Натан Эйдельман - Из переписки Н Я Эйдельмана с В П Астафьевым
Обзор книги Натан Эйдельман - Из переписки Н Я Эйдельмана с В П Астафьевым
Эйдельман Натан
Из переписки Н Я Эйдельмана с В П Астафьевым
Из переписки Н.Я.Эйдельмана с В.П.Астафьевым
Публицистика ОТ СЛОВ К ДЕЛУ?
нацизм в россии
Документы, которые мы публикуем ниже, многим читателям скорее всего уже давно известны, хотя ранее они никогда не публиковались в советской печати. Осенью 1986 года разошлись они в тысячах машинописных экземпляров и стали своего рода самиздатовским бестселлером. Это -- переписка двух писателей, Натана Эйдельмана и Виктора Астафьева. Справедливости ради, надо сказать, что основная часть скандального успеха выпала здесь на долю Виктора Астафьева. Это именно его ответ Эйдельману потряс читателей. Резко и прямо, с неожиданной откровенностью и с еще более неожиданной грубостью, были высказаны в нем шовинистические взгляды автора и традиционно черносотенные обвинения в адрес евреев.
С тех пор прошло уже более трех лет. К сожалению, то, что в 86 году казалось исключительным или даже немыслимым, в 90-м стало заурядным, обычным явлением. Идеологи нового нацизма типа Шафаревича, черные штурмовики общества "Память" и других, "породненных" с ним объединений, непрерывный поток публикаций фашистского толка, попустители и покрыватели в МВД, КГБ и ЦК -- все это сплетается в тугой клубок, становится каждодневным кошмаром нашей действительности. И пожалуй, если не самая страшная, то уж точно самая позорная подробность этого непрерывного шабаша -- участие в нем русских писателей, и не только бездарей и завистников, ни на что другое просто не годных, но и тех, что успели заслужить уважение и любовь требовательных читателей. Именно сегодняшняя ситуация в культуре, как никогда острая и опасная, заставляет нас вновь и вновь возвращаться к этой мрачной теме *.
В качестве комментария -- и к этим письмам, и к ведущейся сейчас в стране антисемитской кампании -- мы публикуем статью московского писателя Юрия Карабчиевского "Борьба с евреем". Статья ранее была напечатана в журнале "Страна и мир", издающемся в Мюнхене и имеющем крайне малый тираж. Для публикации в нашем журнале автор внес в первоначальный текст ряд изменений.
Завершает подборку интервью, данное В. Астафьевым для газеты "Ли-берасьон".
Переписка имела место в 1986 году.
Натан Яковлевич Эйдельман скончался 1989 году. -- Прим. ред.
Н. Я. ЭЙДЕЛЬМАН -- В. П. АСТАФЬЕВУ
Уважаемый Виктор Петрович!
Прочитав все или почти все Ваши труды, хотел бы высказаться, но прежде -- представлюсь.
Эйдельман Натан Яковлевич, историк, литератор (член СП), 1930 года рождения, еврей, москвич; отец в 1910-м исключен из гимназии за пощечину учителю-черносотенцу, затем -- журналист (писал о театре), участник первой мировой и Отечественной войны, в 1950-- 55-м сидел в лагере; мать -учительница, сам же автор письма окончил МГУ, работал много лет в музеях, в школе; специалист по русской истории XVIII-- XIX веков (Павел I, Пушкин, декабристы, Герцен).
Ряд пунктов приведенной "анкеты" Вам, мягко говоря, не близок, да ведь читателя не выбирают.
Теперь же позволю себе высказать несколько суждений о писателе Астафьеве.
Ему, думаю, принадлежат лучшие за многие десятилетия описания природы ("Царь-рыба"); в "Правде" он сказал о войне, как никто не говорил. Главное же -- писатель честен, не циничен, печален, его боль за Россию -- настоящая и сильная: картины гибели, распада, бездуховности -- самые беспощадные.
Не скрывает Астафьев и наиболее ненавистных, тех, кого прямо или косвенно считает виноватыми...
Это интеллигенты-дармоеды, "туристы"; те, кто орут "по-басурмански", москвичи, восклицающие: "Вот когда я был в Варне, в Баден-Бадене". Наконец, -- инородцы.
На это скажут, что Астафьев отнюдь не ласкает также и своих, русских крестьян, городских обывателей.
Так, да не так!
Как доходит дело до "корня зла", обязательно все же появляется зловещий горожанин Гога Герцев (имя и фамилия более чем сомнительны: похоже на Герцена, а Гога после подвергся осмеянию в связи с Грузией). Страшны жизнь и душа героев "Царь-рыбы", но уж Гога куда хуже всех пьяниц и убийц, вместе взятых, ибо от него вся беда.
