Наталия Медведева - Ночная певица
Обзор книги Наталия Медведева - Ночная певица
Медведева Наталия
Ночная певица
Медведева Наталия
Ночная певица
СОДЕРЖАНИЕ
От автора
МОИ СОВРЕМЕННИЦЫ
Оленька
Владелицы недвижимости
Наши Мурки
Сучки с сумочками
Нинка
Стерва
Первое разочарование
К отмороженным
В бане
Виагра на каблучках
SEXPOL
МУЖЧИНЫ
Трус и не трус в трусах
Мужчина и машина
Глаза Марго Фюрер
Очкарик
Ода русскому мужику
В ПОСТЕЛИ С...
Анпилов
Борис Абрамович, мне поручено Вас...
Лебедь
Thank you, mr. Gorbachev!
Dj Limon
История "О"
В духе свободной Франции
ИЗ МОДНОГО ДНЕВНИКА
Стоп!
"Тати"
Мода зла
Блошиный рай
Неделя высокой моды
ОГНИ БОЛЬШИХ ГОРОДОВ
Вечное возвращение
Мой расизм
Отдых в Ницце
Любовная афера с ФБР
Огни больших городов
Голливуд
О холестерине и Голливуде, повышение
дозы которых способствует духовному параличу
Простая советская мама в Париже
Щи кислые - Солжики жареные
Великий поход
Удовлетворение (не) гарантировано
...о Родине, Вере и Металле
Под взглядом прохожего
ИЗ МЕМУАРОВ НОЧНОЙ ПЕВИЦЫ
Как сложно попасть в Голливуд
Extrait
Массовка
От иронии к юмору и вниз, к стебу
Монологи c...
Продолжение...
Вор
"Солдаты всегда спиной..."
Музыка Москвы
Послесловие
ОТ АВТОРА
Раньше, ложась спать, я всегда грустно повторяла: "Опять ночь, опять спать". А сейчас мне становится так сладко, потому что я иду смотреть кино о себе счастливой... Я манипулирую какими-то кадрами, сценами, я так много пою в моем кино-дреме...
Вообще, я всегда много пела. И мне пели - и мама, и бабушка. Мой старший брат называл меня "птичкой" и еще - "маленькая лошадь". Потому что я громко, несмотря на соседей, хохотала-гоготала. Недавно я узнала, что уроки пения вовсе не обязательны в школах. А я помню, что мы все очень радостно орали на этих самых уроках пения, проводимых беременной учительницей. Еще я заставляла ее организовывать наш ансамбль и репетировать с нами для школьных концертов. Я обожала выступать. Даже дома, одна, перед зеркалом. Я что-то, вернее, кого-то играла. Я не столько придумывала, как мне кажется, сколько изображала уже виденное. Виденных. Маминых знакомых, людей из магазинов и трамваев. С другой стороны - я ведь мало знала о них и в моем изображении все-таки больше выступал не объект, а мое к нему отношение, не факты/действия, а моя их интерпретация. Я любила писать сочинения о том, как Я провела лето. Или - что МНЕ запомнилось из прогулки по сентябрьскому Летнему саду. Я. Мне. Поэтому я до сих пор с ужасом вспоминаю, что в том сочинении, за которое мне поставили пять с плюсом, я использовала не свои слова. Мне никак не удавалось придумать, как же закончить рассказ, и тут мой старший "блестящий" остроумный брат влез с фразой... которую я и написала. Ужас! Это не мои слова - я просыпаюсь в очень неловком, дискомфортном, каком-то постыдном состоянии. Боже мой, хорошо, что там еще после этой не моей фразы шел маленький мой стишок...
Мне иногда кажется, что я не отсюда, что я как посланный наблюдатель. Я не вписываюсь ни в литературное, ни в музпространство, ни в само пространство. Жена Кинчева, Саша, после первого моего концерта в Москве сказала: "Вы как черный лебедь, что вы здесь делаете?!" Журналист Братерский подарил мне гигантскую черную шахматину - королеву... Но ведь это моя Родина! Которая тоже никуда не вписывается. Художник Шагин, еще в Лос-Анджелесе, говорил: "С вас надо было бы ваять статую на Пискаревское мемориальное кладбище". На кладбище том вроде Родина-мать. Сжег потом, в порыве гнева, все рисунки, холсты, написанные с меня... "Россия сука" - у Синявского это, что ли, было...
Нет, я скорее испытатель. Потому что везде Я, Мне, Меня. Я на себе испытываю... Я бесстрашный испытатель жизни и смерти. Потому что я так же люблю (обожаю!!!) жить жизнь, как и самоуничтожаться и уничтожать жизнь. Крайности сходятся. Есть связь. Хотя ее вообще нет. У всех интернет - связи нет...
Сегодня первое декабря. Я сижу перед окном. На улице творится снежный ужас. У меня синяк под глазом. Любимый опять куда-то убежал. Только что мне позвонила моя давняя подружка Фаби из Парижа. Зд?орово. Спросила, когда я приеду. Когда?..
В эту книгу вошли тексты, некоторые из которых ранее были опубликованы в российской периодике: газетах ленинградская "Смена", "Натали"; "День", "Иностранец", "Завтра", "Лимонка", в журналах "Стас", "Степ", "ОМ", "Вечерняя Москва", "Фам клуб"... ох, конечно же в газете "Новый взгляд", у Додолева, где я и начала впервые печататься в России. Может, кого и забыла - пардон.
