лучше; мы терпеливо ждем, когда подрастут люди, которым можно дать голос в делах управления государством. Но ведь я у него не конституции прошу, а покровительства Императорского музыкального общества для моей школы.
С Елизаветой Спивак она обращалась, как с человеком, который не очень приятен и надоел, но - необходим, требовала ее присутствия при деловых разговорах о ликвидации бесчисленных предприятий Варавки и, выслушивая ее советы, благосклонно соглашалась.
- Да, это и моя мысль.
Дважды в неделю к ней съезжались люди местного "света": жена фабриканта бочек и возлюбленная губернатора мадам Эвелина Трешер, маленькая, седоволосая и веселая красавица; жена управляющего казенной палатой Пелымова, благодушная, басовитая старуха, с темной чертою на верхней губе - она брила усы; супруга предводителя дворянства, высокая, тощая, с аскетическим лицом монахини; приезжали и еще не менее важные дамы. Являлся чиновник особых поручений при губернаторе Кианский, молодой человек в носках одного цвета с галстуком, фиолетовый протопоп Славороссов; благообразный, толстенький тюремный инспектор Топорков, человек с голым черепом, похожим на огромную, уродливую жемчужину "барок", с невидимыми глазами на жирненьком лице и с таким же, почти невидимым, носом, расплывшимся между розовых щечек, пышных, как у здорового ребенка. Приходил огромный, похожий на циркового борца, фабрикант патоки и крахмала Окунев, еще какие-то солидные люди, регент архиерейского хора Корвин, и вертелся волчком среди этих людей кругленький Дронов в кургузом сюртучке. Играя желтенькой записной книжкой и карандашом, он садился в уголок, и пронзительные глазки его, щупая заседающих людей, как бы раздевали их. С Климом он встретился холодно и затем явно избегал встреч с ним.
Заседали у Веры Петровны, обсуждая очень трудные вопросы о борьбе с нищетой и пагубной безнравственностью нищих. Самгин с недоумением, не совсем лестным для этих людей и для матери, убеждался, что она в обществе "Лишнее - ближнему" признана неоспоримо авторитетной в практических вопросах. Едва только добродушная Пелымова, всегда торопясь куда-то, давала слишком широкую свободу чувству заботы о ближних. Вера Петровна говорила в нос, охлаждающим тоном:
- Не будем спешить, Анна Антоновна. Бедность исчезнет только тогда, когда бедные научатся разумно тратить.
- Совершенно верно, - с радостью воскликнул Топорков. - Кажется, это Герье сказал: "Наилучше удобряет землю мелкий дождь, а не бурные ливни".
Он почти все слова на "о" заканчивал звуком "ы" и был уверен, что бедняки жили бы не плохо, если б занялись разведением кроликов.
- Половина населения Франции разводит кроликов, и вот - французы снабжают нас деньгами.
Самгин был слишком поглощен собою, для того чтоб обращать внимание на комизм этих заседаний, но все-таки иногда ему думалось, что люди говорят глупости из желания подшутить друг над другом.
- "В здоровом теле - здоровый дух", это - утверждение языческое, а потому - ложное, - сказал протоиерей Славороссов. - Дух истинного христианина всегда болеет гладом любви ко Христу и страхом пред ним.
Все это приняло в глазах Самгина определенно трагикомический характер, когда он убедился, что верхний этаж дома, где жил овдовевший доктор Любомудров, - гнездо людей другого типа и, очевидно, явочная квартира местных большевиков. Он заметил, что по вторникам и пятницам на вечерние приемы доктора аккуратно является неистребимый статистик Смолин и какие-то очень разнообразные люди, совершенно не похожие на больных. Раза два мелькнул на дворе Дунаев, с его незабываемой улыбочкой в курчавой бороде, которая стала еще более густой и точно вырезанной из дерева. Ходил Дунаев в сапогах с голенищами до колен, в шведской, кожаной куртке и кожаной фуражке, вся эта кожа, густо смазанная машинным маслом, тускло поблескивала.
