Виктор Конецкий - Начало конца комедии
Вот эти оперные конфузы и вспоминаются, когда пробуешь нарисовать морской пейзаж. Слова бегают на четвереньках и ползают на карачках по бумаге, но им там тесно, и скучно, и душно, как солдатам на сцене под театральной материей, и они не способны взволновать бумажную равнодушную гладь.
Трудное, если не безнадежное дело морской пейзаж нынче.
Только напевный лад, величавый ритм сказания, трень-брень древних гуслей способен помочь. Но под гусли современный читатель уснет быстрее, нежели от ноксирона.
19 октября, Южная Атлантика, на переходе Рио-Бермуды.
Графиня с Мобилом приехали в открытой шикарной машине. И животик у графини был открыт -- южная мода -- между брюками и рубашечкой голенькая полоска, очень соблазнительная.
Юра собаку в пассажиры брать не очень хотел -- лишние хлопоты. А я посмотрел на полоску и в целях изучения графской психологии говорю, что, мол, пса возьмем, если графиня разрешит пощекотать брюшко. Она без всяких яких согласилась. Тут уж деваться стало некуда, я легонько пощекотал нежную мякоть и распорядился тащить мобиловское снабжение -- три ящика собачьих консервов и три ящика пива --к себе в каюту. (Оказалось, что без пива пес плохо спит.) Еще ему из-за перепадов давления запрещено пользоваться самолетом, а графиня была австрийская и летела в Веку самолетом в отпуск. Фрахт за собаку от Рио до Гамбурга 68 английских фунтов и 12 фунтов персонально тому, кто возьмет на себя обслугу. Ответственность за Мобила взял я, а двенадцать фунтов посулил матросикам.
Графинюшка угостила пса на прощание пивом -- Мобил высосал стакан в одно касание -- медленно опустил язык в стакан, молниеносное "хлюп!" -- и пуст сосуд. Потом графинюшка, конечно, капнула Мобилу на огромную тургеневскую голову (сенбернар длинношерстный) слезу, поцеловала в черные губы, порхнула
с трапа, прыгнула в открытую машину и поехала на аэродром.
Через полчаса пес удрал. Как он из закрытой каюты вылез -- черт знает. А вахтенный у трапа спасовал, когда огромный сенбернар показал ему вместо пропуска дюймовые клыки. Не привыкли еще к псу ребята.
Я позвонил в полицию. В порту провели облаву, но Мобил исчез, как в театральный люк провалился.
Юра Ямкин с трудом сдерживался, чтобы не процедить: "Я тебе говорил!" Мы с ним сидели в моей каюте, рассматривали шикарные наклейки на собачьих консервах и пили собачье пиво. Графиня на высоте в десять километров пронзала стратосферу над Атлантикой, Возле ее гасиенды в пригороде Рио лежали в засадах детективы. На палубах бразильцы заводили на контейнеры последние оттяжки -- до отхода оставалось два часа. Верхушки портовых кранов елозили за окном, щекотали влажную шерстку вечереющих тучек, как я животик графини давеча.
Розовость заката начинала просвечивать сквозь шерстку туч, и потому небеса над Рио смахивали на собачье брюхо. На душе скребли кошки.
Тут возник матрос Кудрявцев и попросил разрешения сходить на берег поискать Мобила. Этот матрос действительно кудрявый, бурно кудрявый, длинноволосый, а глаза такие голубые, будто в черепе его две дырки, сквозь которые светит утреннее море.
-- Где ты будешь искать? -- спросил я.
-- Не знаю.
-- Пускай идет, -- буркнул Ямкин.
-- Тогда я с ним, -- сказал я.
-- Вы помешаете, ---сказал Кудрявцев тихо и осторожно, чтобы не обидеть меня.
-- А кого возьмешь с собой? -- спросил я.
-- Мне одному надо. Чтобы сосредоточиться, -- сказал Кудрявцев.
Я взглянул на Ямкина.
-- Пускай идет, -- сказал Ямкин.
-- Скажи помполиту, что капитан разрешил, -- сказал я Кудрявцеву. -Пусть даст мореходку.
-- Лучше собачий документ дайте. Паспорт или санитарную книжку. Хозяйка небось духами надушена была, а документы в сумочке лежали. От них хозяйкой пахнет.
Мы выдали ему собачью документацию, и Кудрявцев ушел.
-- Найдет, -- сказал Юра. -- Славный парень. Ты к нему приглядывался?
-- Нет, не очень... Как звать?
-- Саша. Восьмой Александр на судне. Говорят, Александр означает "защитник". И потому так называли тех, кто вскоре после войны рождался. Стало быть, в память погибших.
-- Никогда не слышал.
-- Мой любимчик, -- сказал Ямкнн.
Я засмеялся. Трудно было обвинить сурового капитана Ямкина в любимчиках. Хотя... хотя -- чужая душа -- потемки. После того как капитан закрутил роман с буфетчицей на глазах всего экипажа, от него можно ожидать и других неожиданностей. В конце концов я знаю Юрия Ивановича Ямкина шапочно, хотя нас и связывают особые узы.
