Михаил Лайков - Успеть проститься
Ослабло вдохновенное слово, и ослабли все связи и скрепы мироустройства. Порвалась благотворная связь земли с небом, и подряд случались несколько голодных годов. Рухнула колокольня Спасо-Преображенского собора, ее строил мастер, имевший недостаточное понятие о совершенстве, но не нашлось в Шумске мастера, который возвел бы колокольню хотя бы на прежнюю высоту. Князь видел, как необратимо превращается в развалины то, что созидает человек; он выходил ночами на башню и слышал потрескивание камней башни, стук выпадающих из стен соржавелых ядер.
Все в мире было подвластно упадку, уничтожению, все стремилось к покою смерти, лишь море, воды которого Бог засолил, чтобы они не протухли, обладало еще чудесными свойствами обновления, преображения. Земля покрывалась могилами, облик моря не терял первозданного вида. Все реки, где бы они ни блуждали, покорялись морю, и сама Иордан-река впадала в море. Море, мир творящий в тайне, вечно рожающее лоно, выносило временами на берег совершенный образ прекрасного, воплощенный в камне или металле, и у князя накопилось изрядно таких находок, купленных им у любителей странствовать берегами моря.
Все в мире тускнело, разлагалось, лишалось чистоты и силы, и только к золоту, царскому металлу, не приставали ни грязь, ни ржа, оно сохраняло в себе достоинство, возвышенность, благородство, могущество Первоистока всего сущего. Когда князь думал о вечности, он лишь в образе моря находил уподобление ему. И лишь в сиянии золота видел он отблеск небесного огня, которым однажды обновится вся природа.
- Ignis sanat, огонь лечит, - пытался князь исцелить сухую руку, положив ее на золотую чашу, наполненную золотыми монетами-португалами с изображением на одной стороне царя Дмитрия, на другой - двуглавого орла с единорогом на груди.
Ларец этих монет прислал самозванец в благодарность за помощь князя в его походе на Москву. А чашу, изумительно сработанную, ни на что не похожую, князь купил по дешевке у пьяного казака. Может быть, это была та самая чаша благословения, причастия к вечной жизни, к радости и любви, которую искал и не нашел рыцарь, не снимавший железной перчатки с руки, в которую некогда была собрана кровь Христа.
- Hic est enim calix sanguinis..., - бормотал князь, завороженный блеском золота. Золото притягивало взгляд, как свежепролитая кровь.
Золото, которое князь безрассудно тратил в своей молодости, во времена неиссякаемого изобилия и чудесных возможностей, он теперь копил, чтобы согревать им свою старость.
- Ignis sanat! Я сух, Господи, как степная трава в конце лета, и готов для Твоего благодатного огня, caminus est in Ierusalem, горнило которого в Иерусалиме! Где моя смерть, Господи?
Пришло время, когда князь ничего более не просил у Бога, кроме смерти.
- Я слышу каждую ночь, как голодные волки в степи грызут сухие конские кости. Довольно, Господи, мне глодать сухие кости в пустыне моей старости, от коих нет насыщения и нет смерти. Пошли мне смерть - печать Твоего благоволения!
Какой достойной смертью мог кончить князь свою земную жизнь в молодости! Огромный черный тур, редкий зверь королевского рода, едва не прободал его на охоте. От гибельного удара такого тура человеческое тело оставалось нетленным, и как явно было бы тогда Божье благоволение к князю! Но поздно было уже искать этой смерти, в степи не осталось ни одного живого тура. Князь в молодости мог погибнуть в схватке с татарами, мог закончить свое земное странствие посреди бушующего моря, его однажды чуть не поразила золотая небесная стрела - молния. Все это были бы славные смерти.
- Боже мой, избавь меня от позора смерти, которую Ты сейчас посылаешь людям. В нечистотах своих живьем сгнивая... Отец мой, почему Ты забыл обо мне?
С башни замка князь смотрел в степь, взыскуя чуда: появления перед его взором редкостного даже во времена его молодости зверя - черного тура. Но видел он только черные вихри, свивающиеся в веревки от земли до неба, видел огненные валы, гонящие перед собой вперемешку волков и тарпанов, зайцев и лис, видел воронье над стервом, видел орла, поднимающегося к солнцу, и слышал его ликующий клекот, видел на курганах допотопных людей, ждущих конца ночи потопа, глядящих на восток в ожидании солнца, окаменевших в этом ожидании.
