Святослав Рыбас - Плотная опека
Обзор книги Святослав Рыбас - Плотная опека
Рыбас Святослав Юрьевич
Плотная опека
Святослав Юрьевич Рыбас
Плотная опека
Бакота боится меня. Мы приезжаем в Москву или в какой иной город, и Женя гаснет. Он глядит зоркими глазами бывшего защитника на мое несчастное иссушенное лицо, и в его взгляде я читаю боязнь. Вся команда, основа и даже дубль, изучает в такие минуты тренера, она знает, что сейчас Бакота будет предупредителен и застенчив, как на приеме в обкоме. Дело в том, что у нас в городе командует Бакота, а на выезде - Акульшин.
Женя завистлив и боится, что я займу место старшего тренера. Вполне вероятно, этот сезон у меня последний, и я понимаю Женю.
Сейчас мы дома. Лето тягуче-южное, акации и клены у моего дома запылились и жухнут. Дождей нет. Дома я редко, все за городом, на Кирше. Там наша база. Но режим у Бакоты - не дай бог, тюрьма. От нас ждут побед, мы измотаны и стали психами.
Утром я гоняю мяч, забиваю с правой и с левой. Тимченко надежный вратарь, а я все-таки забиваю. У меня силы немолодые, но играть можно. Бегаю кроссы, поднимаю штангу, плаваю в озере. Врач пока доволен: "мотор" тикает исправно, а это главное.
Сегодня утром я проснулся с тяжелой головой, в ней за ночь что-то нарушилось, снилась ерунда. Мой сосед по комнате, Витя Тимченко, уже натягивал тренировочный костюм, а я все валялся.
- Подглядываешь? - спросил он. - Доброе утро, Акуля!
- Доброе, - проворчал я.
Сон не выветривался. Я зажмурился и стал прокручивать его снова.
Жутко здоровый, квадратный мужик в костюме в полосочку идет за мной следом по теневой стороне. Я его припоминаю, это знаменитый Кубасов, непроходимый защитник. Откуда-то я знаю, что его тренер поручил меня ему, и тот приклеился ко мне и тащится по улице. Меня изучает. "Ага, - говорю я себе, - боятся Акульшина. Перехитрю тебя, Кубасов".
Я забегаю в павильончик "Пиво-воды".
- Стакан яблочного.
Медленно пенится сок, журчит. Становлюсь боком к входу и пью, потом конфеткой закусываю. Все чин-чинарем, как после стакана сухого.
На мокром прилавке - мокрые монеты. Вот они уже сохнут в ладони. Кажется, я сыграл без осечки: Кубасов удовлетворен нарушением режима. Еще я покупаю у толстой, рыхлой продавщицы сигареты и закуриваю сразу. Кубасов вразвалку выходит из павильона.
- Что, не видишь? - кричит продавщица. - Не курить? Что вытаращился как баран на новые ворота.
- Извините, - улыбаюсь я. - Жарко... Я вообще-то не курю...
Я выбираюсь в неподвижное городское лето. В стеклянной двери отражается моя фигура, поджарая, длинная, в легких белых брюках и тенниске. А из кулака пружиной вьется дым.
- Товарищ Акульшин, как завтра? Не осрамитесь? - На меня смотрит мужик в золоченых очках и в соломенной шляпе.
У газетного киоска затаился Кубасов. А я-то думал, что он ушел.
- Что вы! - ору я. - У них дворовая команда. Я на тридцатой минуте забиваю штуку - ахнете! План у нас разработан...
Я умолкаю, подмигнув соломенной шляпе, и он понимает: тайна пока, известное дело.
- Такси! - кричу я. - Быстрее! Прямо!
И наконец я выбрасываю сигарету. Во рту сухо, нехорошо. А я доволен: слежка закончилась.
Я поворачиваюсь к шоферу. Что творится! Это же Кубасов! Тьфу ты, господи прости. Он улыбается:
- Куда, Акуля?
- А-а... Ты... - тяну я. - Ладно, пора обедать.
- Коньячку хочешь?
- Ладно, давай коньяку.
- Ты не думай, Акуля, я ничего. Тренер сказал присмотреть, к тебе привыкнуть. Не злишься?
- Завтра мы вам наклепаем.
Кубасов вздыхает. У него добродушная физиономия.
И мы сидим за столиком, пьем боржоми. Ресторан в нашем провинциальном городке средний. Официантка Вера старается, приятно за нее, Кубас наш гость. Она черненькая, глаза детские, чистые, в них что-то мелькает, когда она на меня смотрит.
- Режимишь? - спрашивает Кубасов.
- Режимлю, - отвечаю я. - В моем возрасте без строгости - прогорю.
- Волевой ты, Акуля. Я тебя уважаю.
- И я тебя, - отвечаю я, но я его не уважаю, говорю так из вежливости, неприятных слов не люблю. - Ты давай ешь, такой солянки нет и в столицах, ароматнейшая соляночка.
От тарелок пахнет маслинами, лимоном и жирным наваром, нагоняет аппетит. Мы уработали соляночку, оглянуться не успели.
- Учишься, Акуля? - спрашивает Кубасов. - В техникуме, в институте, в школе тренеров?
- Институт закончил.
- Теперь не страшно, когда игру бросишь. У меня-то девять классов.
- Не горюй, - говорю я. - Ты еще молодой, все впереди. Тебя же во вторую сборную включили...
