Лидия Чарская - Нюрочка
Лидия Чарская - Нюрочка краткое содержание
Лидия Чарская
Нюрочка
I
Крошечная квартирка вахмистра Люлюева — «эскадронного папаши», как его называют бравые кавалеристы Г-аго полка — прибрана по-праздничному. Блестят полы, блестят дверные ручки и оконные задвижки, блестит доблестное лицо Суворова, висящее испокон веков в сомнительной рамке красного дерева. Очевидно, мокрая тряпка, гулявшая по мебели, не миновала характерного, выразительного лица героя. Словом, все в квартирке эскадронного папаши выглядит по-праздничному. Даже две канарейки и бесхвостый чижик, прыгающие в клетке, повешенной между рамой и тюлевой занавеской, чирикают как-то особенно — на праздничный лад.
Но торжественнее всех — и полов, и чехлов, и канареек, и мебели — выглядит молоденькая дочь вахмистра, восемнадцатилетняя Нюрочка.
С утра затянутая в красный шелковый лиф с белыми горошинками, с высоко взбитой белокурой челкой, Нюрочка очень авантажна, вся беленькая и свеженькая, как только что испеченная булочка. Глаза у неё синие-синие, как «Анютины глазки», а верхняя её губка очень высоко приподнята, что придает всему личику Нюрочки частью задорное, частью наивное выражение.
Нюрочка счастлива по двум обстоятельствам. Первое и едва ли не главнейшее — это сегодняшний эскадронный праздник, начавшийся службой в полковой церкви со следовавшим затем парадом на плацу, завтраком в манеже для нижних чинов и вечеринкой в квартире вахмистра Люлюева — Нюрочкиного папаши… К этой вечеринке в квартирке Люлюевых готовились исподволь, чуть ли не целую неделю: мыли, стирали, чистили и скоблили с утра до ночи.
Сама вахмистерша Люлюева, «эскадронная мамаша», дебелая сорокалетняя женщина, с чуть подкрашенными самым упрощенным способом — при посредстве уголька — глазами, ходит озабоченная и растерянная, обдумывая, чем бы угостить почетных гостей, состоящих из холостой молодежи своего и чужих эскадронов. В её голове поминутно проносятся картины в виде жареных индеек с каштанами, фаршированных килек, маринованных грибов и прочего и прочего. Она поминутно накидывается на Нюрочку, которая кажется ей вполне равнодушной к её тревоге.
Но Нюрочка далеко не равнодушна к первому событию, как не равнодушна и ко второму, волнующему все фибры её девственного сердечка.
Нюрочка — невеста.
Невестой Нюрочка числится уже две недели, но официальная помолвка должна произойти во время вечеринки эскадронного праздника, как и полагается «полковой барышне», какой самым искренним образом считает себя Нюрочка.
К тому же жених Нюрочкй не какой-нибудь «штафирка» (штафирок Нюрочка от души презирает), а из фельдшеров их же полка, что не мало способствует удовольствию Нюрочки.
Правда, Нюрочке представлялось более выгодная и почетная партия в лице будущего дьякона соседнего села, но Нюрочка, как вполне военная барышня, отказала дьякону-семинаристу и дала слово Федору Архиповичу Кукушкину, также вполне военному человеку из фельдшеров.
Ради такого двойного и торжества, Нюрочка и сшила к сегодняшнему дню красную кофточку с белыми горошинками, над строчкой мелких складочек которой просидела более двух суток. Кофточка оказалась немножко узка в талии, и Нюрочка надела ее с утра, чтобы «привыкнуть» к ней. С утра же надушилась Нюрочка дешевеньким пачули: ей все чудился и запах жареной индейки, специфической струей врывавшийся из кухни в комнату.
Подготовленная, во всеоружии своего обаяния, она теперь терпеливо ждала вечера.
II
К семи часам начали сходиться гости. Менее почетные и «свои» явились раньше.
Пришел Федя, жених Нюрочки, расторопный малый в нитяных перчатках, завитый бараном.
Федя развязно подлетел к Нюрочке, проделал перед ней какой-то неопределенный пируэт, нечто среднее между лезгинкой и пляской диких, и поднес ей фунт тянучек в коробочке от Абрикосова.
Нюрочка вспыхнула, потом присела и, снова вспыхнув, произнесла:
— Мерси-с!
Федя снова изобразил ногами нечто среднее между лезгинкой и пляской диких и, мучительно потея, отошел в сторонку, распространяя вокруг себя слабый, но назойливый запах карболки.
Пришла старшая дочь Люлюевых с мужем-лавочником, черноглазая Серафима, с выпяченным животом (она ожидала прибавления семейства). На ней было надето бывшее подвенечное платье, расставленное по швам, и голубая стеклярусная наколка.
