Олесь Гончар - Днепровский ветер
Обзор книги Олесь Гончар - Днепровский ветер
Гончар Олесь
Днепровский ветер
Олесь Гончар
ДНЕПРОВСКИЙ ВЕТЕР
После полыхающего солнцем лета сентябрьские дни заметно приугасают. И только в начале октября, когда на киевских горах бесчисленными кострами разгорится золотая осень, на какое-то время снова как бы посветлеет вокруг от тех осенних костров.
На Днепре в такую пору движение еще в разгаре, еще далеко до закрытия навигации. И хоть живем мы в эпоху космических скоростей, однако и днепровским неторопливым пароходам пассажиров пока еще хватает. Дорога далекая, и кому вниз до самого Запорожья или Херсона - те запасайтесь терпением! Женщины с нижней палубы, что везут картошку на юг, где она нынешним летом не уродилась, в который уже раз поведают о черных бурях, пронесшихся весной в степях (и когда уже та наука научится их укрощать!), старичок-пенсионер, который, погостив у сына, возвращается к себе в Днепродзержинск, не единожды во всех подробностях расскажет о том, как давний приятель вогнал ему на охоте в затылок бекасиной дроби заряд (старуха дома вытаскивала каждую дробинку иглой, "стала выковыривать, а оно черное, как мак"); множество партий в пинг-понг сыграют веселые хлопцы-олимпийцы в ярких свитерах. Никто еще доподлинно не знает, в самом ли деле они олимпийцы: но их спортивный вид, манера держаться, и даже эти необычные свитеры - все наводит пассажиров на мысль, что они как раз из числа наших олимпийцев, которые - с медалями или без - возвращаются сейчас с римских соревнований.
Пароход нагружен, пожалуй, сверх всяких дозволенных норм, трюмы полны картошки (обратно он повезет арбузы и виноград), мешки с картошкой загромождают и все проходы нижней палубы,- пассажиры еле протискиваются между ними. Однако это никого здесь не раздражает, как не раздражает и то, что пароход движется с такой необычной по нашим временам неторопливостью. Если уж ты попал сюда, то смирись со всем - и с правилами, даже если они жестковаты, и с неудобствами, и с этим допотопным черепашьим шлепаньем по воде... Зато, отплывая в днепровскую ширь, ты увидишь с этой палубы такое, что вряд ли бы успел разглядеть из окна реактивного лайнера. Киев станет отдаляться медленно, величаво, и багряная осень еще долго будет радовать пассажиров своей тихой красой, и до самых сумерек будет им видна на горе высокая, неувядшая на протяжении столетий, с золотою маковкой Лавра...
Потом закат угаснет, и киевские горы скроются во мгле да в тумане, и холодом потянет над водами Днепра. Из сумерек начнут выныривать все новые и новые огоньки бакенов, палубный люд станет тщательнее кутаться в предусмотрительно припасенные куртки, плащи и макинтоши. Через какое-то время ночной ветер, насквозь пронимающий, и вовсе загонит пассажиров в каюты, в заваленные картошкой проходы и салоны, где уютно и тепло, и на палубе не останется никого, кроме посиневшего от холода молодого поэта, который плывет неведомо откуда и куда и которому кажется, что даже якорной цепи, брошенной на краю палубы, холодно и одиноко среди ночной стужи. Темные окна салонов и кают постепенно возьмутся каплями, а попытайся кто-нибудь выглянуть на палубу - в лицо ему ударит ветром и дождем. Впрочем, не все смогут укрыться от ненастья по пароходным затишкам: даже когда и поэта сдунет ветром куда-то в глубину трюма, вверху на мостике будет кто-то стоять всю ночь напролет, молча и незаметно для пассажиров неся свою терпеливую вахту.
И только когда ночью пароход тихо вздрогнет, швартуясь к очередному днепровскому причалу, и сквозь усилившийся грохот машин и плеск воды донесутся с мостика, из темноты властные слова команды, произнесенные звонким девичьим голосом, какая-нибудь добрая душа, прикорнувшая было на картофельных мешках, удивленно глянет наверх, сочувственно покачает головой:
- Мы тут в тепле, а кому-то же стоять там целую ночь на дожде да на ветру...
Кто именно там стоит - выяснится лишь утром, когда пароход снова станет брать картошку, прижавшись боком к какой-нибудь укрывшейся под плакучими вербами пристани. Заспанные пассажиры увидят, как, спустившись с мостика, распоряжается возле кинутого на берег трапа девушка небольшого роста, в бушлате речном, крепко повязанная, видимо, еще с ночи, шерстяным шалью-платком.
