Михаил Пришвин - Том 6. Осударева дорога. Корабельная чаща
Символический смысл открывающей «Корабельную чащу» главы «Васина елочка» сам автор определяет в дневнике (запись от 23 мая 1952 г.) следующим образом: «…Вася еще мальчиком освободил деревцо от тени соседа, срубил его, и елочка ожила, и с ней в душе он пошел на войну. Вместе с тем освободить северный лес от сентиментальных привкусов: тайга, так и тайга. И через это ярко дать чувство радости человека, когда он вырубается из леса на поляну» (ЦГАЛИ). 31 мая 1952 года Пришвин, продолжая работу над главой «Васина елочка» (в дальнейшем она станет первой частью «Корабельной чащи», разделенной на четыре главы), пишет завершающий главу черновой вариант поэтического отступления на тему «лес и человек» («От Москвы и до северных морей, если сверху посмотреть, то все будет лес и лес…»; (ЦГАЛИ). В окончательной редакции «Корабельной чащи» это отступление найдет свое место в четвертой главе первой части повести.
Еще на первом этапе работы над «Корабельной чащей» Пришвин сознавал необходимость дополнить образ Веселкина-отца (правдолюбца) образом «жизнелюбца», идущего к общему делу своим «путиком». В повести-сказке Это охотник-полесник Мануйло. Его образ настолько занимал писателя, что на какое-то время даже оттеснил в сторону другие персонажи. Так, 20 апреля 1952 года, намечая план повествования о детях-сиротах, Пришвин пишет: «Как люди отправляют детей к отцу, я бросаю рассказ о них – и к Мануйле». И дальше: «Василий Веселкин и Мануйло» (ЦГАЛИ). В архиве Пришвина сохранилась заметка «Герой нашего времени», важная для уяснения того, как в сознании автора оформлялся творческий замысел его произведения. Как видно из этой записи, Маиуйло сначала мыслился Пришвиным как отец Веселкина: «Конфликт отцов и детей в отношении сказки у Мануйлы и у сына Васи, равно как у бабушки – тещи и ее внуков. Сказка (искусство), как атмосферная тень против солнца. Показать на росте тенелюбивой елки и человека роль ОТЦА. Образ Митраши из „Клад<овой> солнца“ как прообраз Веселкина. Отец-сказочник, сын без воображения, но что-то вместо сказки, подобное „правде“, и эта правда за счет сказки. Итак, смена двух поколений, как смена сказки на правду и в свете правды сказка как ложь („эстетизм“)… Сказка все-таки личное дело и как личное она вытесняется правдой… Отец и сын – творчество бесчеловечное и правда, как творчество человеческое. Мануйло погиб на первой войне. Сын его сказку превращает в правду. Найти выражение начала человека в природе… Правда единичная и правда единая, правда – частное дело, как личное поведение в правде, и правда как общее дело (философия общего дела)» (ЦГАЛИ). Образ полесника Мануйлы в «Корабельной чаще» – собирательный. Со «сказочником» Мануйлой мы встречаемся еще в первой книге Пришвина «В краю непуганых птиц» (1907), чем-то напоминали его Пришвину охотники Осип Романов и Александр Губин, бывшие его проводниками во время путешествия по Пинеге в 1935 году (см. «Берендееву чащу»; наст, изд., т. 4). В 1952 году, перечитывая Н. Лескова, Пришвин узнает своего Мануйлу в «Очарованном страннике». По свидетельству В. Д. Пришвиной, в образе Мануйлы из «Корабельной чащи» Пришвиным переданы и некоторые черты встреченного писателем во время эвакуации крестьянина Ивана Кузьмича, колхозного счетовода. Был он соседом Пришвина по деревне Усолье (см.: В. Пришвина. Круг жизни, с. 32). В июне 1952 года вчерне были написаны третья («Друзья») и четвертая («Мануйло из Журавлей») части «Корабельной чащи» (знакомство Веселкина в госпитале с пинжаком Мануйлой и «хождение» Мануйлы в Москву к М. И. Калинину с жалобой на колхоз «Бедняк»: «Они не хотят меня принять со своим путиком, а я не хочу быть единоличником». 30 июня 1952 года Пришвин набрасывает краткий план пятой («Утиная вечерка») и шестой («Красные Гривы») частей повести.
Как же соотнесены в «Корабельной чаще» образы Василия Веселкина и Мануйлы? Раненный на фронте сержант Веселкин долг свой видит в том, чтобы найти заповедную Корабельную чащу, превратить срубленные могучие сосны в фанеру для самолетов и этим приблизить победу над врагом, освободить народ от тех лишений и страданий, которые принесла ему война. Правда Василия Веселкина – это «правда необходимости». Но существует еще правда-сказка полесника Мануйлы о Корабельной чаще в «немеряных лесах». Образ ее сказочный. Надо отметить, что образ заповедного леса родился в сознании Пришвина-художника очень давно. Так, побывав в новгородской земле, Пришвин в 1912 году записал в дневнике: «Роща на Шелони. На высоком берегу Шелони, где были некогда новгородские битвы, есть маленькая деревушка Песочки, возле нее сохранилась старая заповедная роща и в ней древняя часовенка замшелая… На крыше ее зеленой стоит небольшой темный крест, а сосны вокруг прямые и чистые стоят, словно свечи. Так и кажется, что с незапамятных времен собрались они (1 сл. нрзб.) сюда помолиться, привыкли и стали свечами стоять. Но это только кажется: заповедная роща старше человека… Странник пришел умирать… и сказал: „А роща ваша заповедная, не рубите рощу…“» (ЦГАЛИ). Описание трехсотлетнего мачтового бора-зеленомошника в «Берендеевой чаще» близко поэтическому образу заповедного леса в «Корабельной чаще», хотя не приобретает еще у Пришвина символического смысла. Описание удивительного чуда природы в повести-сказке («дерево стоит к дереву часто – стяга не вырубишь, и если срубишь одно дерево, оно не упадет, прислонится к другому и будет стоять») – это существующий в народном сознании образ силы и единства – поэтическое олицетворение Родины. Народ хранит свою святыню, но готов пожертвовать Корабельной чащей ради победы над лютым врагом и установления на земле мира.
