Анатолий Лернер - Три дня в Иерусалиме
Обзор книги Анатолий Лернер - Три дня в Иерусалиме
Лернер Анатолий
Три дня в Иерусалиме
1. Ночь
С чего начать? Ну, разве что с того, что в ту ночь Тоя Бренера невероятным образом обступили муравьи.
Муравьи не давали ему спать, ползая по нему, как, наверное, боязливо расхаживали по Гулливеру лилипуты. Их любопытство и желание познать Тоя вызывало его резкие возражения. Тем более, что муравьи норовили познать его одним из самых изощренных методов извлечения энергии, присущей органическому миру: они постигали Тоя на зуб.
И когда эти Непобедимые маги, уже однажды понесшие наказание за свою изощренную магию, изловчились и вонзили в Тоя свои шприцы; когда Той на своей заднице испытал воздействие алхимической формулы их консерванта, использованного муравьями с целью устроить из его тела вечный источник извлечения энергии, — Той возмутился. Возмутился и окончательно лишил муравьев своего присутствия. Он исчез. Он покинул тот мир, где из него хотели накрутить фарш на котлеты и закатать в жестяные банки с надписью «Армейская тушенка. Стратегический запас».
Долго еще почесываясь, Той посылал им свои громы и молнии, и гадал, подлежал ли он кашруту в том мире или нет…
Судя по всему, муравьи признали его кошерным. Ведь, не признай они его таковым, они бы попросту обездолили себя. Большое тело пребывало в мире лилипутов-муравьев, и тем телом нельзя было бы кормиться! Стало быть, им самим пришлось бы кормить это тело. Ведь тут одно из двух. Эти предпочли кормиться. И чтобы Той до утра не испортился, они посвятили ему лучшую часть этой ночи, священнодействуя над расслабленным в медитации телом.
Почесывая укусы, Той оказался в соседнем мире. Едва Той вышел на террасу, освещаемую огрызком Луны, как он был заворожен этим миром. Он улыбнулся и навсегда забыл о муравьях, чьи глупые лица он видел так, словно бы это был замечательный Диснеевский мультик о Гулливере, опутанном и плененном глупыми, коварными и агрессивными лилипутами.
Той стоял на террасе и прислушивался к своим ощущениям.
Он раскрылся встречному ночному потоку и утонул в нем.
Утонул в океане.
В океане чувств первой Иерусалимской ночи.
Луна теперь не была огрызком, нет. Она освещала все то, что должно было произойти на подмостках, сколоченных в Водном парке, расположенном в десятке километров от Города. Эти подмостки оказались именно там, где всг это и случилось. В горах Иерусалима.
И купол неба Его был так близок, и уста Его были столь сладки, а звезды, орошающие яркой свитой Его небо, были так свежи и обольстительны, что зрители трепетали от ощущения присутствия АВТОРА.
Автора — этой жизни, в которой посчастливилось принимать участие им. Автора, уже не раз прожившего эту свою жизнь. Автора, создавшего свое лучшее творение и передавшего его в их руки. — Живите…
Так был сотворен этот мир.
Мир, в который попал этой колдовской ночью Той. Едва он избежал кошмарных шприцев муравьев, этой гадости многоразового использования, содержащей препарат, представляющий сильнейший алхимический состав, — как оказался в мире, где все было также во взаимодействии.
Но это не была агрессия. Представители всех немыслимых миров были желанны тут. Они становились неотъемлемой частью того наследия, которое по праву принадлежит человечеству. И эти представители иных миров сегодня были почетными гостями на долгожданной Мистерии.
Долгожданные гости занимали почетные места. Они были Знатоками, эти высочайшие ценители Истины. Они присутствовали тут, чтобы ловить дыхание замысла Великого Режиссера.
АВТОРА СВОЕЙ ЖИЗНИ.
Актеры уже получали последние наставления и выходили из медитации, а зрители посылали им потоки своей радости, потоки своей любви и восхищения.
И тогда Той осознал, что играется его пьеса. Играется его Мистерия. Играется его жизнь. И что фонарь Луны снова зажжен. И что он будет гореть здесь, как он горит вот уже который год на Завитане, и будет гореть всюду, где будет назначен ему срок. Он будет гореть, этот фонарь Луны. Он будет гореть до тех пор, пока безукоризненно не доиграет себя…
Все пришло в движение. Желтые листья робко и слегка нервно аплодировали, срываясь с ветвей, и еще долго потом шурша карнавальною мишурою.
