KnigaRead.com/

Леонид Зуров - Иван-да-марья

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Леонид Зуров, "Иван-да-марья" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Теперь, когда мы сидели на берегу, я первый раз почувствовал, что брат после смерти отца был очень одиноким и печальным.

— Отец был раздражителен, строг, в бедности для отца что-то было оскорбительное. Но мать нас воспитала в простоте. Она от отцовской родни за свою жизнь достаточно натерпелась, — говорила Зоя. — Мамина семья была совсем простенькая, и началась у отца ссора с родителями из-за неравного брака. Дед, обеднев, родословной своей дорожил. Когда Ваня подрос, его к деду в деревню повезли. Тот посмотрел на него и сказал, что лицом он пошел в их древний род. А в их роду смуглость — я белая, у Феди кожа уже другая, а у Вани, как у прадеда. И глаза того же цвета. И дед тогда мать простил, а отцу внушил сына отдать в корпус, несмотря на мамины слезы.

— Потому что, — сказал тут я, — в нашем роду раньше было много военных. Вон там находится полк, в котором еще числится брат. Его приказом для пользы службы временно прикомандировали к военному училищу, но он и сейчас числится в списках полка.

— Мама горевала, жалела и не раз говорила, что при его способностях он не по той дороге пошел. Не о таком она мечтала, — повторяя слова матери, сказала Зоя, — и как часто после смерти отца повторяла: о другой жизни я для Вани мечтала. Что он получает не жалованье, а горе, какие деньги у офицера, каждая копеечка на счету. Ему надо быть одетым, участвовать в чествованиях. И высчитывают с жалованья, а оно такое мизерное. Ведь Ваня одаренный, ему бы путейцем быть или горным инженером, он сам воспитал себя, умел отказаться от многого.

Я молчал. Я бы сам так же жил, как брат.

— А родственники отца? — спросила Кира. — Ведь они, ты говоришь, жили в Петербурге, дед был богатым?

— Мы всю эту гордую отцовскую родню, — ответила Зоя, — давно потеряли.

— А и Бог с ними, — вспомнив слова матери, сказал я.

Раньше мы об этом не вспоминали, но тут захотелось с Кирой поговорить обо всем, поделиться.

— А жизнь у мамы была нелегкая, особенно тяжело стало, когда папа по болезни вышел в отставку, такая бедность у нас началась. К нам редко тогда кто заходил, и дом наш был самый печальный, мы уже сильно нуждались, все сбережения пошли на долгую болезнь отца. И так скромно жили, а тут даже лавочникам задолжали. Я отставала, и брат занимался со мной, и с Федей в свободные часы успевал заниматься.

— А потом он стал офицером, жил тогда с денщиком у нас и почти все отдавал маме, — сказал я.

— Да, — обняв руками колени, сказала Кира, — мне кажется, я его вижу, ты так часто мне о нем рассказывала. Я думаю, он очень строг.

— Да нет, с нами он всегда шутил, и дома был очень легкий. Он глубокий, вдумчивый, но сам к себе, как мама говорит, правда, строгий.

— Он сам себя так воспитал, — сказал я.

— На Федю он действовал примером, и Федя ему подражал. И теперь подражает. Но характером Федя на него совсем не похож. Федю всегда заносит за облака, а Ваня точный и ясный, спокойный, характером пошел не в отца, а в прадеда. Помню, как я тогда плакала, знаешь, как горько было — в гимназии много богатых девочек. Знаешь, Кирушка, на локтях у меня форменное коричневое платье продралось, нового нельзя было купить, и мама его каждое утро чинила. Сама все штопала, стирала.

Оттого, что сестра рассказывала о пережитом не своими, а материнскими словами, и оттого, что я все это увидел как-то по-новому, мне стало рядом с Кирой хорошо и печально. Слушая сестру, я понял, что, несмотря на разные характеры, мы связаны всем пережитым, и я все, что мы пережили, вспоминал.

— Только иногда подруги ко мне забегали, да и то больше из бедных — вот Маня, которая к нам и теперь прибегает, дочь дьякона. У брата собирались молодые офицеры. Брат сумел себя в полку сразу поставить, и так к себе был строг, что некоторые из забулдыг даже косились. Среди побывавших в Маньчжурии офицеров есть забубенные головушки, — Зоя снова повторила слова матери, — бурбоны, что без вина дня не могут прожить.

— Андрей Степанович, — сказал я, — бывал у мамы. Нам трудно было, мама всегда советовалась с Зазулиным. Это потом, перед смертью отца, мы получили наследство. Когда дед умер, наследники усадьбу продали, и нам досталась часть пахотной земли и лужки. Пахотную землю мать сдает исполовщикам. Тогда-то мама и взяла Иришу.

Кира положила свою руку на Зоину, а я все вспоминал.

— Дед, когда я родилась, не обратил на это внимания и расспрашивать даже не стал — девчонка.

