Ирина Головкина - Побежденные (Часть 3)
В соседнем секторе следователь опять звонил кому-то, говоря: "Приготовьте камеру", - и опять пошли бесконечными коридорами. После бессонной ночи и всех мук этого дня Леля чувствовала такую усталость, что всякая восприимчивость притупилась понемногу, и она думала уже только о том, чтобы заснуть скорее, пусть в камере, но заснуть!
Прошли еще через одну железную дверь и оказались в очень большой удлиненной комнате; она имела совершенно особый покрой: по правую сторону были окна, по левую шел длинный ряд узких камер-одиночек, расположенных в два этажа. На каждой дверце - "глазок" на уровне человеческого лица, пониже - окошечко, через которое подают еду; подымавшаяся в верхний ряд камер железная лестница была затянута проволокой; во всю длину комнаты был расстелен красный бобриковый ковер.
Подошла конвойная женщина и приняла Лелю под свою ответственность.
- Идите тише, уже был отбой - второй час ночи, - сказала она Леле.
Оказалось, что в допросах, процедурах и бесконечных переходах прошел и кончился день. Вошли в одиночку: прямо - окно, высокое, скошенное; слева привинченная к стене металлическая откидная койка; справа - тоже откидной металлический столик и сиденье, лицом к окну; полочка с алюминиевой миской и кружкой; под окном - унитаз.
- Отдайте мне пояс с застежками для чулок и ложитесь немедленно спать, головы одеялом не закрывать, - скомандовала женщина и, получив требуемое, захлопнула дверь одиночки.
Юная узница еще раз растерянно оглядела свое убежище, потом откинула койку, свернула вместо подушки неуютное серое байковое одеяло и легла на жесткий матрац, закрывшись пальто.
"Мост вздохов", "шанхай", сломанные пальцы... а мама, наверное уже умерла!" - и в ту же минуту заснула, как в бездну провалилась.
Глава шестая
Аннушка сказала ему сначала так:
- Дела у нас тут без тебя такие пошли, что ум за разум заходит! Садись, щей налью, пока горячие.
Но в тарелке у Вячеслава щи остыли от высыпавшихся на него как из решета новостей.
- Как? И Нина Александровна тоже! Да по какой же статье ее обвиняют? Эх, Анна Тимофеевна! Посылать проклятья по адресу власти, конечно, очень легко, однако же надо вникнуть: Олег Андреевич жил под чужим именем и скрывал прошлое... Это карается каждой властью. Уж не думаете ли вы, что в Англии или во Франции за это погладят по головке? Что же касается Нины Александровны - ее могут обвинять в пособничестве. У прокурора Мика был? Прокурор разговаривать не желает? Уж извините - не поверю!
Аннушка всплеснула руками:
- Да неужели я лгать буду? Вот хоть мужа моего спроси. Эти окаянные и старика-то моего вовсе замучили: что ни день, то являйся к ним да выкладывай всю подноготную. Намедни арестом пригрозили: ты-де такой-сякой, ложными показаниями нас с толку сбил...
Дверь, которая вела в комнату Аннушки, раскрылась, и на пороге показался, опираясь на палку, дворник. Вячеславу бросились в глаза его провалившиеся скулы, заострившийся нос и поседевшие виски.
- Застрекотала, сорока! - крикнул он жене, стуча палкой. - Мало тебе, что ли, бед? Сама за решетку захотела?
Вячеслав выпрямился.
- Вы, Егор Власович, меня знаете: разве я зарекомендовал себя хоть раз как передатчик? - спросил он.
- Ты партиец и безбожник - вот что я знаю! - сердито крикнул дворник.
Вячеслав пошел к себе, но на пороге остановился.
- Мика дома? - спросил он.
Аннушка объяснила, что Мика еще на рассвете ушел в тюремную очередь, а оттуда - на завод. Выходить на работу Вячеславу предстояло только на следующий день; он заперся у себя караулить возвращение Мики и занялся составлением прошения в Кремль, которое подавал от лица своего дяди середняка, несправедливо, по его мнению, обвиненного в кулачестве, - одно из наиболее тягостных впечатлений, вынесенных им из поездки в деревню.
Только в конце дня он услышал в кухне "трубу иерихонскую", как называла, бывало Нина зычный голос брата.
- Давайте, давайте, Аннушка, голоден так, что нипочем гиппопотама съем. - Мика, по-видимому, не терял бодрости.
Отложив бумаги, Вячеслав поспешила в кухню, где "юный Огарев" трудился над своей порцией щей за покрытым аккуратной клеенкой столом - форпостом Аннушки.
- Здорово, Мика! Ешь, ешь - поговорить еще успеем, и Вячеслав пожал ему руку.