Нюрочка увидела Серафиму и так и заволновалась.
— Ах, ужас! У нас офицеры будут! А она… Ты бы хоть накидку набросила, — и она испуганными глазами указывала Серафиме на её живот.
— А и дура же ты, Нюрка! — возмутилась та. — Скажите, афронт какой! Я ведь замужем. Это ежели не в браке, так действительно… А при законном супруге — так даже вроде почета!
— Это верно-с! — подхватил «законный супруг» — кургузый человечек с самодовольной усмешкой, — вы изволили слыхать, сестрица, как в писании сказано! Бесплодие в былое время-с за позор считалось. Сам Господь бесплодную смоковницу проклял-с… И обычай такой был-с, чтобы, значит, шапку сымать при тех дамах-с, которые ежели с добавлением. Да-с. Для почета-с.
— Хорош почет! — презрительно усмехнулась Нюрочка и птичкой порхнула навстречу двум рыженьким, веснушчатым девушкам, дочерям причетника.
Одна из причетниц была в розовом, другая в голубом платье.
Нюрочка с тревогой оглянула их с головы до ног и разом успокоилась: причетницы были одеты не по моде, тогда как её модная юбка цвета давленой земляники, по восемь гривен аршин, и ярко красная кофточка с белыми горошинками были по последней картинке, взятой из приложений к журналу «Нива».
Вслед за молоденькими причетницами явились два писаря из соседнего полка пехотинцев. Один — при часах, но без цепочки, другой — при цепочке, но без часов; один — скромный, кашляющий в кулак, другой — заядлый сердцеед и отличный дирижер. Последний был обладатель не совсем благозвучной фамилии Шлепкина и имел розу в петличке.
При виде Нюрочки, Шлепкин с истинно писарской любезностью сделал «глиссе» по натертому воском полу и, подлетев к молодой хозяйке, презентовал ей розу, предупредительно сорванную с груди, продекламировав при этом:
«Вы прекрасны, точно роза,
Только разница одна:
Роза вянет от мороза,
Ваша прелесть… никогда»!
Кончил он, особенно выразительно пустив «петушка» на высокой ноте.
Нюрочка присела декламатору, как присела пять минут до того Феде, и сказала, как и Феде:
— Мерси-с.
А гостей все прибавлялось и прибавлялось.
Вскоре в крошечной квартирке стало душно, как в бане. Потребовалось открыть форточки. Девицы сбились в кучку и, разглядывая друг друга, грызли карамельки.
Федя и дирижер Шлепкин изо всех сил старались занять их. Федя закрывал лицо обеими руками и мычал басом, как мычит корова, отбившаяся от стада в дурную погоду. Это изображало гром. Потом внезапно открывал лицо, придерживая, однако, обе руки у ушей на манер раздвижного занавеса и страшно вращал зрачками. Это означало блеск молнии.
Барышни хихикали. Барышням было весело. И Нюрочке было весело, потому что её Федя оказывался таким находчивым и остроумным.
Один Шлепкин, обиженный предпочтением Феде, не разделял общего удовольствия. Он в свою очередь отозвал в сторону сестриц-причетниц и глотал перед ними нож, опуская его незаметно за воротничок. И приговаривал при этом:
— Мы пехотинцы-с… Мы скромны-с… А вот по паркетной части-с нам нет равных-с… Не взыщите-с.
И кидал в сторону мычащего Феди уничтожающие взгляды.
Между тем дебелая мамаша Люлюева обносила всех наливкой и палила «для духу» монашек, расставленных по всем углам комнаты.
Офицеров ждали каждую минуту, и это ожидание наэлектризовывало и гостей и хозяев. Дамы смотрели на дверь и, напряженно улыбаясь, обмахивались платочками.
III
Они явились ровно в девять.
Впереди всех вошел бравый ротмистр Чернов с полуаршинными усами и добродушным лицом. За ним следовало около десятка молодежи своего и чужих эскадронов, в числе которых было три офицера, заставлявших сладостно трепетать не одно девичье сердце.
Эти трое были: штабс-ротмистр Турчин, черноволосый, черноглазый красавец, известный своим уменьем «докладывать» цыганские романсы и считавшийся в «Самарканде» своим человеком. Второй — адъютант Игнатович, с длинным породистым носом и искрящимися юмором глазами, влюблявшийся во всех женщин вообще и ни в кого в частности. И наконец, молоденький корнет Строевич, с пленительными усиками и с таким красноречивым блеском в глазах, немножко дерзких, немножко страстных который едва ли выдерживали даже замужние дамы.
Корнет Строевич симпатизировал Нюрочке, любезно заговаривал с ней при встречах и дразнил, называя ее своей невестой.