Вадим Ярмолинец - Проводы
Улыбаясь, Любка подставляла похотливцу крашеную под нежную розу щечку.
- Aлe! - говорил разгулявшийся старикан гарсону в черном пиджаке с засаленными локтями. - Сынок, дай еще шампанского, мускатного.
- Да нет мускатного, - кривился засаленный.
- Сынок, я что, должен с тобой торговаться за каждую бутылку? Потом принесешь счет - и всe. Давай.
Гарсон с изнасилованным видом приносил мускатного.
- Мамка, - говорил Ярошевский любимой. - Я тебя сейчас съем. Клянуся!
Танцевали.
О "Семь сорок"! О взлетающие к небу надувные зады! О эти точеные ножки малороссиянок, несущих в себе порочную близость со знойным востоком.
Ярошевский танцевал как бог. Как бог Вакх. Он крутил тонкую и длинную Любку вокруг себя, как ленту. Он запускал еe юлой и, дав раскрутиться, ловил под гибкий стан. Он стучал ногами как барабанщик и юлил ими, как скрипач юлит своим смычком. Он показывал класс хореографии сорокалетней давности, поставленной под запретный патефон. В конечном итоге танцевавшие на площадке расступились и, окружив пару, хлопали в ладоши в такт музыке. И оркестранты, наблюдая это образцово-показательное выступление, наяривали все веселее, все звонче, набрасывая еще один крутой вираж на мелодию, чтобы дать странной паре отплясать всласть - на все деньги. Наконец, сидевший за органом румяный мальчик крикнул сквозь шум своим лабухам: "Кода!" - и барабанщик, последний раз грохнув по тарелкам, поймал их руками.
Ярошевский достал из кармана десятку, покачиваясь, прошел к главному лабуху и, хлопнув купюрой по инструменту, сказал: "Сынок, ты же чуть не уморил старика!".
Когда они вернулись к столу, Любка, промокнув салфеткой увлажнившуюся косметику, заявила:
- Ярошевский, если вы во всeм такой, так я кажется не прогадала.
Ярошевский, отирая платком пот с высокого лба, довольно хохотнул:
- Мамка, ты меня не знаешь. Когда я в ударе, от меня нет спасу. A когда ты рядом, я всегда в ударе.
Оркестр заиграл "Утомленное солнце".
- Ну что, домой? - спросила Любка.
- Мамка, - отвечал старик. - A как же крем-брюле, а как же мороженое? Так мало в жизни счастья, так дай хоть поесть по-человечески!
- Ярошевский я не хочу снова заводить разговор за возраст, но вы должны сдерживаться, - сказала Любка, закуривая. - У меня лично такое впечатление, что меня сейчас разорвет.
- Ты что, не танцевала? - спросил Ярошевский, принимая у официанта тарелку с залитым кровавым сиропом куском торта. - Ты знаешь, сколько с меня сейчас калорий вышло? Мильон. И ты посмотри, какой я худой. Мальчик!
Когда они, наконец, вышли из ресторана, Ярошевский, икнув, сказал:
- Кажется, я таки переел.
- Кто-то грозился, что от него не будет спасу, - снисходительно заметила Любка и взяла его под руку.
В такси Ярошевскому сдавило сердце, и он в очередной раз подумал, что жрать всe же так много нельзя, что возраст не тот и что по приезде надо бы вырвать и освободить желудок. Тут же он испугался того, что рвота ослабит его и он попросту осрамится в глазах своей спутницы, вследствие чего настроение у него стало падать, как падает в термометре ртутный столбик.
- Что-то не так? - спросила Любка, заметив перемену.
- Всe так, моя королева, - сказал старик Ярошевский и, поднеся еe длинные пальчики к губам, поцеловал, ощущая, как неведомая железная рука оглаживает сердце, как бы примеряя его к своей безжалостной ладони.
Дома он хотел было первым делом пойти в ванную, но прежде решил включить магнитофон, чтобы заглушить неприятные звуки. Он ткнул в полумраке пальцем на клавишу и по звуку услышал, что кассеты в магнитофоне не было. Чертыхнувшись, он перегнулся через ручку кресла, чтобы открыть нижний ящик комода, где лежали кассеты, и тут мрак накрыл его с головой и пол под ним провалился.
Открыв глаза, он обнаружил себя сидящим в темноте на полу. Дверь в ванную была открыта, и он видел за полупрозрачной целлофановой пленкой стоящую под душем Любу. Он хотел было позвать еe, но железная рука, уловив его желание, слегка сомкнулась, и он, задохнувшись от боли, только просипел что-то невнятное.
Он еще видел, как его подруга, отбросив целлофан, ступила своей длинной ногой на белый кафельный пол и, сняв полотенце с вешалки на двери, стала неторопливо вытираться. В бедном его, отбивающем последние секунды жизни сердце, родилась при виде недосягаемой уже, но такой отчаянно желанной женщины тоска, которая, нарастая, превратилась в жгучую и сладкую боль в глубине живота. Эта боль очень скоро переросла в оргазм, который, бурно сотрясая легкое стариковское тело, освободил его от жизни.
