Вячеслав Пьецух - Государственное Дитя
— …И еще русских боятся на Западе потому, что они романтики. Человек, который доволен тем, что у него есть достаток и крыша над головой, никому не страшен. Потому что он думает только о том, чтобы у него был достаток и крыша над головой. А от романтиков всего можно ожидать, романтики способны на что угодно…
Вася Злоткин не обращал на ее слова никакого внимания, он нервно прислушивался к постукиванию трости сомнительного господина, которое раздавалось у него за спиной, и с минуты на минуту ожидал если не выстрела в затылок, то, по крайней мере, удара по голове. В такой ситуации разумнее всего было воспользоваться такси, что он и сделал: через десять минут оба уже сидели в баре при гостинице «Барбизон».
— …Поэтому, конечно, боязливо жить на одном континенте с народом, который вдруг может взять и построить социализм. Западный мир столетиями копил денежка к денежке, пока смог позволить себе бесплатное медицинское обслуживание, а русские проделали путь от Распутина до Гагарина за какие-нибудь сорок лет. Спрашивается: что им стоит просверлить под землей тоннель от Москвы до Вестминстерского аббатства?!
«Ну, дорвалась девка!» — подумал Злоткин, посмотрел на кривое свое отражение в миксере для коктейлей, и вдруг на него напало…
Первая деревня по ту сторону границы, Уколово, вопреки расчету, сдалась без боя, то есть даже здешние мужики, напугавшись грохота, не полюбопытствовали в окошко, откуда грохот, а двое пограничников, охранявших этот участок русско-эстонского рубежа, накануне отправились ночевать к своим зазнобам на зверопункт. После Уколова миновали еще с десяток притихших деревень, не подавших никакого знака сопротивления, и по пути разграбили несколько сельских магазинов, захватили в каком-то леспромхозе десяток грузовиков, на которые была рассажена пехота, и к обеду уже находились в виду городка Печоры. Здесь войско Лжеаркадия остановилось и развернулось в боевые порядки, предполагая наткнуться на крепкую оборону, но в Печорах только собаки лаяли да урчал где-то автомобиль. Наконец в проулке показался малочисленный отряд здешних городовых, которые открыли из пистолетов беспорядочную пальбу, но стоило бухнуть башенному орудию, стоило пострелять немного из автоматов эстонским легионерам, поднявшим на картофельных участках маленькую пургу, как городовые рассеялись по дворам. После этого легионы беспрепятственно вошли в город.
Население, повылазившее из домов поглазеть на Самозванца, — а там черт его знает, может быть, и вправду Государственное Дитя, — встретило войско довольно безразлично, городская администрация безропотно сдалась на милость победителя, печорский воевода принес повинную голову за бессмысленную вылазку городовых, но Василий Злоткин не принял покаяния и распорядился его повесить. Воевода канючил в ужасе:
— Да что же это такое, ваше высочество, да зачем, да что я такое сделал?!
Но его в назидание все-таки повесили на колокольне, под самым большим колоколом, вместо чугунного языка.
Василий Злоткин посмотрел на висельника, которого было видно только по пояс, и сказал Ивану Федоровичу Дубельту, сделав значительное лицо:
— Так, наверное, и не понял, дурак, что это не я его казнил, а исторический процесс казнил, который не разбирает правых и виноватых.
Полковник Ухов, личный адъютант Государственного Дитя, бывший взрывник со сланцевых разработок, достал из нагрудного кармана блокнотик и увековечил его слова.
Ночевало войско в Печорах, по теплым квартирам, магазинам, школам, а одна рота даже в родильном доме. Легионеры на радостях частично перепились, и чуть ли не до утра то в одном конце города, то в другом слышались заунывные русские песни, бравые эстонские песни и женский визг. Утром же стряслось неожиданное несчастье, едва не сорвавшее всю кампанию: стали механики поутру заводить боевую технику, а она не заводится, хоть ты тресни, глядь, — а под капотами да бронированными кожухами разных деталей недостает, как то: генераторов, масляных фильтров, аккумуляторов, систем зажигания, емкостей с тормозной жидкостью, карбюраторов, приводных ремней, а с одного танка даже гусеницу сняли, хотя на что могла сгодиться в хозяйстве гусеница танка — не угадать. На счастье, от Печор начиналось железнодорожное сообщение, и это решило дело; город в отместку сожгли дотла, артиллерию и пехоту погрузили на два состава, развели пары и покатили во Псков с песнями под гармонь. Веселая это была картина: подвенечно-белые поля, телеграфные столбы стоят враскорячку, над поездом клубится жемчужный пар, колеса ладно стучат на стыках, в вагонах слышатся выкрики и дурацкий хохот, а на крыше рефрижератора сидит гармонист в окружении артиллеристов и выводит не своим голосом:
В саду яблонька растет,
Ветка к ветке клонится,
Парень девушку е…
Хочет познакомиться…
Трудно было такое предположить, но на вокзале города Пскова поезд Лжеаркадия встречала многочисленная депутация во главе с самим псковским воеводой Рассказовым, войска гарнизона были выстроены вдоль перрона и орали «ура», не жалея глоток, половину станционного здания занимал транспарант со словами «Привет законному государю!», красотки из здешнего театра оперетты поднесли Василию Злоткину хлеб-соль на мельхиоровом блюде и серебряный портсигар.
