Николай Лейкин - Из эпохи последней турецкой войны
Николай Лейкин - Из эпохи последней турецкой войны краткое содержание
Н. А. Лейкин
Из эпохи последней турецкой войны
1. ПОМИНОВЕНИЕ
Радоница. Вторник после Святой. На Волковом кладбище идет поминовение усопших. На могилках сидят купцы, мещане, мастеровые, солдаты и чиновники. Попадается и офицер, интендантский чиновник. Женщины преобладают. Некоторые причитают, христосуются с покойниками и зарывают в землю крашеные яйца, некоторые крошат их, принося в жертву птицам. Священники, в старых отрепанных черных ризах, переходят от могилы к могиле и поют литии. За палисадниками блестит полштофик, видна принесенная с собой закуска. Уста жуют, то там, то сям раздаются возгласы, не напоминающие собой ни скорби, ни уныния.
Вот по мосткам идет бравый гвардейский «ундер» с ребенком на руках. Сзади его следует жена в пестром платье, с узелком провизии и синим коленкоровым зонтиком в руках. Двое ребятишек, держась за платье, шествуют около. Ундера увидало купеческое семейство, расположившееся за палисадником.
— Вот этот самый ундер на всю свою роту у нас в лавке говядину покупает, — говорит рыжая борода лопатой. — Уж и жох же! В четверти копейки на фунт торгуется.
— А вот бы его, Парамон Савельич, про войну спросить. Пусть порасскажет, — говорит жена. — А то что так-то, в неведении, жить! Может, уж давно страшно, а мы ничего не знаем. Вон вчера богомолка рассказывала, что уже будто на днях одного неверного турку в Новгороде поймали. Переряженный был, долго не могли догадаться, а как показали ему свиное ухо, так он и задрожал. Да не простой, сказывают, а какой-то паша. Говорят, к Петербургу пробирался.
— Может, на табачной вывеске этого самого турку поймали? — двусмысленно улыбаясь, задает вопрос реденькая борода клином.
— Смейся, смейся, Устин Наумыч! — откликается женщина. — А вот как нагрянут сюда с саблями, так хвост-то подожмешь.
— Будьте покойны, у нас в мясных рядах топоров много, и мы никогда своей храбрости не покидали, потому уже, что на бычачьей крови свою привычку имеем. Теперь нам только артикулу обучиться, и шабаш! А что вам, женскому сословию, с военным человеком знакомство иметь, то это по нынешним временам никогда не мешает, потому сейчас в случае чего защитит. Позови, Парамон Савельич, ундера-то, пусть порасскажет про военное-то.
— Да что же, я пожалуй. Терентий Гаврилыч! Милости прошу к нашему шалашу! — кричит мясник — борода лопатой.
Ундер останавливается.
— Здравия желаем господину купцу! — откликается он.
— Зайди в палисадничек-то к нам побеседовать. По рябиновой клюнем.
— Зайти не устать, да вот я с сожительницей и окромя того этой самой детской требухи с собой набрали.
— Милости просим и с сожительницей. И про них вишневой наливочки хватит.
Ундер заходит. Идет поднесение.
— За упокой души… Кого поминать-то? — спрашивает он.
— Савелья, Петра дважды, Иоанна трижды и Стефаниды с младенцем Матреной.
— Ну, вечная память!
Ундер поименно поминает покойников.
— А вот и пирожка позоблите. Прошу покорно на камушек присесть. Ну, что насчет войны слышно? В газетах-то как-то в разных смыслах пишут.
Ундер вздыхает.
— Насчет войны-с? Насчет войны теперь уже все обозначено. У нас господа офицеры даже походные сапоги закупать стали. Нижним чинам сапожный товар выдан.
— Ах, Господи! Скажите! А мы ничего и не слыхали!
— Теперь пока еще все замирение, но как только первый выстрел через Дунай, то и пошла писать. Все перепробовали. Насчет турецких зверств составили протокол, это вы слышали, составили и притянули на суд в Англию. Судили этого самого турку, но раскаяния с его стороны никакого не вышло. Не только наказания никакого не принял, но даже пардона не попросил. Порта наущает. Теперь силою оружия начнем, потому дипломатии он не страшится.
— Это королева английская дипломатией-то прозывается, что ли? — задает вопрос мясничиха.
— Молчи, не твое дело, — обрывает ее супруг. — Так, значит, и Англия не согласна?
— Англия бы ничего, но Великобритания из себя препону представляет, а персиянец с нами супротив турки. Он с тылу припекать начнет. Теперь возьмите, какие у нас пушки… Шарахнешь — и пятиэтажный дом пополам. Опять же в Туретчине все славянское единство за нас, потому и сочувствие опять началось.
— Ну, а австрияк?