Не боясь простуды, расцветали Восточные красавицы, открывая сердца страстным порывам ветра, несущего на своих усах запах снега. От этого запаха приходило в трепет все. Запах мороза, означал то, что действие уже начинается. Магия вступила в игру и началась кристаллизация. Где-то далеко выпал снег…
Вы когда-нибудь встречали рассвет над Иерусалимом?
Стражник, вооруженный оружием, изобретенным механическим миром, зябко кутается в белые одежды.
Неистовый ветер полощет знамена, и заставляет трепетать три тополя, вставшие пред лицом стражника. Сквозь прорехи в колышущихся на ветру тополях, стражник увидел нечто, что привлекло его внимание.
Только что закончилась вторая стража, и он сдал свой пост в лагере. Здесь было неспокойно. От палатки к палатке носились оголтелые юнцы и назойливо звучали визгливые крики их безумных подруг.
Утром предстоял непростой переход по горам и разумнее было бы отдохнуть, но эта армия, армия подростков, в сопровождении опытных проводников, направлена была, чтобы жадно ловить те магические волны, которые несли на себе энергию, стремящуюся пролиться сиянием над Городом. И многочисленные армии и полицейские подразделения, честно ловили ее.
Они ловили ее, словно горсть монет, ловили грубо и эмоционально. Плохо ловили. Иначе бы они осознали, что прямо у них на глазах, прямо под носом, разыгрывается то, ради чего они были поставлены на ноги.
В их стане была назначена Мистерия. И они играли в ней не последнюю роль. Но уж слишком они были заняты собою, чтобы замечать то, что происходит вокруг.
Они были поражены этими стрелами.
Стрелами, пущенными со стороны Иерусалима. И они позволили своим эмоциям изливаться вместе с той энергией, которую принесли эти стрелы. Они ловили эти стрелы и сами начинали метать их. Они бездарно тратили то, чего от них ждали. Саму Энергию, которую ждали от них командиры.
Они были уже неуправляемы. Они не подчинялись своим командирам. И потому, находились под стражей. Всем лагерем. Их нужно было усиленно охранять этой ночью. И стражники, тяжелые на подъем, сменялись каждый час на протяжении нескончаемой ночи.
Это было понятно и разумно. Это практиковалось в этой армии, которая являла собой лишь низшую ступень огромной военной машины любого государства этого странного мира.
Словом, эта армия была частью той машины, которая служит миру, где властвует материя.
Той Бренер играл роль стражника. Он изрядно устал от своей роли, таская за собой дурацкую «пушку». И едва осознал это, как ему стало зябко и тоскливо. Поеживаясь на ветру, Той засобирался спать. Но что-то не отпускало его…
И вдруг… Это вдруг, умещалось в одно слово — Рассвет.
Рассвет над Иерусалимом.
— это — Сияние над Святым Городом.
— это счастье присутствия в благостнейшем из миров.
— это рассвет, как рождение в мире. Как воскрешение после смерти…
— это смерть и жизнь, длиною в миг.
Рассвет над Иерусалимом — признание тебя — Городом.
— его привет, направленный к тебе.
— это когда трепещут листья, и трепещут они от твоего присутствия.
— это с детства манящая «серебряная изнанка», воспетая Заболоцким и Щупловым…
Рассвет над Иерусалимом — это уже не ветер, бьющий в лицо.
— это сгусток сил.
— это Величайшие Энергии, устремленные на Город.
Отголоски вихрей сбивали Тоя с ног, словно желая сдуть его с холма. Его знобило. Зуб не попадал на зуб, и казалось, что ветер высушил ему не только глаза и рот, но собирался выдуть и всю душу.
Той налил в стакан магической воды.
Благо рядом был умывальник. И едва он сделал полный глоток, как увидел разительные перемены в своем восприятии.
Ветер был нежен и мил.
Он приятно щекотал его щетину, напевая при этом шлягер сезона среди ветров:
Он приятно щекотал его щетину,
Он приятно щекотал его щетину,
Он приятно щекотал его щетину
Ма-а-а-карена..!
…и вот так — до бороды.
Тоя разобрал смех. Он пел вместе с ветром эту дурацкую песенку и почему-то она веселила его.
«И вовсе не трепетали ветви деревьев от Его появления, а это был всего лишь выдох.
Выдох любви.
Выдох Всего, выходящего из медитации.
Это был выдох любви, выходящего из медитации Бога. И был он направлен в твою сторону.
Это силы любви облегченно вздохнувшего города, воздающего хвалу Ему на всех языках.
И этот город — любил меня.
Прожектор Луны осветил меня в предрассветных сумерках и я вспомнил Пастернаковского Гамлета:
Гул затих. Я вышел на подмостки…»