Лжеаркадий отщипнул кусочек от каравая, обмакнул его в соль, двумя пальцами положил в рот и, жуя, объявил воеводе Рассказову, который стоял перед ним во фрунт:
— Приятно, не стану лицемерить, весьма приятно! И девушки какие у вас симпатичные, просто феи!
Рассказов:
— Если угодно, ваше высочество, я прикажу сформировать из них роту обеспечения, так сказать…
— А что, сформируй, сформируй… это придется кстати.
Именно в ту самую минуту Василий Злоткин впервые почувствовал себя не самозванцем, а природным наследником российского престола, и ему даже пришло на ум, что, может быть, Палата звездочетов как-то просчиталась, что он в действительности и есть Государственное Дитя…
Та же история, что во Пскове, повторилась с незначительными вариациями в Порхове, на станции Дно, в Старой Руссе, так что на подступах к Валдаю войско Лжеаркадия значительно возросло за счет разного рода команд, добровольцев и гарнизонов предавшихся городов. Однако в то время, как головной состав осторожно тянулся в виду Валдая, разведка, посланная вперед на дрезине, оповестила, что город заполнен правительственными войсками, именно гвардейским корпусом, состоящим из Преображенского, Измайловского и Семеновского полков, каковые заняли позиции по окраинам и приготовились к обороне. Так в действительности и было: накануне Пуговка-Шумский вошел в город и первым делом расположил вдоль западной окраины три танковых батальона, которые должны были принять на себя первый удар повстанцев; оно бы и ничего, если бы ночью неизвестные злоумышленники не повыкачали из танковых баков спирт, и, таким образом, Пуговке-Шумскому срочно пришлось менять стратегию обороны. Позицию возле железнодорожной станции занял Преображенский полк, на городской площади укрепился Измайловский полк, правым флангом уперевшись в здание ресторана «Валдай», а левым уткнувшись в старинную ротонду, где издавна существовал музей колокольчиков, Семеновский же полк, оставленный в резерве, занял Ипатьевский монастырь.
Примерно за километр до железнодорожной станции Василий Злоткин приказал легионам выгрузиться и тремя колоннами двинул их вдоль полотна каким-то грунтовым шоссе, мимо квелых лесопосадок. План его заключался в том, чтобы силами левой колонны завязать бой у железнодорожной станции, силами центральной колонны обойти позиции Преображенского полка с фланга и, таким образом, вывести его из игры, а силами правой колонны атаковать Измайловский полк, чтобы он не смог прийти на выручку братьям-преображенцам; далее — что бог даст, а что бог даст наиболее благоприятное расположение фишек — в этом Василий Злоткин не усомнился ни на минуту.
Около часу дня Лжеаркадий взобрался на небольшую горку из шпал, присыпанных снегом и привлекательно пахнувших креозотом, переждал несколько секунд, достал носовой платок и взмахнул им в воздухе, как крылом. Ухнули четыре 72-миллиметровых орудия, и четыре латунные гильзы с шипением и лязгом вывалились на снег. Слева послышалось нестройное, продолжительное «ура» — это генерал Конь повел Русский легион в атаку на преображенцев; немного игрушечно застрекотали автоматы Калашникова, где-то грубо бил крупнокалиберный пулемет, с продолжительными паузами, точно ему требовалось перевести дух; трассирующие пули там и сям ударяли в мерзлую землю и взмывали вверх искрами, словно кто чиркал о землю незажигающимися калужскими спичками, как о спичечный коробок. Генерал Конь уже миновал линию танков Пуговки-Шумского, обезноженных и поэтому не посмевших открыть огонь, когда началась стрельба и на правом фланге, — это Иностранный легион зашел в тыл преображенцам, и добровольцы из псковичей ударили по Измайловскому полку.
