Анатолий Злобин - Горячо - холодно
Обзор книги Анатолий Злобин - Горячо - холодно
Злобин Анатолий
Горячо - холодно
Анатолий Павлович Злобин
Горячо - холодно...
Очерк из цикла "Заметки писателя"
1. Мы все - из одного века
Ах, с какой яростью мы спорим на кухне, аж до посинения, на все планетарные темы: добро и зло, внеземные цивилизации, виды на урожай и прогнозы на инициативу, телепатия и закон заколдованного круга! Какие мы умные, смелые, безответственные, пока мы на кухне! Но вот приходит час сосредоточенности, когда ты остаешься один перед чистым листом бумаги и хочется сказать сразу обо всем.
В истории человечества коротких веков не было, но бурные случались. Во всяком случае, можно утверждать, что двадцатый век вместил в себя много больше, чем любой из его предшественников.
И жизнь, как век, долгая, полосатая. В копилке памяти бренчит разменная монета свершившихся дат. Что извлечется?
В критические дни октября 1941 года в Москве по приговору военного трибунала был расстрелян старший машинист электростанции Н.И.Фирсов, 1907 года рождения. Обстоятельства дела таковы. Н.Фирсов в связи с угрозой прорыва обороны Москвы получил приказ взорвать электростанцию. Положение критическое, Москва готовилась к эвакуации. Электростанцию с собой не увезешь - надо взрывать.
Но Фирсов сказал:
- Не могу рвать народное добро, - и отсоединил клеммы.
В тот момент эти действия были, естественно, расценены как измена Родине. Расстрел.
Спустя два дня панически-тревожная ситуация миновала. Пришел приказ об отмене взрыва электростанции.
Николай Ильич Фирсов был родным братом моей матери, я хорошо знаю эту историю как семейную. В 1959 году Николай Фирсов был реабилитирован. В нашем роду изменников не было.
А электростанция продолжала работать в Москве. Прошло еще некоторое время, в начале семидесятых годов Анатолий Николаевич Фирсов, мой двоюродный брат, решил ставить новый дом в деревне и поехал по московской родне собирать деньги на стройку. Возникла идея обратиться к директору электростанции, которая была спасена отцом Анатолия.
Молодой директор выслушал моего брата и сказал, что может дать единовременное пособие в размере 30 рублей.
Анатолий Фирсов был уязвлен ничтожностью суммы:
- Он же народное добро спас. Миллионы.
Теперь не выдержал директор. Хлопнул ладонью:
- Кому оно нужно - такое добро? Мы на последнем месте в отрасли, нас песочат на всех совещаниях. Мы же образец расточительности. Станция построена в десятых годах, с допотопными котлами. Жжем угля в два раза больше нормы. Если бы ее взорвали тогда, в сорок первом, имели бы сейчас новую станцию. Стояли бы в моем кабинете красные знамена. А так - сколько нам еще мучиться?
Недавно я там побывал. Электростанция продолжает коптить небо. Правда, произведена некоторая модернизация: вместо угля станция топится газом. Прежде жгли лишний уголь, стали жечь лишний газ - такой прогресс.
Эту семейную историю мы вспоминаем каждый раз, собираясь по фамильным датам. И разгорается дискуссия на вечные темы долга, патриотизма, жертвенности. Правильно ли поступил Николай Ильич, спасая станцию? И вообще, нужен ли наш подвиг, если результаты его не очевидны?
В таком примерно виде семейная история затвердевает, передаваемая на хранение третьему поколению - внукам. У Николая Ильича их шестеро.
В конце концов есть один из основополагающих вопросов века - что мы передадим последующим поколениям? Деды начинают век, правнуки его завершают.
2. Холодно - холодно
Военные воспоминания хранятся на особых полках памяти, поставленных в основании бытия. Время от времени достается старым солдатам протирать эти обветренные годами полки от пыли повседневности.
Над озером Ильмень висело низкое ослепшее небо. Январь 1944 года. Северо-Западный фронт. Я лежал на льду Ильмень-озера, и пулеметы били не переставая. Третьи сутки мы штурмовали вражеский берег, поднимались в атаку и откатывались назад под огнем пулеметов и пушек.
Тут и приключилась эта волшебная история, значение которой я и теперь понимаю не до конца: неужто это в самом деле было там, на льду, под боем пулеметов, на стылом ветру? Или пригрезилось моим отмороженным глазам?
Я увидел будущее - и не просто будущее, а с приклеенным эпитетом. А это означает, что я видел светлое будущее.
Вжимаясь в лед, ко мне подползал замполит первого батальона капитан Хлопотин.
- Слушай, лейтенант, - кричал он ледяным голосом, а у него получался шепот. - Мы должны взять этот проклятый берег. И тогда к нам придет победа. Ты знаешь, какая прекрасная жизнь будет тогда?