Когда приехал агент и Юра поднялся к себе оформлять отход, я отправился на причал, чтобы прогуляться по земной тверди -- особенно ощущаешь обыкновенный бетон под ногами, когда вот-вот опять начнется океан. Молю бога никогда не потерять этого особенного ощущения тверди.
Я шел по кромке причала, переступая кабеля кранов и швартовые.
Теплая муть портовой воды, от которой пахло нефтью, была далеко внизу.
С некоторых пор я замечаю страх высоты. Два признака старения -слабеет острота левого глаза и страх высоты. Потому и шел вдоль самой кромки -- приручал страх.
Современные контейнерные терминалы напоминают аэродром размахом пространства и ровностью поверхности. Бесконечные ряды контейнеров на терминале в Рио олицетворяли будущее планеты и в техническом, и в экономическом, и в эстетическом смысле, ибо контейнеры сотворены в едином стандарте для всех стран и народов.
На судах вспыхивали огни. Два буксира тащили по гавани плавкран. В сиренево-серебряной дымке огни буксиров казались неоновой рекламой. С палубы нашего "Фоминска" доносились тяжкие удары -- второй штурман Сережа учил доктора Леву боксу.
Из прохода между контейнеров мне навстречу показалась пара -- матрос первого класса Александр Кудрявцев и бразильский сенбернар Мобил. Они шли порознь, ничто не связывало их материальной связью, но какая-то невидимая цепь была.
Мобил прихрамывал и иногда прискакивал на трех лапах. Перед трапом пес остановился и призадумался, давая мне возможность как следует рассмотреть себя. Зверь огромный. Губы слегка обвислые, такие бывают у старых благородной старостью актеров; общее выражение морды -- задумчивое и добродушное. Шея крепкая, грудь широкая, брюхо подтянуто незначительно -- из тех существ, которых мало заботит осиность талии. Хвост тяжелый, пушистый висит прямо вниз, указывая центр планеты Земля с абсолютной точностью. Ноги мощные, лапы круглые, как эскимосские лыжи. Шерсть слегка волнистая. Масть двойная -- оранжевый фон с белыми отметинами между глаз, на лапах и груди. На голове и ушах черный налет -- нечто вроде маски, придающий псу особенно внушительный -- папы римского -- вид.
-- Ничего, сам пойдет, -- сказал Кудрявцев, когда увидел, что я нацеливаюсь на ошейник. Но я все-таки ухватил теплое и жесткое собачье ярмо и повел Мобила на судно под конвоем. Кудрявцев слегка подпихивал пса в зад.
В двадцать три ноль-ноль мы снялись на Бермуды.
21 октября, Южная Атлантика, на переходе Рио-Бермуды.
Уже давно я перестал по вечерам чаевничать с Юрой.
Мы так хорошо пили чай. Смотрели, как он вибрирует в стаканах, как самостийно позвякивает ложечка и мечутся чаинки. И Юра пил вприкуску, а я внакладку. Мы не занимались далекими воспоминаниями. Только чуть-чуть ворошили прошедший день -- несколько слов об электромеханике, улыбка в адрес Гри-Гри -- старого боцмана... Или:
-- Второй раз садится гиросфера компаса. Почему бы это?..
-- А черт ее знает почему...
-- Групповой диспетчер никогда не научится составлять радиограммы.
-- Да, а из Сережи выработается хороший капитан...
-- Слушай, ты когда-нибудь огни Святого Эльма видел?..
-- Нет, а ты?..
И вот оказывается, что когда в вечерней каюте чай заваривает женщина, то чай делается обычной жидкостью, и уже нет чаепития. И все слова, которыми обмениваются мужчины, обретают только тот смысл, который определен каждому слову в толковом словаре, а зачем их тогда произносить? Они делаются такими же неловкими, как и третий лишний. Пускай уж сидят в словаре под переплетом. И я потихоньку, чтобы не было заметно, перестал ходить к Юре по вечерам: мол, пишу заметки и сочиняю свой сценарий...
Я в одиночестве заваривал чай и пил его, глядя в лобовое окно каюты на несоразмерно пузатые и толстые мачты-краны "Фоминска". Они раздражают тупой, равнодушной тяжестью. И вот я ждал, когда вечерняя мгла окутает краны-мачты, и они начнут терять тяжесть, а потом последний блик закатной зари соскользнет со стали, и она обретет бесплотность, растворясь в сумраке, и перестанет давить психику мощным уродством...
Теперь у меня есть Мобил.
Пес стоит на диване на задних лапах у окна каюты и смотрит на бесконечность океанских волн, решая вопрос о том, грозят ему эти сине-лиловые длинные существа или заигрывают с ним и ластятся к нему.
-- Собака убежала не потому, что успела соскучиться по хозяйке, -сказал Кудрявцев, раскрепляя ящики с пивом и консервами у меня под столом. -- Собака рвется с поводка, вперед торопится не потому, что скорее хочет в драку с преступником или там медведем. Просто собака знает, что след быстро выдыхается, и тогда собаке ничего не остается, как торопиться, хотя она медведя или там преступника и не хочет вовсе даже видеть...