Мне жалко было этого здоровенного Кубасова. Он раскраснелся и горько хлопает ресницами.
- Включили!.. В запасе просидел. Несовременный я защитник. Я разрушитель, а надо создателя. Кто такое навыдумывал? По мячу-то ударить не могут, не то, что по ногам... - Он наклоняется ко мне: - Я так, к слову. Не подумай. Я постараюсь тебя не поломать.
- Ты современный защитник, - успокаиваю его.
Расхотелось мне обедать. Сказать бы тут ему, кто он такой - костолом, мясник, враг. Я не говорю. Нет, я не боюсь, просто нашла какая-то неловкость, и язык закрепостился.
- Ты ешь, ешь. Мне - позвонить, - бормочу я вовсе не то.
Я ушел в прихожую, поманил Веру и расплатился.
- Васенька, - вздохнула Вера. - Вы не поддавайтесь, вам надо победить.
- У нас план, - начал было я, но догадался, о какой победе она говорит. Однако не идти же мне назад и резать Кубасову правду-матку в глаза. Я почесал затылок и распрощался с Верой.
Такси не рискнул брать, выбрался проходными дворами к трамваю, по дороге купил темные очки и смастерил из газеты панаму. Я походил на болельщика. По-моему, они все на одни салтык: орут лишь на стадионе, а дома - закрепощен язык.
Вечером я был дома. Иногда Бакота дает такие поблажки Акульшину перед матчем. Тихо было в моей трехкомнатной квартире, душновато, а внизу под балконом шелестели жестяные клены.
Я боялся. Я хотел отдохнуть перед игрой, но во мне сидело что-то. А чего было мне бояться в тот неясный приснившийся вечер? Я вспомнил свой возраст: от силы два сезона будущего. Но к черту это!
Слава богу, Нина не пилила меня. Она склонила над английской книжкой по лексикологии свои пряди и не сразу обернулась на шаги. Она не поинтересовалась: почему останусь, зачем? Ее лицо было знакомо холодным. Может, презрительным? Это я не хотел уточнять. Припухлые губы были сжаты, рот будто ножом прорезан. "Занимаешься? - невпопад спросил я. - Ну ладно..." Я ушел к себе, сел перед магнитофоном, чтобы забыться. Я послушал записи государственных гимнов разных стран, где побывал, почитал "Советский спорт", потом попил чайку с лимоном и спать захотел.
Но на моей постели возлежал Кубасов. Я остолбенел от такой плотной опеки. Я грубо толкнул его. Наверно, надо было драться.
- Больно же, - проворчал он. - Извини, Акуля, тренер велел... Переночую.
- Я женат, идиот! - крикнул я.
- Завтра игра, - ответил Кубасов, отводя мой намек.
У меня опустились руки, я упал рядом с ним и отключился. И мне приснился сон, странный сон, в котором я весь был закрепощен и лишен воли: Кубасов не отставал от меня, гонялся за мной по полю с косой в руках. "Куда теперь?" - спросил он. "В штрафную, - выдохнул я. - Головой забить попробую". - "Ну-ну. Не бойся, я просто так", - ответил он, и мы дружно побежали в штрафную площадь.
Открыл глаза: слава богу, я был на озере Кирша, где у нас лагерь.
- Доброе утро, Акуля! - улыбнулся Тимченко.
- Привет, Тимка-голкипер, - ответил я. - Сколько градусов на солнце?
- Девятнадцать, - сказал Тимка, причесывая перед футляром электробритвы свои черные вьющиеся волосы.
Я быстро натянул брюки.
- Тима, глаза-то у тебя голубые? - удивился я. - Красивый ты паренек. Для другой жизни - не для нашей.
- Поздно разочаровываться, - бросил Тимченко, он всегда нравился мне: не сомневается, и храбрый вратарь, храбрейший.
- Как - сегодня? - спросил он.
- На тридцатой забью гол, - ответил я. - И мы их сильно разочаруем, Тимочка.
Мы побежали разминать свои тренированные, привычные к труду тела. Я пробежал сотню метров по светлой рощице, отстал от команды и вернулся. Что-то бегать мне сегодня не очень хотелось.
В столовой прохладно, бело, пахнет помидорами и жареным луком. Я с порога хватаю этот утренний запах и вдруг вижу сбоку старшего тренера. Я вхожу в столовую.
- Вася! - кричит он.
Я нехотя возвращаюсь. Бакота выбрит, рыжеватые редеющие волосы влажны и гладко зачесаны на прямой пробор, обнажая белые полукружья на загорелом крепком лбу.
- Здравствуй, Евгений, - говорю я.
- Филонишь, - отвечает он без всякого выражения. - Как самочувствие?
- Здоровье в порядке, спасибо зарядке.
- Ну и хорошо. Теперь завтракать, Акуля, завтракать... Потом разговоры.
Мне хочется сказать Бакоте, что он был бы хорошим тренером, кабы не боялся. Нельзя в нашем деле трусить, раз ослабишь - загубишь себя. Защитник из Жени был крепкий, он давал жару даже гремучим умельцам из тбилисского "Динамо", но однажды сломался в столкновении, и все. Потух. Тогда Бакота и пошел по тренерскому делу, понимание у него было, диплом тоже. Из него получился такой же крепенький тренер. Беда Бакоты, что мы шли на третьем месте в чемпионате. Слишком высоко шли, не по нашим силам.