Что же, по Пришвину, должно объединить «правду необходимости» Василия Веселкина с «правдой-сказкой» Мануйлы и дать синтез – «правду истинную»?
В 1935 году, совершив дальнее путешествие к границе Архангельской области и Коми АССР, Пришвин был огорчен и разочарован тем, что реликтовый сосновый бор оказался вырубленным для нужд авиации. И примечательно, что в «Корабельной чаще» местонахождение заповедного леса перенесено на территорию Коми АССР, где писатель в 1935 году не был. Не потому ли Настя и Митраша, дойдя до территории Коми, вдруг «теряют ориентировку» и продолжают путь к Корабельной чаще в разладе с географией? 15 августа 1952 года Пришвин заносит в дневник: «Сюжет должен расти по мере написания, но не быть готовым. Сейчас, приближаясь к финалу, вдруг пришло в голову пророчество Белинского о новом слове для всего мира в России, что это слово будет о мире всего мира» (ЦГАЛИ). 16 августа: «В Лесной повести приближаюсь к финалу, который заостряется то ли в чувстве правды русского человека, то ли на мире» (ЦГАЛИ). И, наконец, запись 18 октября 1952 года: «Мелькнула мысль, что конец Лесной повести должен быть облечен в идею мира (понимания), но Корабельная чаща должна погибнуть за дело мира» (ЦГАЛИ). Старое и еще условное название произведения «Лесная сказка» Пришвиным отвергается потому, что больше не отвечает конкретизировавшемуся в процессе творческой работы замыслу. Теперь автор называет свою повесть-сказку «Слово правды». Новое заглавие он так поясняет в дневнике (запись от 10 сентября 1952 г.): «Слово и дело. Слово вырастает из дела – и это есть слово правды». Очень интересна развернутая дневниковая запись, сделанная Пришвиным 15 ноября 1952 года: «Мною был поставлен вопрос: для раскрытия желанного ныне понятия „мир“ нужно срубить Корабельную чащу на самолеты… или же, напротив, рощу оберечь… В былые времена, когда открывалась Америка, и на людей смотрели как на деревья: рубить и рубить. Но люди в сознании своем росли и росли, их рубили, а они ждали, и наконец догадались и сказали свое слово: мир, и это есть теперь слово правды. Так, может быть, и Корабельная чаща откроет нам какой-нибудь свой закон жизни…» (ЦГАЛИ).
В феврале 1953 года, отвечая на вопрос корреспондента о своей работе, Пришвин сказал: «Я работаю над одной темой, которая родилась от всех прежних моих работ. Это наша русская тема о правде, и книга моя будет называться „Слово правды“». В восьмой части своей повести («Глубинный залом»), размышляя о судьбе Корабельной чащи, Пришвин противопоставляет народное представление о лесе – бездуховному, рационалистическому, западному отношению к лесу как одному из видов топлива «инструктора канадского лесопиления». Инструктор в повести только повторяет слова профессора лесопиления («А чего лес жалеть?»), с которым вел спор Пришвин в 1935 году в Архангельске.
В «Корабельной чаще» синтез «правдолюбия» Василия Веселкина и «правда-сказка» охотника-пинжака Мануйлы слились в единственную «правду истинную» в образе мудрого всероссийского старосты М. И. Калинина. Обдумывая этот образ, Пришвин отмечает в черновике: «В Калинине дать: образ простейшего в правде, чего-то таящегося в простом человеке <…>. И пусть это все будет „правдой“, и отношение человека к человеку, любовь и, конечно, самый, самый „мир“» (ЦГАЛИ). Это к Калинину приходит Мануйло за правдой о Корабельной чаще. И «тайна», которую он открывает Мануйле, – это мир. В этом эпизоде полностью раскрывается символический образ Корабельной чащи, которая, по словам К. А. Федина, в произведении Пришвина «есть не что иное, как человеческая мечта, без которой нельзя построить новой жизни… Разговор его (Мануйлы. – В. Ч.) с М. И. Калининым, к которому он явился ходоком с защитой „своего путика“, в этом смысле верен, как верно и то, что Калинин решительно восстал против вырубки „корабельной рощи“, за ее сохранение, за сохранение мечты» (Конст. Федин. Писатель, искусство, время, с. 190 и 191). Мир – это и определение «правды истинной» для Василия Веселкина, который уясняет суть пророчества В. Г. Белинского об исторической миссии русского народа. Заключается она в том, что русский народ несет мир народам всей земли.