Смерть была единственным гостем, которого ждал князь, другие гости забыли и дорогу в его замок. А если они все-таки случались, князь прогонял их. Как-то пришли в город два монаха со Святой Горы, монастырь которых пострадал от пожара. Один из этих монахов был уроженец Шумска, юношей, еще во времена благоденствия города, ушедший на Афон. Первый человек, которого они увидели в городе, был занят плетением лаптей. Прежде здешние жители знать не знали, что такое лапти.
- Что с вами случилось? - спросили монахи этого человека.
- Наш князь не иначе черту душу продал, - отвечал он. - Был князь как князь, а сделался все равно что корчмарь какой-нибудь, завистливый, скупой. Через него и мы в нищету впали. Пока был князь благороден и справедлив, было у нас правосудие и изобилие. Лживые времена пришли... И не умирает никак! Слышите? - показал он на замок, со стороны которого донеслись ужасные стон и рычание.
Монахи в страхе перекрестились:
- Пытают кого-то?
- Это наш князь опорожниться никак не может, - объяснил человек с лаптем. - Почечуем он страдает. Ходили к нему разные знахари, был немец-врач, и никто не помог. Теперь на войну в Валахии надеется. Говорят, скоро там война будет. Хочет поехать, чтобы только не от почечуя помереть. Лыцарь все-таки... Зря вы к нам пришли, ничего вы тут не соберете. И к князю не ходите, прогонит. Он нищих не любит.
Человек с лаптем был прав. Князь погнал монахов палкой от ворот своего замка.
- Ой, князь! - сказали ему на прощание монахи. - Господь среди людей ходит смиренным нищим. Его не прогони.
Давно погас огонь в светильниках замка, умолкла музыка и песни, замок был заполнен тенями давно ушедших, отголосками давно отзвучавшего. Князь сидел за огромным пустым столом в пиршественном зале и разговаривал с теми, кого еще помнил в сердце своем.
С иезуитом, первым и достоверно узнававшим, что случилось в мире, он обсуждал новости и спрашивал, к примеру, правда ли, что погасла вечная лампа блаженного Августина. "Вот и она погасла. Вечная, а погасла... На что же уповать в этом мире!"
Рыцарю, грезящему о чаше со священной кровью, он советовал заняться более практическим делом: освобождением Константинополя. "Кровь, даже священная, ничего не обновляет в этом мире. От крови Христа мир только взволновался, не преобразился".
С философом он почти соглашался. "Да, умаляются Божьи чудеса, но не от избытка чудес человеческих. Дикое Поле - вот что противостоит творениям духа".
Инока, ищущего края земли, он предостерегал: "На этом пути можно ослепнуть. И вернешься ты убогим старцем, распевающим псалмы на базарах".
А с самозванцем, который готовился идти на Москву, князь молчал. Самозванец собирался быть царем кротким и милосердным, обещал, что народ в его царстве ни в чем не будет испытывать недостатка, что он отменит иго торговых и судейских пошлин, прижмет мздоимство и посулы, объявит свободу торговли, свободу въезда-выезда и переезда внутри государства, отменит всякие ограничения на занятия промыслами и ремеслами. Князь видел, что безнадежно его дело, и мог бы объяснить пылкому отроку, что он идет на заклание, что тайна земной власти не в кротости, милосердии и любви к народу, что еще со времен Рима государство имеет тягу превращаться в разбойное соединение, magnum latrocinium, и правителю, желающему осчастливить народ, придется столкнуться с шайкой разбойников государственными людьми, что Москва все равно не переменится, что у московских людей первое чувство к Богу не любовь, а страх, и во всем они лучше понимают страх, чем любовь, но тут князь молчал, ибо бесполезно что-то объяснять человеку, которого влечет рок.
Однажды за пустым столом появился маг, продавший князю эликсир долгожития. "Ну что ж, князь, пора..." - сказал маг.
Когда князя нашли мертвым, его положили в белый каменный гроб и закрыли тяжелой крышкой, чтобы он не вздумал как-нибудь вылезти из своего гроба. Князь так долго жил на свете, что в его смерть верили не совсем.
Казаки, которые считали князя колдуном, даже на опустевший замок долго не осмеливались нападать. А когда осмелились, то не нашли там почти ничего, что можно было бы увезти с собой как добычу. Казаки перерыли весь замок, нашли подземный ход, ведущий в балку и в монастырь, а золота, на которое сильно надеялись, не нашли ни порошинки. Осталось им после князя множество книг, писанных большей частью по- латыни. Ватажок казаков, не любивший бумаги с печатью и сжигавший ее везде - по замкам, усадьбам, королевским и царским судам, - приказал сжечь все книги. Огонь, охвативший замок, был так свиреп, неистов, что в городе сами собой на всех церквах зазвонили колокола.
