Сергей Довлатов - Соло на IBM
Обзор книги Сергей Довлатов - Соло на IBM
Сергей Довлатов
Соло на IBM
Соло на IBM
Бегаю по инстанциям. Собираю документы. На каком-то этапе попадается мне абсолютно бестолковая старуха. Кого-то временно замещает. Об эмиграции слышит впервые. Брезгливый испуг на лице.
Я ей что-то объясняю, втолковываю. Ссылаюсь на правила ОВИРа.
ОВИР, мол, требует, ОВИР настаивает. ОВИР считает целесообразным…Наконец получаю требуемую бумагу. Выхожу на лестницу. Перечитываю. Все по форме. Традиционный канцелярский финал:
«Справка дана /Ф.И.О./ выезжающему…»
И неожиданная концовка:
«…на постоянное место жительства – в ОВИР».
Самолет приближался к Нью-Йорку. Из репродуктора доносилось:
«Идем на посадку. Застегните ремни!»
Пассажир обратился к жене:
– Идем на посадку.
Шестилетняя девочка обернулась к матери.
– Мама! Они все идут на посадку! А мы?
Был у меня в Одессе знакомый поэт и спортсмен Леня Мак.
И вот он решил бежать за границу. Переплыть Черное море и сдаться турецкому командованию.
Мак очень серьезно готовился к побегу. Купил презервативы. Наполнил их шоколадом. Взял грелку с питьевой водой.
И вот приходит он на берег моря. Снимает футболку и джинсы. Плывет. Удаляется от берега. Милю проплыл, вторую…
Потом мне рассказывал:
– Я вдруг подумал: джинсы жалко! Я ведь за них сто шестьдесят рублей уплатил. Хоть бы подарил кому-нибудь… Плыву и все об этом думаю. Наконец повернул обратно. А через год уехал по израильскому вызову.
Загадка Фолкнера. Смесь красноречия и недоговоренности.
Цинизм предполагает общее наличие идеалов. Преступление – общее наличие законов. Богохульство – общее наличие веры. И так далее.
А что предполагает убожество? Ничего.
В советских фильмах, я заметил, очень много лишнего шума. Радио орет, транспорт грохочет, дети плачут, собаки лают, воробьи чирикают. Не слышно, что там произносят герои. Довольно странное предрасположение к шуму.
Что-то подобное я ощущал в ресторанах на Брайтоне. Где больше шума, там и собирается народ. Может, в шуме легче быть никем?
Чем дольше я занимаюсь литературой, тем яснее ощущаю ее физиологическую подоплеку. Чтобы родить (младенца или книгу), надо прежде всего зачать. Еще раньше – сойтись, влюбиться.
Что такое вдохновение?
Я думаю, оно гораздо ближе к влюбленности, чем принято считать.
Рассуждения Гессе о Достоевском. Гессе считает, что все темное, бессознательное, неразборчивое и хаотическое – это Азия. Наоборот, самосознание, культура, ответственность, ясное разделение дозволенного и запрещенного – это Европа. Короче, бессознательное – это Азия, зло. А все сознательное – Европа и благо.
Гессе был наивным человеком прошлого столетия. Ему и в голову не приходило, что зло может быть абсолютно сознательным. И даже – принципиальным.
Всякая литературная материя делится на три сферы:
1. То, что автор хотел выразить.
2. То, что он сумел выразить.
3. То, что он выразил, сам этого не желая.
Третья сфера – наиболее интересная. У Генри Миллера, например, самое захватывающее – драматический, выстраданный оптимизм.
США: Все, что не запрещено – разрешено.
СССР: Все, что не разрешено – запрещено.
Рассказчик действует на уровне голоса и слуха. Прозаик – на уровне сердца, ума и души. Писатель – на космическом уровне.
Рассказчик говорит о том, как живут люди. Прозаик – о том, как должны жить люди. Писатель – о том, ради чего живут люди.
Сильные чувства – безнациональны. Уже одно это говорит в пользу интернационализма. Радость, горе, страх, болезнь – лишены национальной окраски. Не абсурдно ли звучит:
«Он разрыдался как типичный немец».
В Америке больше религиозных людей, чем у нас. При этом здешние верующие способны рассуждать о накопительстве. Или, допустим, о биржевых махинациях. В России такого быть не может. Это потому, что наша религия всегда была облагорожена литературой. Западный верующий, причем истинно верующий, может быть эгоистом, делягой. Он не читал Достоевского. А если и читал, то не «жил им».
Двое писателей. Один преуспевающий, другой – не слишком. Который не слишком задает преуспевающему вопрос:
– Как вы могли продаться советской власти?
– А вы когда-нибудь продавались?
– Никогда – был ответ.
