Натан Эйдельман - «Революция сверху» в России
Обзор книги Натан Эйдельман - «Революция сверху» в России
Н. Я. Эйдельман
«Революция сверху» в России
Часть I
Мы вопрошаем и допрашиваем прошедшее, чтобы оно объяснило нам наше настоящее и намекнуло о нашем будущем.
В. БелинскийНе намёком единым
Эти заметки сложились двояко: во-первых, из наблюдений и размышлений автора при работе над книгами и статьями о России XVIII и XIX веков; во-вторых, из разговоров с друзьями и коллегами…
Откровенные российские разговоры — давнее, примечательнейшее явление культуры, общественной мысли (недаром так восхищаются иностранцы, время от времени попадающие в орбиту подобных бесед: «У нас всё больше о доходах, ценах, вы же — воспаряете духом!»).
В тех разговорах давно и многократно было обсуждено и «решено» то, что лишь теперь выходит на газетно-журнальные листы. Поэтому-то сегодняшние наши сенсации довольно определённо делятся на две неравные части: одна, небольшая, действительно новые мысли, то, что и прежде многие знали, вполголоса говорили, даже писали, но — не печатали (четверть века назад историкам, сетовавшим на обилие «запретных тем», один весьма ответственный товарищ всенародно предлагал: «Пишите всё, но не всё печатайте!»).
В печать же проходил (или не проходил) НАМЁК — бледная тень, искажённое эхо тех примечательных разговоров.
Намёк — то было целое искусство, от незамысловатого «кукиша в кармане» до целой пародийной, сатирической системы! Намёк, который более или менее опытный читатель постоянно ожидал, а порой отыскивал даже там, где его и не было. Иван Грозный, Рамзес II, Тамерлан; подневольный труд в Риме, беззакония в средневековой Франции: «Подумать только, как похоже на современность, неужели вы не боитесь?»
Намёк, имевший давнюю, дореволюционную предысторию, — знаменитый эзопов язык; вспоминалось, к слову, восклицание поэта об опасном сочинении из русской жизни:
Переносится действие в Пизу
И спасён многотомный роман…
Мир намёков, «кукишизма», подтекстов: со временем будет написана их история, собраны разнообразные примеры, забавные и печальные. Так, известный драматург, написавший несколько лет назад пьесу из русской жизни XVIII века, подвергся допросу с пристрастием со стороны разрешающих органов: на что намекает автор, что подразумевает? Когда же было отвечено, что намёка нет, просто — исторический сюжет, историческая ситуация, то чиновники были явно разочарованы и не желали пропускать пьесу из-за отсутствия сверхзадачи (так же, как препятствовали бы ей, если бы заметили её присутствие).
Гласность, вторгаясь с 1985 года в наш мир, отодвигает в прошлое, можно сказать целую литературу, обширную словесность, историю, филологию, философию построенную целиком или частично на недомолвках, исполненную тем способом, о котором горестно писал Щедрин сто лет назад: «Моя манера писать есть манера рабья. Она состоит в том, что писатель берясь за перо, не столько озабочен предметом предстоящей работы, сколько обдумыванием способов проведения её в среду читателей».
Как было только что замечено, наибольшее число намёков заимствовалось из прошлого, располагалось в исторических романах и исследованиях. Впрочем, толковые авторы давным-давно знали, что прямые аллюзии недорого стоят; что надо стараться основательно и честно углубиться в ту или иную эпоху, как бы не думая о «текущем моменте», — тогда всё выйдет само собою: и современность, и связь эпох… Так что, повторим, отнюдь не намёком единым были живы честные историки. И сколь часто, постоянно хотелось — прямо, а не косвенно, откровенно, а не отвлечённо сопоставить века, представить наблюдения в их нерасторжимой связи, которая ведь была, есть и будет — говорим мы о том или нет…
Прямой разговор был практически невозможен.
Однако — необходим.
Спираль
И вот настало время сопоставить времена. Без всяких намёков — во весь голос, «грубо, зримо».
Дело в том, что быстро скачущий XX век и колоссальные перемены в технике, внешнем образе жизни породили иллюзию, что на предков мы мало походим, что сравнение эпох уж очень «хромает», что дело это не научное и т. п.
Сие, полагаем, есть заблуждение великое.
