Людмила Богданова - Путешествие королевны
Обзор книги Людмила Богданова - Путешествие королевны
Богданова Людмила
Путешествие королевны
Людмила Богданова
Путешествие королевны
Просто Северный ветер
стучался в дом.
Просто мы открыли ему.
Я подарю тебе терновый венец...
Оконная наледь стала оранжевой от восходящего солнца. Скоро затопят печи, и она подернется дымкой и станет сползать в пространство между рамами. Тогда сделаются видны заснеженные крыши Хатана, закопченные трубы, украшенные жестяными арабесками, и тянущиеся из труб розовые дымы. Хель решительно отбросила укрывавшие ее одеяла и шкуры и начала одеваться. Тихо взвизгнула, ступив на каменный пол; поверх плотной верхней рубахи застегнула расшитую цветами и подбитую мехом локайской лисы длинную душегрею. Хель была такой же худой, как в юности, и алая с голубым ткань плотно и красиво облегла стан и высокую грудь. Крючки сошлись без усилия. Хель радостно оглядела себя и, взяв со столика у кровати гребень, стала расчесывать волосы. Потом, задумчиво сжимая гребень в руке, подошла к окну. Глядела сквозь граненое стекло на заиндевелые деревья и оранжевое небо за ними, на границе которого, где пламень переходил в лимонную зелень, сияла большая зеленая же звезда. Башня подымала женщину к этой звезде, а внизу у костра на площади топтались стражники, и нерожденное солнце обливало розовым острия их копий.
Безо всякой причины Хель охватило вдруг ощущение огромного счастья, настолько всеобъемлющего и полного, как сомкнувшаяся над головой летняя вода. Даже дыхание перехватило и ноги подогнулись так, что женщине пришлось ухватиться за полированный подоконник. Улыбаясь неизвестно чему, простояла она у окна, пока из-за крыш и веток не выкатилось, занимая треть неба, огромное румяное яблоко солнца.
Желание дороги вспыхнуло в Хели, как спущенная тетива, вместе с осознанием этого желания. Она подумала только, что трудно будет ускользнуть из Хатана незамеченной, а руки уже перебирали и отбрасывали одежду и искали оружие. Оружие она выбирала особенно тщательно, зная, что в пути сможет полагаться только на себя и на него; взяла в меру длинный прямой меч, острый и привычный руке, широкий длинный кинжал с тщательно обмотанной кожей рукоятью - чтобы не скользила рука, способный налету разрубить кусок скользкого сунского шёлка; подтянув пряжку на сапоге, вложила в петли тяжелый засапожный нож. Поверх легкой орихальковой кольчуги надела еще сагум на волчьем меху и грубый, но теплый плащ. Забросив на плечо пустую пока кожаную сумку, дописала последние распоряжения.
"Я еду в Ландейл..."
Конечно, это было сумасшедшим предприятием, но решение принято и груз ответственности сброшен, и подходя к двери покоя, она приближается к губам и рукам, в которых утонет, как в теплой волне и всё прочее - неважное, важное, останется за их границей. Улыбаясь, вышла Хель из покоя, из мира, из раз и навек заведенной судьбы.
Мэй... Это имя пело в ней, как кораблик на легкой волне, в пушистой пене.
- Свободны, - сказала она стражникам, и ее глаза не видели их, а сердце пело от счастья, когда Хозяйка, стараясь казаться серьезной, шла по коридору и спускалась до середины лестницы, где, прильнув к стене, натянула капюшон, скрыв под ним праздничное сияние глаз. Скользящим шагом проникла она в поварню, где заспанные повара едва начинали утреннее действо.
В кладовой ее обдали запахи корицы и имбиря, а из-за мешков, загромоздивших середину, порскнули два поваренка, ворующие вчерашние булочки. Хель едва не бросилась от них в другую сторону.
Усмехаясь собственному испугу, она сняла с шеста окорок и дюжину элемирских колбасок с чесноком и перцем, достала с полки сухари, пирог с вепрятиной, мешочек сладкого карианского изюма и вино. Застегнув потяжелевшую сумку, выскользнула она, незамеченная никем, и по тесным неосвещенным коридорам спустилась в хозяйственный двор, по ходу дела набивая рот лакомствами, загостившимися в карманах. Из груди Хели так и рвался тихий смех.
Когда-то точно так же пробиралась она переходами Торкилсена, чтобы отправиться за грибами в осенний лес, и оделяла сладостями мальчишек-подвладных, своих неизменных спутников, а щекочущее чувство риска и приключения билось и пело внутри. Благословенное время возвращалось, но теперь она была совсем одна.
Мимо заболтавшихся конюхов нырнула Хель в парное тепло конюшни. Запах шерсти, навоза, конского пота и кожаной упряжи знакомо ударил в ноздри, тепло приятно обняло члены и кони тихо заржали, приветствуя хозяйку.