Разумеется, эта книга только первый такт в моих вспоминаниях. Надо и хочется написать о поездках в Сингапур, Малайзию. О гастролях в Швейцарии. Еще о Париже, где я помимо пения в "Шэ Распутин", "Балалайка" постоянно пыталась сотрудничать с различными рок-музыкантами, ища свой голос (что вскользь упомянуто в каких-то моих книгах). И, наконец, что именно в Москве у меня появилась возможность выступать со своими песнями в жестких обработках таких музыкантов, как, конечно же, Сергей Высокосов (Боров из "Коррозии металла"), Игорь Вдовченко, Александр Соломатин, Юрий Кистенев и упоминаемая в этой книге вкратце группа "Х.З.". Не говоря уже о встречах с классными людьми: Аркадий Семенов (поэт, мой первый продюсер), Владимир Марочкин, Иван Соколовский. Разумеется, Алла Пугачева, Александр Кальянов, Александр Фирсанов; не выдержавшие моего напора "Фили-рекордс" и "ОРТ-рекордс"... Все это уже как фраза, вдохновившая "Дорз" (Врата, Двери... Мистер Дорз?!) - "Есть вещи известные и неизвестные меж вратами" (Блэйк).
Я когда-то слышала немецкое выражение "разговор на лестнице". Понимаю так, что это уже выйдя из кабинета. Бесполезный вроде. Но смысл этих разговоров, видимо, в самом их ведении, в их необходимости для самого автора. Ну и пусть сто лет назад Герцен дал блестящую характеристику личности западного человека. А Тургенев, словами Базарова, охарактеризовал русского! Сегодня я живу, я вижу, я чувствую. Я говорю.
1 декабря 1999 г. - 11 января 2000 г., Москва
P.S. Выражаю благодарность всем фотографам, чьи фотографии - не сомневаюсь! - они рады будут найти в этой книге.
МОИ СОВРЕМЕННИЦЫ
В России все время ругают мужчин. И я, я тоже - за четыре последних года постоянной жизни здесь переменила свое мнение о "русских мальчиках", которые "самые, самые любимые"! Самые ленивые - чаще повторяю я. Но это никому не нравится. Предпочитают употреблять философские термины. Созерцательный тип, например. Мне кажется, и это не то. Растерянный и все время оттягивающий момент решения и выбора!
Но что это я?! Мысли о женщинах, о моих современницах, а я сразу о мужчинах. Но это потому, что о мужчинах - в основном женщины и мужчины тоже в основном из-за женщин. И вот когда они что-то не из-за женщин, когда Я-Женщина не являюсь причиной, это просто катастрофа какая-то получается.
С четырнадцати лет я повторяю бодлеровское: "О, женщина! О, тварь! Как ты от скуки зла!" Эти "злые цветочки" я урвала (буквально, своровала) на несколько дней из дома великолепного мужчины. И вот по прошествии лет, городов и стран, мужчин и женщин, их населяющих, я думаю, что скука для женщины - это отсутствие внимания.
"Кто мной пренебрегает, тот меня теряет" - шикарно брошенное, как перчатка. Да, но "перчатка" - это дуэль. Это объявление войны. А в России "женская доля такая..." - терпеть, терпеть, терпеть? Скорее, это чисто внешнее, условное. Внутри же зреет плод с коварным планом мести, возмездия ну, уж я доберусь до тебя, ты у меня попляшешь, я тебе припомню, отольются тебе мои слезки... Или не так? Свернуться в клубок, съежиться, зарыться, спрятаться, зачахнуть... Все равно месть получится - немым укором в уголке дивана, коленки к подбородку, тени под глазами от бессонницы-удушья...
ОЛЕНЬКА
И вот когда он наконец ударил ее по лицу, в ней будто что-то треснуло. Хрустнуло внутри будто что-то. Она рванула в свою комнату из кухни, из их вечной кухни, где стены изрисованны этим белым "тараканьим" карандашом, создающим впечатление, будто здесь собираются что-то реконструировать. Тараканы пересекали белые реконструкционные границы и, падая на пол, хрустели потом под ногами... Она побежала, вернее, прыгнула в свою комнату прямо к окну, к широкому подоконнику. Там у нее среди мулине, мешочков с бисером, блестками лежали ножницы. Она их никому не давала - затупятся, боялась. Потом ищи точильщика... Она уже бежала, перепрыгивая коридор, обратно в кухню. Он как раз собирался выпить и оглянулся, сделав этот жест головой. Коронный рыжеватая челка волной отхлынула с бровей и он еще, как всегда, кистью с длиннющими пальцами добавлял как бы вторую волну. И подбородок, не бритый пару дней, с нежными, не колкими волосками горделиво приподнимался... Она напрыгнула на него, вся съежившись, зажмурившись даже, собрав в комочек ненависти все свое существо, сконцентрировав эту ненависть, в которой были и боль, и жалость, и любовь, и непонимание, и ненужность, невзятость никем и никуда... все это заблистало на острие ножниц. Сверкнуло и вонзилось в его голую грудь, торчащую из драного халата. Будто кошка каждый день драла из него нитки, они свисали - длинные, белые, коричневые, синие... Она вонзила ножницы уже в рану. В кровь. Он упал и зацепил торфяные стаканчики с рассадой, которые она готовила для посадки в деревне, у мамы. Земля высыпалась, и зеленые ростки лежали рядом с оголившимися корешками в треснувших фасолинках, в их съежившихся шкурках. И он лежал съежившись. В мерзком ха-лате.