Во-первых, ежеминутно, ежечасно мы признаём сравнимость времён, употребляя и для сегодняшнего дня, и для вчерашнего, и для древнего одни и те же слова, обозначающие, в сущности, весьма разные явления. Мы говорим государство применительно и к Древнему Египту, и к Киевской Руси, и к современности, хотя нужно ли доказывать, сколь разные это государства? Мы говорим: древнегреческая, русская, советская армии; мы толкуем о семье, экономике, войне, мире, как бы не замечая, сколь меняются эти понятия от столетия к столетию.
Но дело, конечно, не только в этом. Давным-давно мудрыми философами (среди которых Гегель, Маркс) было замечено и неоднократно повторено, что история человеческая движется как бы по спирали; каждый следующий виток, несомненно, отличается от прежних и в то же время чем-то похож… Итальянское, европейское Возрождение, разумеется, не копия Древней Греции и Рима, но — сходный виток великой спирали, через тысячу лет возрождающий многое из старого.
А вот похожие витки совсем иного рода: русская история, экономика, общественная борьба опрокинули крепостное право, ослабили, ограничили самодержавие, затем — победоносно отбросили его…
Но как не заметить в 1930-х годах зловещего «повторения»: освобождённое революцией крестьянство попадает в положение, близкое к худшим образцам крепостной зависимости; единоличная власть Сталина — в духе худших самодержавных традиций (впрочем, ни один российский самодержец всё же не имел столько власти).
В истории каждого народа существует нечто вроде «социальной генетики» — то, что именуется исторической традицией, преемственностью, что закладывается веками, тысячелетиями и менее подвержено переменам (хотя, разумеется, подвержено), нежели техническая, внешняя сторона жизни. Общаясь, например, с современными англичанами, мы легко отыщем в их сегодняшнем многие элементы длительного прошлого — Великую хартию вольностей, революцию XVII века и т. п. Итальянцы, независимо от того, сознают они это или нет, — наследники Древнего Рима, средневековой Италии; в каждом из них «спрессованы» и века Возрождения, и время фашизма, и десятилетия послевоенного подъёма…
В недалёком прошлом государственные деятели, полководцы, революционеры, можно сказать, брали прямые «наивные» уроки у предшественников, например, героев Древней Греции и Рима; сегодня мы тоже берём уроки, но, может быть, реже, и далеко не все, которые могут пригодиться.
Меж тем полезно, весьма полезно!
Именно в наши, казалось бы, ни на что не похожие «ревущие восьмидесятые» полезно оглянуться, задуматься, отыскать прецеденты.
Я ловлю в далёком отголоске
Что случится на моём веку…
Сверху
У нас сейчас происходят крупные реформы, преобразования революционного характера, начатые по инициативе высшего руководства страны, «революция сверху». При этом, конечно, многообразно поощряется, поддерживается встречное движение снизу, без него ничего не выйдет; однако назовём всё же вещи своими именами: революция сверху!
И сразу — масса вопросов:
— Почему сверху? А как было прежде? А как в других странах?
— Нет ли для подобных преобразований некоторых общих правил, повторений на разных витках исторической спирали?
— Каковы законы поведения, движения основной массы народа при такой революции?
— Каковы формы сопротивления переменам, виды опасности?
— Каковы перспективы?
Проще говоря, мы собираемся представить краткий очерк, разумеется, далеко не всей российской истории, но тех её разделов, «сюжетов», которые относятся к революциям сверху и могут помочь разглядеть кое-что новое в сегодняшних и завтрашних обстоятельствах…
Однако прежде чем пуститься в путь, кратко объяснимся по двум вопросам.
Во-первых, — как это автор, специалист по определённому историческому периоду, позволяет себе судить о прошлом да и настоящем вообще?
На подобные сомнения давно ответил Герцен.
«— Кто имеет право писать свои воспоминания?
— Всякий.
Потому что никто их не обязан читать».
Второй вопрос — отчего выбрана такая форма заметок? Потому что серьёзная, солидная монография — жанр менее свободный по форме; к тому же за последние десятилетия ложь, полуправда чаще всего принимали самые респектабельные формы, чтобы никто не заподозрил фальши, обмана. Заметки же — жанр наиболее близкий к разговору, к тем вольным российским беседам, которые нам столь милы…