Или по-другому: голод, распад, русская беда -- а тут: "было что-то неприятное в облике и поведении Отара. Когда, где он научился барственности? Или на курсах он был один, а в Грузии другой, похожий на того всем надоевшего типа, которого и грузином-то не поворачивается язык назвать. Как обломанный, занозистый сучок на дереве человеческом, торчит он по всем российским базарам, вплоть до Мурманска и Норильска, с пренебрежением обдирая доверчивый северный народ подгнившим фруктом или мятыми, полумертвыми цветами. Жадный, безграмотный, из тех, кого в России уничижительно зовут "копеечная душа", везде он распоясан, везде с растопыренными карманами, от немытых рук залоснившимися, везде он швыряет деньги, но дома усчитывает жену, детей, родителей в медяках, развел он автомобилеманию, пресмыкание перед импортом, зачем-то, видать, для соблюдения моды, возит за собой жирных детей, и в гостиницах можно увидеть четырехпудового одышливого Гогию, восьми лет отроду, всунутого в джинсы, с сонными глазами, утонувшими среди лоснящихся щек" (рассказ "Ловля пескарей в Грузии", журнал "Наш современник", 1986, No 5, с. 125).
Слова, мною подчеркнутые, несут большую нагрузку: всем -- надоели кавказские торгаши, "копеечные души"; то есть, иначе говоря, у всех у нас этого нет -- только у них: за счет бедных ("доверчивых") северян жиреет отвратительный Гогия (почему Гогия, а не Гоги?).
Сила ненавидящего слова так велика, что у читателей не должно возникнуть сомнений: именно эти немногие грузины (хорошо известно, что торгует меньше 1% народа) -- в них особое зло и, пожалуй, если бы не они, то доверчивый северный народ ел бы много отнюдь не подгнивших фруктов и не испытывал недостатка а прекрасных цветах.
"Но ведь тут много правды, -- воскликнет иной простак, -- есть на свете такие Гоги, и Астафьев не против грузинского народа, что хорошо видно из всего рассказа о пескарях в Грузии".
Разумеется, не против: но вдруг забыл (такому мастеру непростительно), что крупица правды, использованная для ложной цели, в ложном контексте, -это уже неправда и, может быть, худшая.
В наш век, при наших обстоятельствах только сами грузины и могут так о себе писать или еще жестче (да, кстати, и пишут -- их литература, театр, искусство давно уже не хуже российского); подобное же лирическое отступление, написанное русским пером, -- та самая ложка дегтя, которую не уравновесят целые бочки русско-грузинского меда.
Пушкин сказал: "Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног -но мне досадно, если иностранец разделит со мною это чувство"; стоит задуматься -- кто же презирает, кто же -- иностранец?
Однако продолжим. Почему-то многие толкуют о "грузинских" обидах по поводу цитированного рассказа; а ведь в нем же находится одна из самых дурных, безнравственных страниц нашей словесности: "По дикому своему обычаю, монголы в православных церквах устраивали конюшни. И этот дивный и суровый храм (Гелати) они тоже решили осквернить, загнали в него мохнатых коней, развели костры и стали жрать недожаренную, кровавую конину, обдирая лошадей здесь же, в храме, и, пьяные от кровавого разгула, они посваливались раскосыми мордами в вонючее конское дерьмо, еще не зная, что созидатели на земле для вечности строят и храмы вечные" (там же, с. 133).
Что тут скажешь?
Удивляюсь молчанию казахов, бурятов. И кстати бы вспомнить тут других монголоидов -- калмыков, крымских татар -- как их в 1944 году из родных домов, степей, гор "раскосыми мордами в дерьмо..."
-- Чего тут рассуждать? -- расистские строки. Сказать по правде, такой текст, вставленный в рассказ о благородной красоте христианского храма Гелати, выглядит не меньшим кощунством, чем описанные в нем надругательства.
170 лет назад монархист, горячий патриот-государственник Николай Михайлович Карамзин, совершенно не думавший о чувствах монголов и других "инородцев", иначе описал Батыево нашествие; перечислив ужасы завоевания (растоптанные конями дети, изнасилованные девушки, свободные люди, ставшие рабами у варваров, "живые завидуют спокойствию мертвых"), -- ярко обрисовав все это, историк-писатель, мы угадываем, задумался о том, что, в сущности, нет дурных народов, а есть трагические обстоятельства, -- и прибавил удивительно честную фразу: "Россия испытала тогда все бедствия, терпенные Римскою империей .. когда северные дикие народы громили ее цветущие области. Варвары действуют по одним правилам и разнствуют между собою только в силе". Карамзин, горюющий о страшном несчастье, постигшем его родину, даже тут опасается изменить своему обычному широкому взгляду на вещи, высокой объективности: ведь ужас татарского бедствия он сравнивает с набегами на Рим "северных варваров", среди которых важную роль играли древние славяне, прямые предки тех, кого громит и грабит Батый.