Это Люба, помощник капитана. Чернобровая, краснощекая, носик не то чтобы курносый, но чуточку вздернут кверху. Вся тугенькая, как узелок! Самого капитана почему-то не видно, и все указывает на то, что за старшего здесь она, проворная его помощница. Совсем недавно девушка закончила училище, придя на Днепр, надела суконный бушлат речника. На пристанях со, однако, уже знают, к ней все время подходят, о чем-то расспрашивают или просто здороваются.
- Привет, Люба!
Отвечает она сдержанно, считая, наверное, что именно сдержанность более всего к лицу человеку, пребывающему на посту. Помощницу капитана всюду одолевают заботы и дела, особенно на причалах. Это, впрочем, не мешает Любе беспрестанно что-то жевать - то ли не успела позавтракать, то ли просто любит леденцы. И хотя почти все обращаются к ней на "ты", заметно, что панибратства никто себе с помощницей капитана не позволяет и что слово ее здесь имеет вес.
Глядя, как другие с ней на "ты", один из только что севших пассажиров, молодой и расхристанный, попытался тоже так:
- Эй, Люба! Скоро отчалишь?
Она словно бы и не слыхала, зато услышал пожилой толстошеий боцман, стоящий у трапа:
- Кому и Люба, парень, только не тебе!..
- А мне как же? Любка?
- Тебе полагалось бы - Любовь Семеновна.
Пассажир легко, без обиды принял замечание.
- Есть! Будет учтено, товарищ контр-адмирал!
Сам он, этот пассажир, оказался довольно-таки приметной личностью. Издали словно бы подросток, а приглядишься поближе - бывалый парень, во всем его облике, в движениях проскальзывает что-то бесшабашное, озорное.
Одет не по сезону легко - в клетчатой, расстегнутой на груди рубахе (из-под нее выглядывает уголок матросской тельняшки), голова острижена под машинку, что наводит боцмана на некоторые размышления:
- Не дружинники ли тебя обчекрыжили, хлопец?
Асфальт, пожалуй, в Черкассах подметал?
- Там асфальта еще нет,- возразил стриженый, играя веселыми неспокойными глазами.- К тому же я не черкасский, а колхозный, вернее, совхозный...
И тут же залпом выпалил несколько данных о себе: на полевом стане вырос, еще мальчишкой подвозил к тракторам то горючее, то воду, а потом ушел на флот, отслужил свое и вот снова в родных краях... Проведал мать, распил чарку с земляками, ну а теперь...
- От матери, а куда?
- На Сиваш еду, слыхал но радио, химкомбинат новый строится. Добывать будут из рапы Гнилого моря все элементы, какие только есть в таблице Менделеева. Людей тому комбинату только подавай, особенно знатоки техники требуются...
- А ты знаток?
- Говорю же, батя, перед вами - еще неостывший моряк демобилизованный, а все наши хлопцы, будьте уверены, в технике боги! Вы вот здесь на мелях ползаете, а я - не глядите, что с виду пацанковатый - имел дело кое с чем таким, что вам и не снилось...
На судне парень сразу освоился, почувствовал себя как рыба в воде. Вскоре после того, как пароход отчалил, его уже знали на обеих палубах. Стриженая голова появлялась всюду - где ни посей, там и уродится. Кроме того, что был общительным по натуре, чувствовалось в ном еще какое-то простодушное тяготение к людям, даже как бы жажда на них, точно он изголодался по ним и теперь вот с первым встречным готов подружиться, рассказывать о себе, была бы только у того охота слушать. Паренька слушали с улыбками, кто с доброй, а кто и с недоверчивой, особенно охотно внимали ему свободные от вахты члены экипажа - совсем юные матросики-речники, им, видно, по душе пришлись его рассказы о морских плаваниях в далеких неведомых водах, о разных приключениях и опасностях.
- Ходил над водой, ходил и под водой, на таких глубинах, что ахнешь!..
- И что же там? Акулы?- со страхом спрашивала дебелая, подпоясанная платком тетка, сопровождавшая картошку.
Ни акул, ни морских драконов... Тьма. Вечная тьма.
Заметив за гурьбой слушателей Любу, то бишь Любовь Семеновну, поднимавшуюся по ступенькам на верхнюю палубу, парень сразу переключился на нее:
- Сколько делаете узлов?
- Какие еще узлы? У нас не узлы.
Пожалуй, она сочла его вопрос неуместным.
- Ну, а сколько миль?
- У нас не милями, у нас километрами... Семнадцать километров в час.
- Ха-ха-ха!- ему стало весело.- Километрами... Вот это да!
И уже окончательно, наперекор поучениям боцмана, называя ее теперь Любкой, он стал энергично растолковывать девушке, что такое узлы да мили, пояснил, какую скорость дают торпедные катера, когда они прямо-таки взлетают над водой, одолевая буруны. Вот там держись, там ветерок, а то... Семнадцать километров. Смехота!
Он снова искренне, от души рассмеялся, никого, впрочем, этим смехом не задевая.