Преуспевающий еще с минуту думал. Затем поинтересовался:
– А вас когда-нибудь покупали?
«Соединенный Штаты Армении…»
Окружающие любят не честных, а добрых. Не смелых, а чутких. Не принципиальных, а снисходительных. Иначе говоря – беспринципных.
Россия – единственная в мире страна, где литератору платят за объем написанного. Не за количество проданных экземпляров. И тем более – не за качество. А за объем. В этом тайная, бессознательная причина нашего катастрофического российского многословья.
Допустим, автор хочет вычеркнуть какую-нибудь фразу. А внутренний голос ему подсказывает:
«Ненормальный! Это же пять рублей! Кило говядины на рынке…»
После коммунистов я больше всего ненавижу антикоммунистов.
Мучаюсь от своей неуверенности. Ненавижу свою готовность расстраиваться из-за пустяков. Изнемогаю от страха перед жизнью. А ведь это единственное, что дает мне надежду. Единственное, за что я должен благодарить судьбу. Потому, что результат всего этого – литература.
Персонажи неизменно выше своего творца. Хотя бы уже потому, что не он ими распоряжается. Наоборот, они им командуют.
Вариант рекламного плаката – «Летайте самолетами Аэрофлота!». И в центре – портрет невозвращенца Барышникова.
Было это еще в Союзе. Еду я в электричке. Билет купить не успел.
Заходит контролер:
– Ваш билет? Документы?!
Документов у меня при себе не оказалось.
– Идемте в пикет, – говорит контролер, – для установления личности.
Я говорю:
– Зачем же в пикет?! Я и так сообщу вам фамилию, место работы, адрес.
– Так я вам и поверил!
– Зачем же, – говорю, – мне врать? Я – Альтшуллер Лазарь Самуилович. Работаю в Ленкниготорге, Садовая, шесть. Живу на улице Марата, четырнадцать, квартира девять.
Все это было чистейшей ложью. Но контролер сразу же мне поверил. И расчет мой был абсолютно прост. Я заранее вычислил реакцию контролера на мои слова.
Он явно подумал:
«Что угодно может выдумать человек. Но добровольно стать Альтшуллером – уж извините! Этого не может быть! Значит, этот тип сказал правду».
И меня благополучно отпустили.
Каково было в раю до Христа?
Семья – это если по звуку угадываешь, кто именно моется в душе.
Возраст у меня такой, что покупая обувь, я каждый раз задумываюсь:
«Не в этих ли штиблетах меня будут хоронить?»
Любить кого-то сильнее, чем его любит Бог. Это и есть сентиментальность.
Кажется об этом писал Сэлинджер.
Желание командовать в посторонней для себя области – есть тирания.
Вышел из печати том статей Наврозова. Открываю первую страницу:
«Пердисловие».
Реклама:
«Если это отсутствует у нас,
Значит, этого нет в природе!»
«Если это отсутствует у нас,
Значит, это вам не требуется!»
И наконец,
«Если это отсутствует у нас,
Значит вам пора менять очки!»
Благородство – это готовность действовать наперекор собственным интересам.
Любой выпускник Академии имени Баумана знает о природе не меньше, чем Дарвин. И все-таки Дарвин – гений. А выпускник, как правило, рядовой отечественный служащий. Значит, дело в нравственном порыве.
Зэк машет лопатой иначе, чем ученый, раскапывающий Трою.
Балерина – Калория Федичева.
В Америке колоссальным успехом пользовались мемуары знаменитого банкира Нельсона Рокфеллера. Неплохо бы перевести их на русский язык. Заглавие можно дать такое:
«Иду ва-банк!»
Умер наш знакомый в Бруклине. Мы с женой заехали проведать его дочку и вдову.
Сидит дочь, хозяйка продовольственного магазина. Я для приличия спрашиваю:
– Сколько лет было Мише?
Дочка отвечает:
– Сколько лет было папе? Лет семьдесят шесть. А может, семьдесят восемь. А может, даже семьдесят пять… Ей-богу, не помню. Такая страшная путаница в голове – цены, даты…
У соседей были похороны. Сутки не смолкала жизнерадостная музыка. Доносились возгласы, хохот. Мать зашла туда и говорит:
– Как вам не стыдно! Ведь Григорий Михайлович умер.
Гости отвечают:
– Так мы же за него и пьем!
Владимир Максимов побывал как-то раз на званном обеде. Давал его великий князь Чавчавадзе. Среди гостей присутствовала Аллилуева. Максимов потом рассказывал:
– Сидим, выпиваем, беседуем. Слева – Аллилуева. Справа – великий князь. Она – дочь Сталина. Он – потомок государя. А между ними – я. То есть народ. Тот самый, который они не поделили.
