Максуд Ибрагимбеков - И не было лучше брата
Джалил-муаллим презрительно усмехнулся, подумав о том, что стоило ли этим людям тратить время и деньги, собирать вещи и ехать поездом или лететь самолетом для того, чтобы, сидя в тесноте на скамейке, с кем-то целоваться, когда это же можно было делать у себя в городе, была бы охота!
В воздухе стоял тонкий аромат, и люди начинали неожиданно испытывать неизъяснимое волнение, когда до них в ясную летнюю ночь теплым порывом воздуха доносило нежный запах каких-то незнакомых цветов.
Джалил-муаллим чувствовал, запах цветов и никак не мог вспомнить их название. Он совсем было остановился на цветах табака, но время цветения его наступает на полмесяца позже.
Утомившись, он сел на скамейку на поляне, что перед летним кинотеатром. Рядом с ним сел человек, в котором Джалил-муаллим, несмотря на неяркое освещение, узнал своего бакинского соседа, прокурора Гасанова. Они сердечно поздоровались: действительно, приятно встретить в чужом городе земляка, вдобавок человека интеллигентного и уважаемого. У прокурора было прекрасное настроение, от него пахло вином и шашлычным дымом. Он сказал, что пришел к кинотеатру встретить жену и сына.
- Жена третий раз этот фильм смотрит - "Гранатовый браслет". Смотрит и каждый раз плачет. Я это время тоже с пользой провел, пошел здесь в шашлычную с товарищем. А теперь хочу проводить их домой. Интересно, скоро кончится фильм? У кого бы узнать?
Джалил-муаллим сказал, что, по-видимому, скоро и спросил, в свою очередь, Гасанова, давно ли он в Кисловодске и как ему здесь нравится.
- Рай - коротко сказал прокурор, - настоящий рай. Как вспомню, что! через неделю в Баку возвращаться надо, в пекло самое, - в пот бросает... Я ведь сюда каждый год приезжаю самое подходящее место для отдыха, и климат прекрасный, и поразвлечься есть где, я уже не говорю о продуктах, все свежее...
Джалил-муаллиму показалось, что он ослышался.
- Вам здесь нравится?
- А как же! - вытаращил глаза прокурор. - Стал бы иначе я тратить, на это отпуск. Да я целый год, а работа у меня такая, что мозги закипают, целый год только и мечтаю, скорей бы в отпуск, в Кисловодск. А вам что, не нравится здесь? - спросил прокурор, в котором вопрос Джалил-муаллима пробудил любопытство.
- Почему же, - неопределенно сказал Джалил-муаллим, решивший ни за что полностью не раскрывать карт. - У Кисловодска свои преимущества, у Баку свои.
- Да какие там преимущества, извините, - запальчиво перебил его прокурор. - Баку, о чем говорить, прекрасный город. И жить в нем хорошо и работать, но раз в год из него уезжать просто необходимо, и Кисловодск для этого самое подходящее место. А вон и мои идут, - сказал прокурор, заметив в толпе, выходящей из кинотеатра, жену и сына. - Всего вам доброго! А насчет Кисловодска мы как-нибудь в следующий раз поговорим, надеюсь вас переубедить. - Они попрощались, и прокурор, взяв под руку жену, скрылся в одной из боковых аллей, а Джалил-муаллим глядел ему вслед, снисходительно усмехаясь.
В этот вечер Джалил-муаллим задержался в парке дольше обычного. Он припомнил в мельчайших подробностях разговор с прокурором и никак не мог успокоиться. "И как притворяется, - с горечью думал Джалил-муаллим, - для чего притворяется, перед кем? Кисловодск ему нравится! Никогда в это, не поверю! А прокурор-то хорош! Ишь ты, без курорта он не может. Баку его не устраивает. Эх!"
Джалил-муаллим с досадой плюнул и отправился домой. По дороге он окончательно пришел к убеждению, что прокурор притворялся, так как про него доподлинно было известно, что он не дурак, а человек умный и свое дело знающий.
Джалил-муаллим еще раз порадовался и похвалил себя за то, что, не опускаясь в разговоре до лжи и притворства, не выдал себя ничем. Кроме того, он решил оставшиеся дни -в Кисловодске и в будущем в Баку держаться от прокурора подальше, как от человека неискреннего и пытающегося подняться во мнении окружающих, прибегая с этой целью к недозволенным методам.
Никакими словами не описать волнение и душевный трепет, испытанные Джалил-муаллимом при возвращении домой. Впервые ощутил он мудрость и радость, заключенные в древнем заклинании предков: "Да будем всегда мы в доме своем, с семьей своей", - провозглашенном, как только они переступили порог, Мариам-ханум, строго придерживающейся на склоне лет традиций.