— Неужели?

— Жил в усадьбе, задичал, с соседями всеми перессорившись, все говорил, что род его очень древний. Я историей никогда не интересовалась, получала тройки, хронологию терпеть не могу. Отец говорил, что в их жилах чуть ли не княжеская кровь течет. Да вот у Феди их семейная родинка на щеке. Да, было, было и быльем поросло.

Кира слушала. Она сидела рядом, я уже и не знал, доходит ли до нее то, что мы рассказывали, ну до чего она молчалива или думает глубоко о чем-то своем, глядя на зарю. Я даже теперь и не помню, почему мы тогда замолчали, но и молчание было полно чувств, а кругом все было так просто и как бы сердцем любящим озарено, как везде, где люди долго жили и все перенесли. Не знаю, были ли у вас такие минуты, как в юношеской жизни бывает, та влюбленность, чистая искренность и открытость, когда кажется, что все вокруг в нас, и ты в нем, когда сердца своего ты не чувствуешь, оно всего тебя раскрыло в любви ко всему. В это время живая река принимает небесный свет и несет его на запад в какое-то широко открытое небу море, чтобы смешать с морем свои воды и отдать их океанам, а где-то, думал я, сияют принявшие все реки нашей земли океаны и в молчании светятся открытые воды.

Уже в полях настала тишина, песни уже замолкли, широкая река утекала. И вот тот вечерний свет зазулинских полей, и открытая даль, и заря с утекающей к морю рекой, как потом я на чужбине понял, и было все: века, века, печаль — вся история наша, и простота, и внутренняя непостижимая, светоносная глубина.

— Ты о чем думаешь? — спросила Зоя.

— Допевают, — сказала она, — слышишь, позади замолчали, а это — на том берегу. Последний сегодня денечек, — повторила слова крестьянки, — как она хорошо нам сказала: вот молодые-то перед работой и догуливают, а вечер до чего добрый. Вот остатний разок и гуляют, завтра утречком ранним везде жать начнут.

— Завтра утром мы будем на Черехе, в бору.

— Завтра? Да посмотри на часы.

— Боже мой, — сказала Зоя, присмотревшись, — а ведь правда, мы и не заметили. Пора и домой, а то проспим.

— Верно, — сказала Кира, но уходить от реки не хотелось, так мы хорошо сидели, ощущая друг друга.

— Да, вот и лето уже на исходе. Как быстро пролетело, — сказала она, и, когда я подумал, что она все же от нас должна уехать, у меня сжалось сердце.

— Что это шелестит под берегом, внизу? — сказала Зоя.

— Я посмотрю.

— Ну да, ты, — крикнула Зоя.

Но я уже спускался туда вниз, тут мальчишками по выступам плитняковым была проложена дорога.

— Федя, сорвешься, — сказала Кира, когда камни, летя вниз, зашумели, но я был худ и ловок и, быстро цепляясь, очутился внизу на береговых камнях, у таинственной в это время воды. Помню, склонившись, я воду тронул рукою, а потом, присмотревшись к береговым камням, закричал:

— Кира, вода сегодня до чего теплая!

А вода двигалась и жила у моих ног, здесь внизу, как громадное и таинственное в ночи живое существо. Из-под, спасаясь от меня, прыгали лягушата.

— Чего ты там ищешь?

— Смотрю, как прыгают лягушата.

— Лягушата, — в ужасе отозвалась сестра.

— Прошлой весной я здесь днем поймал совсем маленького и удивленного лягушонка, я его в ладонях хотел донести, а он все прыгал и выскочил. И лапки у него были очень холодные.

— Какой ужас, — закричала с обрыва Зоя, — и как ты можешь об этом спокойно рассказывать! Ты их брал в руки! Если только ты к ним прикоснешься, ко мне не подходи!

— Я их сегодня не трогал.

— Не верю. Немедленно вымой руки, пока ты внизу.

— Честное слово, не трогал.

— Федя, — сказала и Кира.

— Ну, хорошо, вот смотрите, я мою.

— Немедленно поднимайся наверх. Завтра нам очень рано вставать.

— Подождите, — крикнул я, на ходу очищая колени, нагнал их, и мы пошли домой той же дорогой.

В полях все замолкло, деревня спала, пыль дороги и земля, на которой росла рожь, хранили солнечное тепло, и город казался удивительно теплым. А вот и наш забор и широкий деревянный дом с мезонином, на крышу которого положила ветви высокая липа. Калитка была открыта, двор сливался с садом, выходившим к реке, а дом показался нам сказочным — серый наш дом — как обжитое в дупле старой яблони, согретое биением сердец птичье гнездо, и в нем для меня всегда сохранялось материнское тепло.

Калитка была не заперта, как и дверь на веранду.

— Дай мне часы, — уже в саду, у веранды, сказал я Кире, — я посмотрю на них внимательно и, ложась, прикажу себе рано встать. Я это делать умею.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*