Ярошевский уже не увидел ни испуга на склонившемся над ним лице женщины, ни сменившего испуг выражения, описать которое представляется затруднительным, но, и это стоит отметить, сохранявшегося всe то время, пока Любочка, задернув занавеси, снимала со стен Врубеля и Куинджи, вытаскивала их из тяжелых рам, заворачивала подрамники с полотнами в сдернутую с постели простыню, - выражения, так и не сошедшего с него вплоть до момента, когда она, часу в третьем ночи, выскользнула бесшумно на черную улицу.
13
- Боже мой, как это всe неожиданно, просто как снег на голову, сокрушалась сидевшая у стола Полина Ефимовна, качая головой и не отрывая при этом взгляда от телевизора, в котором шла своя, наполненная важными, но мало соотносящимися с реальными событиями жизнь. - Мы оказались совершенно неподготовленными к этой свадьбе. A это - свадьба! У нас на книжке всего триста пятьдесят рублей, а ведь нужно накрыть стол, придумать какое-то платье... Ты хоть знаешь, какие сейчас цены на свадебные наряды, Зинуля?
Зинуля лежала по другую сторону стола на своeм кресле-кровати, тоже глядя в телевизор и интересуясь происходящим там в той же мере, что и мать. Это было поразительно настолько, что, отстраняясь от вопроса свадьбы и беря отдельно вопрос о функциональных задачах телевизора в среднестатистической советской семье из двух человек по данным на сентябрь-октябрь 1987 года, можно было сделать вывод, что телевизор являлся неким ретранслятором мыслей, используемым для общения участниками диалога и приводимым в действие их невидящими, но пристальными взглядами.
- Да не хватит тебе твоих трехсот рублей на платье! - отвечала Зинуля. - Нормальное платье будет рублей семьсот стоить. Что такое триста рублей!
- Что ты говоришь, Зина! - возмущалась Полина Ефимовна. - Что значит эти "твои триста рублей"! За эти триста рублей я работаю два месяца с девяти до пяти пять раз в неделю! И у нас нет никаких других доходов, ты прекрасно это знаешь!
- Кто виноват, что ты решила стать библиотекарем! - отвечала Зинуля.
- Ты знаешь, дочка, ты меня очень и очень обижаешь. Просто очень... повторила Полина Ефимовна и, достав из рукава кофты платочек, промокнула глаза. - Между близкими людьми всe же должно существовать больше понимания, и совсем не обязательно какие-то вещи объяснять... Это должно быть понятно и так. Я не вижу ничего зазорного в своей работе. Я окончила институт, я занимаюсь своим делом, я стала заведующей библиотекой без чьей бы то ни было помощи. Всe сама. Да, я горжусь своей работой, но кто виноват, что за неe так платят? И потом, что значит мало? Просто кто-то умеет спекулировать, воровать... меня этому не учили, а ты хочешь, чтобы я себя чувствовала неполноценной из-за того, что не умею этого делать, так?
Зинуля поднялась и, подойдя к матери, обняла еe сзади за плечи, поцеловала в волосы и, глядя по-прежнему в телевизор, сказала примирительно:
- Ну что ты, ма... Не хотела я ничего такого тебе сказать, просто всe дорого, вот и всe. Ну возьмем мы платье напрокат. Сейчас многие так делают. Сто рублей в день - и никаких хлопот.
- Как-то это странно - свадебное платье напрокат. Ведь это такое событие, такая чистота во всeм должна быть, ты понимаешь, что я имею в виду?
- Да они чистые, чего ты, - сказала Зинуля, отходя от мамы и останавливаясь у зеркала.
- Нет, я о другом, - качнула головой Полина Ефимовна. - Ты опять не поняла. Может быть, пошить что-то самим?
- Ты что, шить умеешь? - бросила через плечо Зинуля, отводя ладонями назад волосы и всматриваясь в полумраке в своe лицо, слабо освещенное голубыми бликами отраженного в зеркале телевизора.
- A чего нет? Таня моя покроит, а я примерю и сострочу. Ну, что ты скажешь?
Зинуля включила лампочку над зеркалом и взяла помаду.
- Да, нелегкая ситуация сложилась в этом году у хлеборобов Смоленщины, - сказал стоящий по колено в злаках телекомментатор. - Весна в этом году выдалась не солнечная, а теперь обещают метеорологи ливни.
- Ну, что ты молчишь? - спросила Полина Ефимовна.
- Ну что из твоей Тани за закройщица! - ответила Зинуля, облизывая губы и завинчивая патрон с помадой. - Точно как из тебя портниха. A материал где взять хороший? Не хочу я этих самопалов. Возьмем напрокат. Я уже узнавала. Так что не волнуйся.
- Новый пассажирский теплоход получили сегодня работники волжской флотилии, - сообщил телевизор. - Его построили польские судостроители из города Лодзи...