Оглядел он каждое дерево в саду, не пропустил его взгляд ни одной лозы, изнемогавшей в ожидании его под тяжестью налитых гроздьев, ни одной грядки с поспевшими дынями, с горячей растрескавшейся на солнце кожей, с раскрытыми порами, из которых струился аромат густой, смешивающийся с запахами тархуна ярко-зеленого, рейхана фиолетового и летних цветов - темно-красных, бледно-желтых и нежпо-белых - в букет сладостный и благовонный, от которого кружило голову и теснило дыхание.
Не сумел бы Джалил-муаллим сказать, что за чувства одолели его, когда переступил он порог своего дома. Может быть, схожи были они с теми, что испытывает перелетная птица, вернувшаяся домой после долгой зимы с дальней чужбины, где и солнце светило в полную силу, и ясные ночи были без заморозков, и с пропитанием не худо было - под каждым камешком червячок, за каждым листиком букашка, а не по душе все, не родное - и дом строить не хочется, и семьей обзаводиться. И оставляется чужбина без сожаления в день, когда зов крови срывает с места в свирепый, беспощадный к слабым перелет. И только на родине расправляются крылья и рвется из груди не всегда складная, но всегда радостная от безмерного счастья песня.
О чувствах своих рассуждать он не любил, но, если бы в этот момент оказался бы рядом с ним понимающий человек, вполне возможно, сказал бы ему Джалил-муаллим, что совершенно он счастлив оттого, что вернулся снова домой; понял он и почувствовал сегодня, что нигде, кроме как в этом доме, на этой улице, не может быть он счастливым и не сумеет по-другому жить... Но где его найти, понимающего собеседника, достойного в такой возвышенный момент равного откровенного разговора.
Он ходил и ходил в одиночестве по двору, ходил уже бесцельно, как лунатик, и никак не мог понять, что же это еще, кроме всего, что он уже видел и даже потрогал, сообщало всему его существу спокойствие и уверенность. Долго не мог понять, и только тогда, когда позвали его к первым пришедшим гостям, вдруг осенило - рокот, рокот котлов бани над головой, мерный и спокойный. Засмеялся Джалил-муаллим и, улыбаясь, пошел в дом приветствовать своих гостей. Пришли, соседи с поздравлениями по поводу приезда. Беседа затянулась за полночь. О Кисловодске отзывался Джалил-муаллим сдержанно, не хвалил и не хаял, свое мнение выражать избегал, щедро используя в объективном рассказе только факты. В одном месте не удержался, с пристрастием в голосе сообщил, что продаваемая в Баку прекрасная минеральная вода нарзан, почти столь же вкусная, как боржом или истису, в Кисловодске, где он специально несколько раз ходил ее пробовать в разное время дня в разные павильоны, представляет собой тошнотворное теплое пойло, от незначительного употребления которого у человека появляется во рту странный привкус и портится настроение.
С Кисловодска разговор перешел на события, случившиеся в отсутствие Джалил-муаллима. Событий произошло много, и рассказ о них занял немалое время, но слушал он с интересом, без напряжения, Рассказали и главную новость - Рашид Наджаф-заде, сосед, живущий в доме напротив, обменяв квартиру, переехал в Сумгаит, где устроился работать там на каком-то предприятии. Рассказали, как Рашид сожалел по поводу отсутствия Джалил-муаллима, хотел с ним посоветоваться, но потом все же сам решился, потому что ждать бы его не стали, а условия предложили ему несравненно лучшие, чем в Баку, взяли его, несмотря на то, что он лишь техник, видимо, учли стаж, на инженерную должность, с приличной зарплатой. Квартира для обмена подвернулась тоже хорошая, в новом доме. И все же, выслушав столь благополучные сведения, чувствовал Джалил-муаллим, когда замолчали и смущенно переглянулись его соседи, что не досказывают они какие-то вещи, неприятные для них или могущие расстроить его. Попросил он их продолжить, и рассказали ему соседи, что переехавший в квартиру Рашида человек, шофер такси по имени Манаф, никому из соседей не нравится, а говоря проще, после его появления житья на улице не стало. Ни совести нет у него, ни стыда. Почти каждый день напивается, а потом или на углу стоит, лезет к людям с разговорами, от которых душу воротит, или отправляется домой и начинает скандалить с женой, употребляя такие ругательства, гнусные и бесстыдные, какие знает не каждый самый последний негодяй-хулиган. И все это вечером и даже ночью, при открытых окнах по случаю лета, и женщины слышат и дети. А еще страшнее, что и жена его, ла-чарка, в знании ругательств ему не уступает и в бесстыдстве тоже - проклятый голос ее пронзительный на четыре квартала* разносится. Видно, в том же хлеву воспитывалась, что и муж. Ни дочери своей взрослой не стесняются, ни людей посторонних.