- Какая? - завороженно спросил я.
- Победная, - отвечал он под бой пулеметов. - Мы состаримся, станем ветеранами. И перед каждым праздником нам будут давать ветеранский заказ с копченой колбасой и черной икрой. Но это еще не все. Раз в год ты сможешь получить бесплатный билет в мягком вагоне, туда и обратно, дуй куда хочешь. И будешь без очереди сдавать сапоги в ремонт.
Я задыхался от холода, слушая слова замполита. Я верил и не верил, ибо не обладал таким глубоким историческим видением. Вскоре мы в двенадцатый раз поднялись в атаку - и взяли берег. Капитан Хлопотин был тяжело ранен в грудь, его отвезли в тыл на аэросанях, больше я его не видел.
Смешно предположить, что мы, ветераны второй мировой войны, сражались за привилегии. Никто нас не упрекнет в том, что мы пошли на фронт с целью сделать карьеру.
Много мы отдали жизней за победу. И все-таки отдать войне двадцать миллионов жизней было легче, чем думать об этом сейчас, в год сорокалетия Победы. Это значит, что наша скорбь еще не излилась, да она же никогда до конца не изольется, иначе мы перестанем быть великим народом. Мы скорбим и продолжаем жить. Павшим - монументы, нам - земные радости и печали.
И все же - как быть с привилегиями, ведь мы пользуемся ими, не так ли?
Давно хотел написать об этом, да все рука не поднималась. Иду я за этой ветеранской колбасой, а на душе кошки скребут. Всякие ненужные вопросы меня посещают: неужто я и в самом деле за колбасу сражался?
Разумеется, я понимаю, что нравственная степень подобных дилемм не может быть глубокой - иду по мелководью. И незатейливая совесть моя постепенно успокаивается. Ах, как холодно было сорок один год назад на льду Ильмень-озера. Этот холод и сейчас пронизывает меня сквозь бездонные колодцы времени - и чем дальше я от него, тем он въедливее.
И я начинаю резво работать локтями, пробиваясь к прилавку.
Все так делают.
Внук спрашивает:
- Деда, Лев Толстой был ветераном Севастопольской кампании. Он тоже получал ветеранскую колбасу?
- Перед ним не было подобной дилеммы: получать или не получать, бодро отвечаю я. - Лев Николаевич был вегетарианцем.
3. Тепло - тепло
- Дети! Мы начинаем. Предмет находится в комнате, вы его не знаете. Вы ищете, передвигаетесь во всех направлениях, а я говорю вам: тепло, еще теплее, холоднее, совсем холодно, Северный полюс.
Поняли меня? Играем по очереди.
Детская игра - выбор состоит из двух позиций: тепло или холодно. Современная цивилизация усложнилась на много порядков. Проблема выбора включает в себя неисчислимое количество компонентов. Тем не менее в проблеме выбора всегда остаются два исконных начала. Это те же самые тепло - холодно, в переводе для взрослых значащие: добро и зло.
Сколько слов наговорили люди, молоко прокисло. Начинается игра, отнюдь не детская - и отнюдь не игра. Добро - еще добрее - нет, нет, это не наше добро, - это добро злое...
Минувшей весной я был на заводе двигателей. Видел неукоснительные конвейеры, умных безжалостных роботов, даже на выставку воровства попал. Этакий музейный стенд под стеклом с этикетками: что уворовано, кем, когда. Что только не выносили с завода, удивительно, как завод на месте остался. Но вот устроили выставку прямо в проходной завода, кривая воровства резко упала.
Я же не о том пишу, что воровать вредно. Подошла очередь рассказать о Марине Викторовне, прекрасной молодой женщине с пышными волосами, сопровождавшей меня по заводам.
Марине Викторовне 32 года, она секретарь горкома комсомола - вот как нынче в гору двинулись молодые.
А мы весь день на ногах - проголодались. Едем в ресторан и сразу проходим в закуток, весьма впрочем уютный. Начинается застолье, так сказать, поздний обед, переходящий в ранний ужин. Традиционное русское хлебосольство. При этом выясняется, что оно никому ничего не стоит: ни прекрасной молодой хозяйке, ни мне, ветерану второй мировой. Мы едим, а каким-то странным и чудодейственным способом расплачивается за этот обед государство. Так уж давно повелось, лет двадцать, я думаю.
Достаточно было сочинить любое модное словосочетание, ну, скажем: социалистический образ жизни, тепло, еще теплее - собрали 25 человек, летим на литературную декаду. А там нас ждет море разливанное.
Товарищ партия, отмени скорей этот вредный и к тому же безнравственный обычай. Время Накрытых Столов кончилось.