Угостив мягким ломтем хлеба, она вывела из стойла Гнедого, привычно стала седлать в полутьме, прорезаемой лишь узкими лучами из щелей и высоких окошек; приторочила к седлу сумку, торбы с овсом и маленький арбалет; ведя коня под уздцы, вышла через заднюю калитку и оказалась в тесном переулке, засыпанном снегом и мусором, огороженном высокими слепыми стенами. С тихим смехом взлетела в седло. Гнедой летящим прыжком миновал загородивший переулок заборчик, и копыта загремели по скользкой булыжной мостовой.
Проверяли только тех, кто въезжал в город, на тех, кто выезжал из Хатана, не обращали внимания. Очутившись за городскими стенами, Хель пустила Гнедого в галоп.
Приняв решение, Хозяйка уже могла не торопиться, но этот заснеженный простор, залитый ослепительным солнцем, пьянил так, что она, задыхаясь ветром, гнала коня, и конь сам отзывался на жажду полета. Плащ хлопал за спиной, капюшон слетел с головы, в лицо летели снежные искры, и Хель смеялась, проносясь под еловыми ветками и ловя снежинки губами.
Лес наступил неожиданно, стискивая дорогу, когда путница миновала Хатанку по прочному прозрачному льду (где под серым дремали желтые льдины прежнего ледостава), на поникших густозеленых лапах лежал снег. Хель помнила эти ели. Они ничуть не изменились за те шестнадцать лет, которые прошли со времени, когда белоголовые брат и сестра - бродячие музыканты - шли по этой дороге, правда из Ландейла в Хатан, изредка останавливаясь в придорожных селениях, глядя на звёзды сквозь ветки или щели соломенных крыш и порой забывая, что по краю бродят Стрелки. И еще Хозяйка помнила эту дорогу, облетевшие осины на перекрестках, в их медленном шествии в столицу через Ландейл из Эрнара через два месяца после восстания. Колёса кареты, тяжело загребающие дорожную грязь, всадников в тусклых кольчугах и неистовую улыбку Мэя на посеревшем лице... Воспоминания отступили, Хель встряхнула ветку и с визгом выскользнула из-под снежного водопада. Солнце светило, ждала дорога, и она сама была такой же молодой, как и десять лет назад.
Нестройный гул и пахучее тепло господы заставили Хель остро почувствовать усталость. Было не поздно, но солнце уже закатилось и клонило в сон. Бросив хозяину пару серебряных, могла рассчитывать Хель на ужин и приличную комнату. Хозяин привел ее наверх, в беленое помещение со стройной мебелью и крепкими засовами на окне и двери, которые Хель проверила прежде всего. За окном была скользкая крыша пристройки, но в окно мужчина чуть больше, чем сама Хель, уже не протиснулся бы. Ужин оказался в меру пристойным и горячим, хозяин не пожалел даже пары свечей, одну из которых Хель тут же благоразумно задула, и пожелал ей спокойной ночи.
Хель заперла за ним двери, сняла плащ, отстегнула меч и села ужинать. Половинка луны освещала слюдяные разводы окна, из щелей которого тянуло холодом, но в углу у дымохода, где была постель, казалось даже жарко. Стащив сапоги, Хель свернулась под одеялом. Первый ломкий сон уже подходил к ней, когда кусачая живность, гнездящаяся в тюфяке, решила приступить к ночному пиру. Побуждаемая яростью и брезгливостью, Хозяйка вскочила, одарила парой теплых и ласковых слов хозяина и, свернув постель, радостно вытолкала ее через окошко на мороз. Потом со свечой тщательно проверила, не остались ли кроме нее в комнате еще постояльцы, и легла на голые доски, завернувшись в собственный плащ. Некоторое время ничто ее больше не беспокоило.
Проснулась Хель около полуночи и некоторое время лежала не шевелясь, выходя из кошмара и еще не полностью сознавая, где она и что с ней. Луна ушла, и комната казалась бесконечной в темноте, что-то шуршало и потрескивала рассыхающаяся мебель и доски пола, точно кто-то невидимый ходил по ним; назойливо выло в щелях и от твердых досок болело тело, но едва ли именно это могло вызвать неосознанный ужас. Пальцы Хозяйки медленно сжались на рукояти меча. В это же мгновение она пришла в себя и прижавшись спиной к дымоходу, готовая отразить нападение, вслушалась в темноту. В комнате никого не было, двери и окно были заперты всё также надежно - Хель могла присягнуть в этом, и только собственное дыхание громко кипело в груди.
Хель попыталась сосредоточиться и определить, откуда исходит страх. И сразу же - вспышкой - осознала, какой это страх. Такой, как при появлении Стрелков.1 И этого не могло быть.
Хель сцепила зубы.