— Нейтралитет. Между небом и землей болтаться будет. Туретчине плохо. Во-первых, все оттоманы возмутились, а во-вторых, денег нет, и уж теперь приказано всем свои парадные халаты на войну продавать, чалмы тоже с аукциона пошли. Дело дойдет до того, что и жен продавать будут. Ведь у них жены продажные.
— Ах, ты Господи! — вздыхают женщины. — Нехристи-нехристи, а и их жаль. Каково женам-то? Все сидела в хорошем теле и вдруг тебя какой ни на есть арап купит. Кажись, доведись до меня, часу не вынесла бы с этим арапом.
— Брысь, говорю! Дай умные-то речи послушать, — снова обрывает мясник супругу. — Пожалуйте еще по стаканчику! Ну, а как же насчет Румынии?
— Там Яга-паша смущает. Мы, говорит, вам Босфор отдадим, а Босфор — это такая земля, что твой Сибирь, там золото добывают. Ну, у них и вышло колебание.
— А тальянец с греком?
— В мобилизацию пошли, чтоб своих защищать.
— Ведь эта мобилизация-то на Дунае лежит?
— На Дунае. Все равно что Польша. Есть мобилизация наша, есть турецкая и греческая, только на разных берегах лежит.
Мясничиха опять перебивает.
— А Петербургу не страшно будет?
— Ну вот! Петербург — сила. Тут сто тысяч одного мастерового народу, окромя гвардии. Подступись-ко! Опять же флот. До Рамбова допустим, а там и взорвем. Окромя того, турок на ногах жидок и далеко пешком не пойдет, а лошадей своих они давным-давно по своей мухоеданской вере съели.
— Значит, не опасно?
— Не опасно, потому торпеды положены. На пороховых-то изволили быть? Видели, сколько там пороху? Закуска важная! А мониторы? А митральезы? Будьте покойны!
— Еще по рюмочке.
— Нет, благодарим покорно. Нужно будет и своих покойничков помянуть. Прощенья просим! За угощение… Потрудитесь быть здоровы!
Ундер подымается и уходит. Мясники смотрят ему вслед.
— Однако тоже штучка тонкая! Даром, что ундер, а все знает, — говорят они.
2. БУДЕТ ЛИ ВОИНА С АНГЛИЕЙ?
На живорыбный садок пришел повар — жирный мужчина, важного вида, с гладкобритым бульдогообразным лицом и с большим золотым перстнем на указательном пальце. Вошел он олимпийски с окурком сигарки в зубах и ласково сшиб со стоящего у прилавка мальчишки шапку.
— Петру Савичу наше наиглубочайшее с кисточкой! — приветствовал его хозяин в засаленном переднике, надетом поверх пальто. — Садиться милости просим! Чайку не прикажете ли?
— Ну его, этот чай! Не поварское оно питье… Впрочем, разве для прокламации стакашек…
— Выкушайте за компанию. И нам-то поваднее будет, а то пьешь-пьешь один-то, и, верите, даже до одури… Теперича вот сегодня девятый охолащиваю и так себя чувствую, что он мне как бы волку трава… Припилось, что ли, Бог его ведает!
Хозяин кивнул на стоящий на прилавке стакан и спросил повара:
— Ну, что нового? Как у вас там слышно? Будет война с Англией или не будет?
Повар опустился на лавку, оттопырил губу и развел руками.
— С одной стороны, будто и будет, а с другой — не должна быть, — отвечал он. — Вчера у нас два генерала обедали, так вот то же самое сказывали. Ежели бы войне быть, так наш не собирался бы за границу, — прибавил он. — А у нас, между прочим, камердинеру приказано чемоданы отдать в починку. С другой стороны, графиня новую коляску к маю месяцу заказала — значит, здесь будет по Елагину мотаться. Разбери поди.
— А пахнет войной, — утверждал хозяин, — вчера у нас с Глебова двора ундер соленую рыбу покупал, так рассказывал, что на весь запасный батальон, не в черед, сапоги новые построили.
— Сапоги сапогами, а и окромя того идут большие приготовления. На Марию Египетскую шел это я ночью по Гороховой из гостей, кума была именинница и засиделись за стуколкой, так такую, братец ты мой, машину на двенадцати конях по улице везли, что даже страшно. Говорят, на пароход, чтоб из митральез этих самых паром стрелять. Машина — с дом.
Хозяин покачал головой.
— Тс! До чего только нынче народ ухищряется! — произнес он. — Ведь из такой машины хватишь, так и монитор пополам.
— Еще бы… особливо ежели торпедами ее зарядить. Стерлядку бы мне вершков в двадцать надо… — заговорил повар о деле.
— Стерлядка будет-с, будьте покойны, — перебил хозяин. — А вы вот лучше скажите, чего этот самый Биконсфильд хочет?
— А Биконсфильд хочет, чтобы препона Болгарии была, ну и опять султана защитить, так как он ему сродни, — брякнул повар.
— Сродни? — переспросил хозяин. — Да ведь Турция держава мухоеданская, а Англия все-таки во Христа верует.