- Разговоры наши будут невеселые, друже, так как дела у нас пошли прескверно, однако на аппетите моем это, как видишь, не отражается, продолжая уплетать щи, откликнулся Мика. Спустя полчаса в разговоре один на один Мика рассказал Вячеславу про свою двухминутную аудиенцию у прокурора (аудиенцию, которой пришлось добиваться в течение трех недель). Антисоветская настроенность, антисоветская пропаганда, пассивное пособничество и прикрывательство - всё это тучей собралось над головой Нины.
- Ты бы посмотрел да послушал, что там делается, - говорил Мика. Передачу принимают от ограниченного числа лиц, а стоят несметные толпы. Прибегаю к пяти утра, чтоб быть в числе первой сотни. Построиться очередью у тюремных ворот не всегда удается - милиция разгоняет. Ну, прячемся тогда по соседним воротам и подъездам, а как двери откроются, мчимся сломя голову! Тут уж ноги выручают. Но если тебе и посчастливилось занять одно из первых мест, ты все-таки не гарантирован, что передачу у тебя примут высунется вдруг хамская морда и заявит: сегодня, дескать, принимаем только для уголовных! Вот и убирайся ни с чем. Стояла раз со мной рядом дама баронесса Остен-Сакен, - у нее засадили и мужа и сына; мужа за то, что с английским королем играл в карты, когда в качестве флигель-адъютанта сопровождал Николая в Лондон; сына за что - не знаю; сына расстреляли, а старый барон, узнав об этом, в тюрьме - повесился! Рявкнули они ей это из своего окошечка... упала; я подымал.
А то пристала раз ко мне там - в очереди - крохотная старушка, деревенская - с котомкой, в валенках; просила указать ей прокуратуру, да пока я переводил ее через улицу, объясняла, что хлопочет за сына. Выразилась она совершенно необыкновенным образом: "Вот сколько у нас по колхозу наборов в тюрьмы было, а мы с Миколкой все держались, а тепереш-ним набором прихватили и моего Миколку", - вот тебе голос народа! "Набор в тюрьмы" - слыхал ты что-нибудь подобное?
Вячеслав встряхнул своими всегда всклокоченными волосами, словно конь гривой, очевидно, для освежения своих умственных способностей, и сказал:
- Мика, ты не преувеличиваешь? Не пугаешь?
- Я, что ли, баба-сплетница? Позволь заметить, что мне в настоящее время не до шуток.
- Извини: сорвалось с языка... - Вячеслав сжал себе виски обеими руками. - Откуда такое искривление генеральной линии партии?
- Такие, милый мой, искривления у Николая не водились! Дзержинский ли, Менжинский ли, Ягода ли, Медведь ли - все одно и то же искривление. Воображаю, какие еще впереди!
- Тебе легко возмущаться, Мики! Эта власть тебе чужая. Твои деды и прадеды - помещики, сестра - титулованная. А для меня это все свое, кровное! Я в шестнадцать лет взял винтовку: бои, окопы, бессонные ночи, ранения - я через все прошел! Не жаль было ни сил, ни здоровья, ни времени... Верил, что строим счастливую жизнь, что навсегда покончим с произволом, неравенством, нищетой. Мне мерещились ясли, заводы, родильные дома, мирное строительство, сытые дети, и вот теперь - эти опустевшие деревни, ропот, разделение...
- И террор! - безжалостно отчеканил Мика. - Теперь, через пятнадцать лет после революции, когда нет ни войны, ни сопротивления...
- Врешь, сопротивление есть! Пассивное, но упорное и злое, которое ползет из каждой щели. Взгляни на себя, на Олега Андреевича; разве вы нам друзья? Разве вы нам поможете? Злорадство и ненависть прут у вас из всех пор! Вы радуетесь каждой нашей неудаче!
- Не смешивай меня и Олега, друже! Дашковы - военная аристократия, а наша семья глубоко штатская, либеральная. Отец отказался в свое время от звания камергера; дед организовал в имении бесплатную больницу и школу; я не цепляюсь за прошлое - я пятнадцатого года рождения и не помню прежнюю жизнь. Я всегда был глубоко равнодушен к тому, что пропали поместье и земли. Собственность я ненавижу! Сословных предрассудков во мне вовсе нет. Я тоже ищу новой жизни, новых форм. С вами идти мне помешала только ваша нетерпимость и узость, ваша мстительность и коварство! Был момент - я так искал знамени, которому бы мог служить! Вот вы и показали мне ваш террор, еще не превзойденный в истории. Сами выковали из меня врага, понял? Еще пожалеете, когда доведется сводить счеты, - самоуверенно закончил юноша и, увидев нахмурившееся лицо товарища, прибавил более миролюбиво: - Кстати, просьба к тебе.
- Валяй, говори! Для Нины Александровны готов очередь выстоять.
- Нет, я не о себе. Асе Дашковой помочь надо: комнату у нее отбирают. Бабушка и француженка, видишь ли, высланы, муж сидит - значит, отдавай лишнюю площадь. Просила мебель передвинуть.
Вячеслав нахмурился:
